Дочь Двух Матерей
Шрифт:
— Вы уже начали писать свою поэму, Рэй? — спросила она, вспомнив о том, как вчера юноша, сославшись на приступ вдохновения, не покидал своей комнаты около часа.
— Да… — рассеянно ответил тот.
— Выходит, вы выбрали язык?
— Да… — ответил он тем же тоном. — Я пробую писать на эскатонском. Но сомневаюсь: верный ли выбор я сделал.
— Во всяком случае, ещё не поздно всё изменить, если вы пожелаете. Или писать сразу на двух языках. Тогда это будет своего рода уникальное произведение.
— Возможно…
Разговор не клеился. Паландора хотела уже подняться к себе, как вдруг её собеседник, отстранённо глядя на огонь, сказал:
— Я вот думаю, доводилось ли мне быть в прошлой жизни поэтом?
И, поймав её заинтересованный взгляд, добавил:
— Просто музыка, живопись и поэзия в равной степени доставляют мне удовольствие. Но если первое и второе даются мне достаточно легко, то третьему
— Это правда, — согласилась Паландора. — Но, с другой стороны, нам всё с каждой новой жизнью приходится начинать всякий раз заново. Не то что на Востоке: киана Вилла рассказывала мне, что на другом конце Велии, ещё дальше Асшамара, расположены страны, где при достижении совершеннолетия для каждого человека проводят обряд, позволяющий ему вспомнить все навыки, которыми он владел в прошлых жизнях. Тогда ему не приходится, к примеру, вновь учиться столярному ремеслу и выкройкам, если он уже когда-то был плотником или ткачом. Ни к чему тратить время и силы на изучение того, что уже знаешь.
— Похоже на колдовство, — заметил Рэй. — У нас бы такое запретили.
— И очень зря, — сказала Паландора. — Существование прошлых жизней — это научно доказанный факт. Учёные проводят исследования и составляют монографии. Не только регрессивные катены, но также признанные гипнотизёры могут помочь людям вспомнить некоторые эпизоды из их далёкого прошлого. Так почему мы не можем воспользоваться этими знаниями так, как они того заслуживают?
— Пока не можем, — уточнил Рэй. — Надеюсь, что всё ещё впереди. А мне интересно, между прочим: люди, которые в прошлой жизни были писателями или поэтами… Когда они рождаются заново и читают свои произведения… они вообще помнят, они понимают, что это написали они?
— Едва ли, — ответила Паландора. — Нам всякий раз приходится заново учиться ходить и есть с вилки. Какие уж тут произведения!
— А жаль, — сказали они одновременно и рассмеялись, не ожидав такой синхронности.
***
Паландора затруднялась сказать, желала ли она ещё утруждать себя проектом постройки мельниц, поскольку они до сих пор не изобрели выход из положения, но проводить время с юным Рэдклом ей определённо нравилось всё больше. На следующее утро они ходили в Шаффиранский лес собирать сладко-сизую чернику. Бродили среди папоротников, присаживались перед низкими зарослями и, ягодка за ягодкой, методично их опустошали. Над ними ворковали лесные голуби, щебетали скворцы и жужжали шмели, а черника всё не кончалась и в итоге привела их к подсохшему за лето лесному озерку, на противоположной стороне которого спускалось к водопою стадо диких кабанов. Полосатый молодняк с любопытством поводил в воздухе рыльцами, учуяв новый для них запах человека, а упитанная матка с лоснящейся чёрной шкурой деловито похрюкивала, поторапливала малышей. Вскоре выводок скрылся в прибрежной осоке.
На их берегу уже давно отцвели ландыши, зато распускались мальвы и белела мелисса. Вслед за кустами черники деревья расходились, уступая пространство длинной просеке, где зелень ласкала взор, успокоенная тенью облаков, или же волшебно искрилась в солнечном свете.
А где-то поодаль, свив тонкую паутину между стройными стеблями трав, паук развлекался с пленённой мухой: крутил её, как младенец волчок, пеленал, как куклу — девчонка. И обнимал всеми десятью цепкими лапами, приникал к ней жирным телом, сливался с ней воедино. Омерзительный паук, а живописен — глаз не отвести. Гипнотизировал своей животной хищностью, грубостью движений, рождая в груди микроскопический, но всё же всамделишный леденящий ужас.
Рэй моргнул и, стряхнув наваждение, отвернулся от него. Теперь он смотрел на Паландору. Та поправляла непослушные волосы и осторожно тянула доверчивый носик к едва раскрывшемуся бутону мальвы: в чашечке предыдущего цветка в самый последний момент обнаружился жёлто-салатовый жучок; ещё немного, и он бы наверняка куснул. Теперь она медлила. Прежде чем удовлетворить своё любопытство цветочным ароматом, тщательно оглядывала лепестки и середку. Наконец, убедившись в том, что путь свободен, прильнула к бутону. И тут же отпрянула, расчихалась, вдохнув слишком много пыльцы. Зажмурилась и наигранно всплеснула руками: не одна напасть, так другая! Рэй улыбнулся ей в ответ: какой же она была в такие моменты очаровательной!
Просеку недавно обновляли: она ещё хранила аромат свежесрубленной древесины. За этой частью леса следили тщательнее, чем за болотами к востоку.
