Дочь Двух Матерей
Шрифт:
— Специально попросила моего старого знакомого привезти тебе кое-что, когда он отправлялся в Аракзир.
И Феруиз, обычно такая скупая на чувства, обняла мать, прижалась к груди.
Киана Вилла между тем всплескивала руками.
— Что же вы делаете, любезная Фэй. Так смущать добрую киану в столь почтенном возрасте! Я была уверена, что подобрала себе идеальный наряд к торжеству, но эта ткань, что вы мне привезли, эти расшитые платки… Сейчас же еду к модистке вносить в гардероб коррективы!
Кианов Бэй также не обделили, и вообще каждый человек в замке получил в подарок особый виктонский сувенир.
Когда киане Фэй представили невесту, та расцеловала её в обе щёки и с напускной строгостью поинтересовалась, владеет ли
— Немного, — ответила Паландора, готовая расплакаться.
— Превосходно! Приезжайте к нам с мужем в Виттенгру-на-Отере-и-Ахлау, я покажу вам город. Сходим в Королевский театр и планетарий, поднимемся на астрономическую башню Обсерватории. Посетим Галерею изящных искусств. Там у меня очень много знакомых. Скучать не придётся! Вы только вообразите себе: Рэдмунд — наполовину виктонец, а ни разу в жизни не был в родном городе своей матери. Рэй тоже… Не так ли, Рэй?
При упоминании младшего Рэдкла у Паландоры всё сжалось внутри. С Рэем они ни вчера, ни сегодня так и не перекинулись ни словом, не считая дежурных любезностей. Что уж тут было сказать? Девушка видела, как он бросал на неё украдкой грустные взгляды, словно щенок, глядящий вслед матери, покидающей своих малышей. Но так если он щенок и есть? Заговори она с ним — что изменится? Раньше надо было что-то делать, ещё до поездки в Эрнербор или хотя бы три недели назад.
Паландора смотрела на киану Фэй и не могла не пытаться представить себе, как сложилась бы её жизнь, если бы они с Рэем уехали к ней в Виттенгру (-на-Отере-и-Ахлау, невольно добавила она, копируя манеру этой женщины). Да, не бывать ей тогда гердиной Пэрферитунуса, но стала бы она счастливее? Рассказы о столице Вик-Тони манили, их было приятно слушать снова и снова, но на основной вопрос они не отвечали.
«Ладно, — решила Паландора, — сосредоточусь на главном. Я стану гердиной. Я скоро стану гердиной. Пусть даже я буду обречена на всю жизнь связать свою судьбу с нелюбимым человеком, я сделаю так, что мой край будет мною гордиться».
Ей было невдомёк, что Рэдмунд размышлял приблизительно так же, разве что гордости жителей Пэрферитунуса за него он предпочёл бы гордость отцовскую — а ещё лучше отцовское раскаяние. «Пусть увидит воочию, какой Рэй балбес в сравнении со мной, — думал он. — А что до любви… Разберёмся, не к спеху».
Об этой последней материи ему в один из дней замолвила словечко Балти-Оре. Рэдмунд сам не заметил, как они вышли на этот разговор. Он просто был рад вновь встретиться и душевно (а с ней по-другому и не выходило) пообщаться с этой девушкой. Смотрел на неё, конечно же, в том числе глазами участника пакта и продолжал диву даваться: вот это прелестное создание — и ведьма? «Не знаю, что они там за вещества принимали пятнадцать лет назад на Ак'Либусе, — думал он, — но, похоже, кутили они будь здоров, почище них с Агрисом и Налу».
А Балти-Оре, ни о чём не подозревая, говорила о том, как провела последние дни в Пэрферитунусе. Как они с кианой Паландорой пекли имбирное печенье для деревенских детишек и рассказывали им зимние сказки.
— Паландора — очень славная девушка, — искренне заметила она, затем поглядела на собеседника, потупилась и опустила голову.
— Но киан Рэдмунд, ведь она вас не любит. Мне прискорбно это видеть. Я не должна вам это говорить и вмешиваться, просто… Вам же вместе строить будущее. А без любви ничего не получится.
Как ни странно, именно её мнение задело Рэдмунда за живое. Балти-Оре всегда ему нравилась и несмотря на то, что он видел её от силы два-три раза в жизни, он заметил, что её отличает ясность суждений и вместе с тем доброта, с которой она их высказывает.
