Долины Авалона. Книга Первая. Светлый Образ
Шрифт:
– Я Розалинда – пророк и лекарь. И я вижу насквозь то, что в тебе есть, что, kiel ili diras (э.: “как они говорят”), названо людьми… душой.
– Не донимайте его, Розалинда, мне нет дела до предсказаний, сам уберегу своего брата, если потребуется! – Эдвине разозлился. Я видел огонь, пылавший из его сердца, но то видел только я. Моё собственное воображение. Я до сих пор не понимал, что значит не подвергаться боли и разрушению от возможностей тела воспроизводить или же парадировать огненные силы. Быть может, дар, что начинал проявляться – просто иллюзии, давно изученные народом готтос?
Незнакомка, закутавшись в накидку, что висела на её плечах, молчаливо отдала мне два цветка розы, они выглядывали до этого из её кармана, но на что я внимания не обращал. И больше никак не обозвав меня, девушка горделиво ушла прочь, к палаткам, видимо к своим приближённым. Я и не сомневался, что она тоже служит верой
– Не верь ни единому слову, если кто и чист в помыслах здесь – это только ты, брат. – Эдвине забирает у меня цветы и ломает их пополам, выкидывая на кусты рядом с лавкой. – Я не вижу будущего, но я чувствую тебя всем своим сердцем!
– Спасибо, Эдви. Розалинда была так серьёзна, но… сейчас это не имеет никакого значения.
Дорогу назад до водопада мы провели в настороженном обсуждении произошедшего. Эдвине уверял меня, что Розалинда ошиблась с заключениями своих видений или просто перепутала меня с другим, а я пытался дать понять брату, что ощущаю некий груз ответственности из-за случившегося. Ощущаю, что силы мои действительно хочется направить на то хорошее и правильное, чего не будет с нами никогда. Возможно, что Розалинда была права, но мне всё ещё не было ясно, в чём именно. Я не демон, это уж точно. И магии никакой не знаю, а иллюзии создаёт каждый третий. Да и планы мои просты: убежать в обычную и тихую жизнь, когда война закончится, когда мы с братом обезопасим существование нашей семьи, ровно столько я и обещал отцу, когда ступил на службу полгода назад. Я всё это рассказывал только Эдвине, говорил, как мне сложно переступать через собственный эгоизм. Рассказывал, как сильно хочу быть незнакомцем в глазах народа, а не Теновером, ох высшие силы, Ботхелмом. Но брат молчаливо улыбался, и только фразу: “Когда-нибудь будет так, как мы этого хотим”, – я и смог из него выпросить, конструктивно жалуясь на себя самого. Впрочем, всё верно, тут не помогал даже наш оптимистичный настрой. После выступления Хильдира и Омине нам не приходилось верить в простую завязку всего ими затеянного.
– Как это чувство называется? – вдруг ни с того ни с сего спрашивает меня Эдвине, когда мы сворачиваем с пыльной дороги к источнику, проходя через высокие и вкусно пахнущие кусты сирени.
– Ты это про что?
– Вот сейчас, ты того же не ощущаешь? Будто бы весь мир смотрит на нас.
– Как же такое может быть? Братик, мы ж всего лишь купаться идём, здесь тем более никого обычно нет. Только птицы.
– Не физические взгляды, ты меня не понял…
Здесь начинался небольшой спуск, что людьми был специально отделан ступенями в виде крупных камней, заточённых в покатую землю. Я шёл впереди, ловко озираясь на своего брата, так сказать, подготавливался если что его поймать, но Эдви и сам спокойно справлялся, хоть и не отводил глаз от водопада в этой реке, смотрел на то, как журчит и пенится у его подножия чистая и живая вода.
Что же ему ответить, когда я сам не знаю о чём речь? Как показать уверенность? Как понять мне его, раз уж на то пошло? Я подумал, что вопрос на вопрос оживит его мысли и развернулся, встречая удивлённый взгляд Эдвине. Тут-то, спускаясь со склона, он на меня и упал, чертыхнувшись из-за этой резкой остановки.
Свалившись, я чудом не бьюсь головой о землю и тут же начинаю кряхтеть:
– Эдвине, что за дела!
– Прости, пожалуйста… – Он аккуратно поднимается с коленок, затем помогает и мне, подав свои руки. – Не в моих планах калечить такого славного бойца, Ботта.
– Ты умом не повредился?
– Чего говоришь?
– С чего вдруг ты такой настороженный?
Нужно было сесть и успокоится. Нормально это обсудить. Но нет же, он решил не отвечать, и ушёл вперёд, не дожидаясь меня. Эдвине снял футболку пока спускался к высокой зелёной траве, да начал раздеваться, так быстро и так ловко сбежав от меня в воду. Я и не заметил того, когда уже обнаружил себя сидящим на берегу рядом с его обувью и рабочей одёжкой. Не захотев сопровождать брата в плавании, складываю его разбросанные вещички в аккуратную стопку и ложусь на траву, пытаясь переварить эти самые чувства, про которые меня и донимали.