— Лесорубы из Рэди-Калуса постарались? — спросила Паландора, указав на стволы и ветки, сложенные вдоль тропы штабелями.
— Да, конечно. Отец бережно
Паландора заложила руки за спину и сделала пару шагов.
— Кажется, я и сейчас слышу стук их топоров вдалеке.
Рэй покачал головой и подошёл к ней. Положил ей руку на плечо и указал на одиноко стоявшую иссохшую осину, вдоль ствола которой резво подпрыгивал чёрный дятел. Вот он остановился и начал долбить своим янтарным клювом ветхую кору, которая кусками осыпалась вниз.
— Ах, да. Действительно! — воскликнула Паландора, признав его правоту. — А я думала, это дровосеки шумят. Как спокойно, в лесу, безмятежно… И никого вокруг. Право, у меня такое чувство, что за каждым новым поворотом мы вот-вот встретим самого Шаффирана — хранителя леса.
Шаффиран был учёным из восточного Алазара, из города Силемар. Сто пятьдесят с лишним лет назад он приехал на остров, чтобы изучать его флору и фауну, да так здесь и остался, пленившись этими краями. Он описал и классифицировал многие виды животных и растений, встречающиеся на Ак'Либусе, и внёс неоценимый вклад в эскатонскую науку. Но с годами старик Шаффиран стал эксцентричен. Современники поговаривали, что виной тому оказались древние тетради и свитки, обнаруженные при открытии шахт в горном Тао. Эскатонцы сошлись во мнении, что, скорее всего, их оставили представители того странного народа, которые ранее населял остров. Сведения, содержавшиеся в них, были скудны, язык незнаком и труден для расшифровки (если он вообще являлся языком), но благодаря наличию в некоторых журналах эскизов растительного и животного мира, их отнесли к естественнонаучным, и Шаффиран одно время пытался их изучать. Переводил тексты на эскатонский, затем на исхшам; путного из этого ничего не выходило. Но человек он был упрямый, и очень скоро это неуёмное упрямство наградило его одержимостью. Он пожелал во что бы то ни стало проникнуть в тайну тетрадей. Наблюдая за тем, как он гаснет в своём бесплодном стремлении, коллеги предложили ему взять передышку. Съездить в путешествие, развеяться. Присоединиться к научной экспедиции в пустыню Айруктарга: тогда эскатонские и асшамарские учёные трудились сообща, а он обладал многими знаниями и свободно владел, к тому же, обоими языками, что делало его ценным сотрудником. Шаффиран согласился, а когда через несколько лет он вернулся на Ак'Либус, его было не узнать. Загорелый до черноты, обросший до невозможности: лицо едва угадывалось в густых зарослях длинных тёмных волос и бороды. Сам вырядился в длинную мантию болотного цвета и широкие чёрные штаны. В таком виде он предстал перед королевским двором в Эрнерборе на торжественном приёме, который раз в несколько лет устраивался в первые дни осени для выдающихся умов Ак'Либуса — или для людей, которые как-то себя проявили и своими навыками, талантами или смелыми и благородными поступками послужили отечеству. И заявил там во всеуслышание: вы, мол, как хотите, а я буду отныне лесником. Уйду жить в лес, буду содержать его в должном порядке и как следует о нем заботиться. Можете звать меня хранителем Шаффиранского леса. Его отговаривали, конечно, но поскольку это не возымело никакого эффекта, оставили в покое. В конце концов, он посвятил не один десяток лет изучению этого леса, знал его, как свои четыре пальца левой руки, а пятый палец в нём же и потерял. И, конечно, неспроста лес носил его имя, равно как и редкая разновидность дуба, росшего здесь и впервые открытого им: терракотовый дуб Шаффирана. Лесник из него вышел, между тем, по словам современников, отменный: он один успевал следить за огромной территорией лучше всех лесничих шести областей вместе взятых, и непостижимым образом появлялся именно в той части леса, где требовалось своевременное вмешательство человека. Были часты случаи, когда он помогал заблудившимся путникам и прогонял лихих людей. В годы его лесничества случалось меньше пожаров, и экосистема не так сильно страдала при бурях и ураганах. Одни поговаривали, что Шаффиран не кто иной, как колдун, и следовало бы избавиться от него, пока не поздно; другие настаивали на том, что это блестящий учёный и прогнозист и благодаря своим прогнозам он вовремя предотвращает катастрофы. Третьи сомневались: под силу ли такое одному-единственному человеку? Ведь помощников он не имел.
Так или иначе, в последний раз он вернулся в Эрнербор уже совсем глубоким старцем, но отнюдь не дряхлым. Встретился с учёными и передал им тонкую тетрадь, сродни той, которую изучал годы назад, но написанную его рукой. Она одна, сказал он, в какой-то мере стоила всех его предыдущих трудов. Сказал — и возвратился в лес, и больше его с тех пор никто не видел. А тетрадь сохранили в библиотеке как дань уважения великому учёному — хоть и тронувшемуся на старости лет умом, но великому. Её так и звали: тетрадь Шаффирана. Первое время пытались её изучать, но пришли к выводу, что это всего лишь набор картинок и бессвязных символов.