Дочь Двух Матерей
Шрифт:
— Вы звали меня, киан Рэдмунд? — смиренно спросил этот невзрачный и простоватый человек лет тридцати. Несмотря на высокий статус, Рэдклы привыкли обслуживать себя сами, и прислугу держали скорее из необходимости соответствовать титулу. А потому для Рэдмунда оставался непривычным тот факт, что он отдаёт приказания человеку, который на десять лет старше него, да ещё по таким мелочам, с которыми бы играючи справился сам. Командовал он легко, но в душе чувствовал, что делает это отчасти зря, а слуга чутко улавливал настроение своего господина и оттого не был чрезмерно расторопен.
— Фанас, где тебя носило? — спросил Рэдмунд.
— Как это, где? По вашим же делам, господин.
— Но ведь я послал тебя туда ещё утром!
— Разумеется, господин. Так ведь это… Пока доберёшься, пока потолкуешь с псарями… А там уж, стало быть, обед. Ну, сядешь с ними за стол…
«…пропустишь стаканчик», — мысленно продолжил Рэдмунд. Ему эта история была мало интересна, и он отмахнулся от неё, как от назойливой мухи.
— И что же со щенком?
— Дают. Дают, господин. Завтра перед отъездом возьмём его из вольера. Я уж подложил ему попонку на козлах. Хорошо поедет, с комфортом.
— Прекрасно, — ответил Рэдмунд. — Давай укладываться в путь.
— Так всё уж практически уложено, господин, — сказал Фанас и, глазом не моргнув, оглядел царивший в комнате беспорядок. — Завтра… Успеется…
Рэдмунд подивился такой наглости.
— Что завтра? Что успеется? С тобой здесь целую неделю протянешь, да так и не управишься! А ну за работу!
— Вот вы, господин, бранитесь, — огрызнулся Фанас, — а я, между прочим, ради вас стараюсь. Все девять часов в сутки. По сто минут в часе, и по сто секунд в минуту, чтоб вы знали. Это сколько же будет секунд… Девяносто тысяч. И все их посвящаю вам.
«Ишь ты! — подумал Рэдмунд. — Разбирается в арифметике, важный какой. Лучше бы он с таким рвением паковал наши вещи».
***
Паландора, между тем, уже собралась в дорогу. Рруть ещё подбирала оставшиеся крема и лосьоны, складывала их на туалетном столике, чтобы сразу поутру ими воспользоваться и тут же уложить в саквояж, а юная киана сидела у окна и наблюдала за стрелкой больших крепостных часов на южной башне. Длинная предсумеречная тень от башни падала прямо на её окна, и стрелки скорее угадывались в полумраке. Как же быстро время летело. Ещё каких-нибудь семь недель назад она была счастлива, а теперь всё в жизни медленно утрачивало своё значение.
Она не могла отрицать, что интересно и плодотворно провела сегодняшний день в ателье её величества. Сколько там было всевозможной материи! Нежный атлас, тончайший розовый шёлк, прозрачный тюль и газ, ворсистый бархат. Тканям, казалось, не было конца, а от обилия их цветов и оттенков разбегались глаза. А ещё пуговицы, ленты, застёжки… Воланы и рюши, из тех, что годятся разве что для деток и кукол, но, тем не менее, вызывают восторг! Портные день и ночь трудились здесь над лучшими нарядами столичных модниц и приближённых короля. Молодые девушки, склонившись над пяльцами в три погибели, вышивали узоры и орнаменты, а их сменщицы выполняли в соседнем помещении гимнастическую разминку и увлажняли покрасневшие от напряжения глаза специальными каплями. Окна ателье выходили на дикую клумбу, сплошь в сиреневых звёздочках вереска, над которым порхали голубые осенние бабочки. В какой-то момент Паландора отбросила горестные воспоминания и целиком отдалась этой увлекательной игре по подбору свадебного наряда. В конце концов, она всегда мечтала об особенном платье к этому особому дню. Она с улыбкой примеряла образцы, пытаясь внутренним взором представить финальную работу, и ласково успокаивала мастериц, если тем доводилось случайно уколоть её булавкой. Перебрала целый ворох всевозможных фасонов пока не остановилась на том, что пришёлся ей по душе.
«Красиво, — печально вздохнула она. — Красиво, но зря».
То же самое она
Паландора глядела на темнеющий силуэт треугольника, на матово латунный ноль на его вершине — он же девять. Шёпотом отсчитывала одиннадцать секунд до единицы и столько же — до двойки. От четвёрки, притаившейся на левой половине основания треугольника, она добавляла двенадцать секунд до пятёрки, а после — снова по одиннадцать на каждый шаг до девятки. Итого сто. «Минута, — вздыхала она, — ещё одна миновала, растворилась в вечности». Так она незаметно для себя прикорнула, а проснулась — вот чудеса! — уже в своей постели, в замке Пэрфе, оттого, что за окном было белым-бело, так ярко бело, что белизна эта проникала сквозь толстые шторы и спальный балдахин, и слепила глаза. Последний раз она встречалась с такой белизной, когда захлопнулась призрачная дверь за Грэмом Рэдклом — последняя в его жизни.
Паландора поднялась и выглянула в окно. Леса, и холмы, и дальние башни Озаланды были укутаны первым снежком.
Казалось, только вчера она сидела у окна в осеннем Эрнерборе и следила за стрелкой часов, а теперь уже вдруг наступила зима.
Глава 27
Паландора могла сколько угодно считать себя несчастнейшей из смертных, запираться у себя в комнате, без энтузиазма следить за постройкой водяных мельниц, которые вот-вот уже собирались ввести в эксплуатацию, вздыхать и не вылезать из ванны, но ей несказанно повезло. Она ожидала свершения своего приговора в одиночестве. Что же касалось Рэя, тот был вынужден пребывать в обществе старшего брата и, несомненно, облегчения ему это не приносило. Он с головой ушёл в административную работу, часто выезжал с отцом по делам, но, возвращаясь, неизменно видел его самодовольную рожу.
«Всё ещё злишься? — спросил его Рэдмунд ближе к зиме. — Уже забыл бы давно: велика потеря. А не можешь — так съезди к своей ненаглядной на день Зимнего Единства».
Съездили, в итоге, всей семьёй: не пристало начало паланора справлять в узком кругу. А для кианы Виллы они теперь всё равно уже были как родственники. Так что уговорились первые дни зимы провести вместе. По первому снегу спустились в санях в Озаланду, щедро украшенную ветками ели и эластанского падуба. Зима в этом году нагрянула преждевременно, и Третье озеро уже покрылось льдом.
«Если морозы продержатся ещё хотя бы неделю, можно будет организовать каток», — поделилась киана Вилла.
Паландора и Рэй избегали смотреть друг на друга открыто — при том незаметно не сводя один с другого глаз. Они не виделись целую осень. Каждому было что сказать, но никак не на виду у всех. Пока же рассчитывать на то, что их оставят одних, не приходилось.
Лишь когда на рыночной площади их обступила толпа колядников, обходившая дома и не упустившая случая покликать удачу гердам прямо на ходу, Паландора уличила момент и приблизилась к юноше.