— Раз вы так думаете, киана, — ответил он, смущённый, но серьёзный, — я постараюсь внести в наши отношения этот недостающий элемент и пробудить в ней любовь.
Он сам от себя не ожидал таких слов, и произносил их, скорее, для неё, нежели для себя или для кого бы то ни
— Всем сердцем надеюсь, что вы в этом преуспеете, киан Рэдмунд, — ответила девушка. — Может так показаться, что я радею за моё видение прекрасного в мире, но дело не только в этом. За все эти дни, что я провела в обществе Паландоры, я заметила, что она — очень живая и увлекающаяся натура. Когда она любит, она вкладывает в человека и в дело всю душу, но если сердце её к чему-то не лежит — здесь ничем не поможешь. Нельзя принудить её быть там, где ей не хочется: последствия могут оказаться слишком трагичными.
Последний день перед свадьбой выдался наиболее хлопотным: к обеду ожидались самые высокопоставленные гости. Все и так уже ходили по замку на цыпочках, то и дело боясь наследить, но перед приездом Верховного короля начался полный ажиотаж. Гости не покидали своих комнат, примеряя наряд за нарядом, гоняя лакеев и служанок и покрикивая на не слишком расторопных горничных. Кианы Тоур и Фэй репетировали свои праздничные речи — непозволительно долго и уединившись, не пуская к себе даже слуг. Впрочем, остальные понимали, чем объяснялась их занятость. Балти-Оре и Лесли разучивали сложный танец, а девушка ещё, ко всему прочему, завершала работу над гобеленом, который собственноручно вышивала для королевы Аннеретт. Эти двое возлагали на визит короля свои особые надежды.
Первую половину дня объявили банной, в связи с чем растопили баню на берегу Третьего озера, что раскинулось посреди холмов, а в самом озере, некрупном и мелком, а потому промерзшем кое-где чуть не до основания, вырубили полынью — для самых храбрых и отчаянных, кто, как следует распарившись, пожелал бы окунуться в ледяной воде. Первой, по традиции, посетить баню требовалось невесте в компании подружек, так что ранним утром, когда даже и не начинало светать, Паландора в сопровождении своей неизменной Рруть, а также киан Балти-Оре и Феруиз и ещё пятерых горожанок — дочерей уважаемых людей Пэрферитунуса — спустилась к озеру. Там их, к радости девушки, встретило ещё несколько деревенских девчат, которые накануне клялись и божились, что не смогут к ней присоединиться: мол, их загрузили тяжёлой работой до самого вечера. На самом деле, они таким образом намеревались сделать Паландоре сюрприз. Девушки расселись на деревянных полках парной, как птички на ветках, и, словно птички же, принялись щебетать. Всем было одинаково друг с другом интересно, ведь баня являлась единственным местом, где сословные различия не имеют никакого значения, и каждой не терпелось узнать, чем живут и дышат другие. Охлаждались, обливались водой, пили травяной чай и возвращались в парную. В полынью окунуться никто из них не рискнул: особо смелые потрогали воду носочком, но тут же, вздрогнув, отпрянули в сторону. Попробовала озёрную воду и Паландора. Ступню обдало обжигающим холодом, но, в отличие от остальных, она её не отдернула, а наклонилась, зачерпнула пригоршню ледяной воды и умыла лицо. Внезапно её озарило: вот всё, что ей требовалось сделать. Она, конечно, была рада провести время в компании весёлых девчонок и все последние дни на людях старалась сохранять напускную доброжелательность, но с каждыми последующими сутками её всё больше угнетала неотвратимость неизбежного. С каждым днём — она видела — мир терял свои краски, по одной в час, становился белым и холодным, лишался смысла, так что даже погружённый в зимнюю спячку Пэрферитунус переставал иметь для неё такое первостепенное значение. «Ты погляди на этих городских девчат, — говорила она сама себе, — и на деревенских тоже. Как они жизнерадостны, как полны сил. Они — и есть будущее этой земли, её соль и роса. А не ты — грустная, мрачная, обманутая жизнью и судьбой. Канувшая в такой же бесконечный зимний сон, в снежную летаргию». Пожалуй, единственное, что оставалось, это перевести метафорическую летаргию в разряд физической. А иначе никак.