Всё началось здесь, когда на нас напал тот лучник. Эдвине стал пылать от какого-то странного чувства вины. Он даже злился и обижался на меня, возможно, его молчание путает сейчас мне мысли, но эта отстранённость настораживала. Я не мог думать ни о чём другом. Светлое, голубое небо надо мной вселяло спокойствие и веру во вселенскую справедливость, но ничего больше не дарило мне те же чувства по
– Может быть ты слишком мнительный? – приходит мне в голову, и я поднимаюсь на локтях, вижу, как брат выходит из воды и смотрит на меня, так невинно, что и не докажешь сейчас эту мою правоту.
– Ты не бери в голову, я ж просто ребёнок. Я запутался. – Иронизирует, давя на меня, такого нехорошего, что посмел недооценить тонкость его ощущений. – Ладно, блефую. Но я действительно не понимаю, что хочу услышать. Почему-то именно от тебя мне так любопытно узнать этот ответ, – садится он рядом, весь мокрый, но такой улыбчивый и светлый, – всё ли в порядке сейчас? Однако ты не обязан пытаться разобраться в том, в чём запутался я сам. Наверное, это просто возраст, как мама говорит. Ты вот не выбешиваешься, не злишься по пустякам, истерик от тебя давно не слышал, а я наоборот стал, чтоб только понять, почему так заглушили мне уши эти мои двенадцать дурацких лет. Хочу казаться старше, а никак. Ты всегда впереди. Может потому и злюсь я сейчас? И потому растерян?.. Мне жалко, что приходится именно тебе разбираться, не держи зла за это. Но у меня ближе тебя нет никого, кто бы без тех самых слов: “Ты просто ребёнок, это пройдёт, ты запутался, будь проще”, – вот так возьмёт и реально поможет. – Он ложится, взгляд его долго глядит в пустоту, в ту самую плёнку мнимого неба, что закрывает звёзды днём сплошной пеленой, как вода закрывает дно после прилива. Казалось, небо живое. Оно дышало на нас, отчего становилось душнее. Небо было подобно любопытному зверю, что, впрочем, объяснимо. Всё вокруг принимало нас здесь, разрешало находиться нам, истинным владельцам Земли, но в то же время, имея привычку жить в доме, в большем уюте, чем здесь, мы являлись лишь забредшими путниками, устало сложившими свой груз на плечи матушки земли. Эдвине взялся за моё плечо, привлёк внимание, и заговорил снова. – Ботта, ты такой странный, страннее меня и Деррена вместе взятых. Страннее любого, кого я когда-либо страшился по незнанию его внутренних черт. Однако я верю тебе, и прошу, пожалуйста… в последний раз хотя бы, разреши мне мою ноющую на сердце боль своим ответом: как мне понять себя? Как найти, кто я есть? Ведь не всё в порядке, на меня сейчас столько обрушится, от одной лишь просьбы стать твоим напарником.
– Я тебя уверяю, что всё отлично. Пока ты не пришёл на тренировки, пока враг не наступил на наши земли – всё хорошо. Лишь лёгкая тень непринятия осталась в душе после выступления, не все же пойдут за нашей семьёй. Пусть народ и хочет одной и той же свободы, но у людей разные возгласы.
– Плевать, что мне до тех, кто не заступится за свой народ, пусть и может сделать это? Я хочу услышать от тебя, кем ты меня видишь.
Я видел его не как всех остальных, это была правда. Не как незнакомца, тенью шагавшего тут и там вокруг нас самих. Не как природу, что окружала нас, словно находилась внутри, была всегда здесь. И даже не как друга, то, что сияло в моих глазах, когда мы вместе читали, когда мы рисовали, играли и просто чудаковато шутили над друг другом – было любовью. Если бы не страх быть наказанным за проказы и баловство, родителей любил бы я точно так же, как его самого. Но эти чувства смешивались с уважением и почитанием, потому были намёки в душе о том, что я испытываю совершенно разное к этим людям, но в виду возраста я не мог знать этого, я даже сожалел осознанно, понимая, что эмоционально не умею разграничивать весь спектр своих ощущений. Эдвине был дорог мне по-особенному, но произнести это не получится, я не знал ещё, как это объяснить словами, сказать, что мы родственные души. Поэтому, схваченный так внезапно, прижатый в угол, в ситуацию, из которой я не смогу выйти, не ответив, приходилось говорить всё то, что моя мысль могла на тот момент объяснить:
– Когда я говорю с тобой, не остаётся других ощущений, кроме осознанности, будто я веду беседу с самим собой, с потайными участками своего ума, с каждым разговором чем-то обогащающимся. Так что не беда, если тебя кто-то не понимает или если ты запутаешься сам в себе. Просто подумай, раз я могу успокоить свою душу тобой, не значит ли это, что ты и есть те люди, с которыми близок? Ты для меня, как я сам. И зная это, себя я ненавидеть не могу, чего бы не сделал. Ненавидеть себя – это предать всех тебя любящих. А я бы никогда не стал так относиться к своему брату. Чего бы ты не сделал, я проще забуду, чем поменяю своё отношение к тебе.