Дом Немилосердия
Шрифт:
— Да что ты сделаешь… — протянула я осипшим голосом.
Кровь стекала на пол, капала на нашу одежду. То, что я обрела — в крови. То, что я потеряла — в крови. Ее печать стояла на всех наших судьбах — печать двух красных крыл. Мы сами стали Трибуналом, и отныне только мы могли осудить самих себя. Дверь, подарившая надежду, осталась за стеной, которую было не разбить и не сокрушить, но я была готова лечь под этой стеной и умереть, защищая то, что находилось по ту сторону. Как будто только это мне и оставалось. Спектакль подходил к концу, и переписывать сценарий было поздно.
Мы
С того момента время как будто свернулось в петлю, закрутилось тугой спиралью и распрямилось, как пружина. Необратимость брала нас в плен с каждой секундой, и все, что я пыталась делать начиная с того дня, неумолимо сбрасывало весь мир до исходной точки, а меня возвращало к концу. Касси ничего не знала — я снова погружалась в темные воды обмана, пытаясь хоть чем-то, хоть как-то уберечь хотя бы ее. А в голове все снова и снова эхом звучали слова Шарпа — «ты бы убила, чтобы доказать, что ты права?». Это тоже было правдой. Но даже он остался далеко-далеко, как будто и он находился за той глухой стеной, на которой стояла метка моей крови… Ничего нельзя было изменить. Включая то, что мои мама и брат так и не получили приглашения на родительский день шестого октября.
Шестое октября свалилось, как снег на голову, и я очнулась только за день до этого. Все вокруг бегали и суетились — девчонки перебирали наряды, парни перебирали девчонок, выбирая тех, с кем они могли бы смотреться выгоднее. Пару раз мимо меня промчались Логан и Амира — та самая, из-за которой мне пришлось бросить танец и столкнуться с Илаем Морено. Тогда, на вечеринке для посвященных, все казалось таким простым… Внутри меня сидела ноющая боль. Я видела лица тех, кто, как и я, оказался за бортом, но наши ощущения были диаметрально противоположны. Они страдали, что не увидят своих родных — я же загнала эту боль глубоко вовнутрь, понимая, что все равно не смогла бы смотреть им в глаза. Да и что бы я могла им сказать? Что на мне лежали судьбы семи десятков людей, а я их не уберегла, и все потому, что выясняла отношения с мужчиной, которому совсем недавно радостно вешалась на шею?..
Пятого октября, за десять минут до отбоя, у меня зазвонил телефон. Я тут же подорвалась с места и выскочила в коридор, всем сердцем умоляя небо, чтобы этот абонент ошибся номером. Но этого не случилось — на дисплее высветилось имя, и я прислонилась к стенке, не зная, как я выдержу этот разговор.
— Привет… мам.
— Привет, —
— Я… нормально, — соврала я. — Прости.
— Ты про приглашение? — За эту грусть в ее голосе я была готова казнить себя на месте. — За что «прости»? Что-то случилось?
«Да так, ерунда. Просто я влюбилась во взрослого мужчину, который обманул и предал меня, а потом по вине нас обоих был подписан смертный приговор семидесяти невинно осужденным, среди которых брат моей лучшей подруги — которая мне как сестра — и сестра моего парня, у которого, в свою очередь, личные счеты с тем мужчиной. Ах да, и еще кое-что: твоя дочь — несостоявшийся лидер подпольной революции, способной уничтожить Гарнизон до основания. Ты это хочешь услышать, мам? Я что-то сильно сомневаюсь».
— Ничего.
— А если конкретно? — переспросила она мягко. — С тобой что-то не так?
— Мам, да все в порядке! — выдохнула я. — Ну, у нас командование поменялось, столько разных перемен и все такое…
— Точно? — усмехнулась мама в трубку. — Что ж, я рада, если это так… Питер расстроился, он скучает по тебе…
— Скажи, что я его люблю, — произнесла я абсолютно искренне. — И тебя люблю, мам. Со мной все будет хорошо. Я же сильная девочка.
— В этом я ни капельки не сомневаюсь, — Снова усмешка: внутри снова все сжалось от боли. — У тебя там отбой, да?
— Ну почти… — сказала я, радуясь, что можно сменить тему. — Ты зачем звонишь? Что-то новенькое или просто так?
— До нас тут дошли слухи, что в городе серьезно заинтересовались вашим Гарнизоном, — сообщила мама, не меняя тона. — На окраине нашли девочку, которая заявила, будто она оттуда…
У меня подкосились ноги.
Элли!
— Правда, что ли? — спросила я спокойно, хотя внутри снова взорвался целый боезапас, и осколки разлетелись во все стороны. — И что… что еще ты знаешь?
— Ровным счетом ничего, — Я прямо представила, как она развела руками; вернее, одной рукой, так как во второй держала телефон. Или все-таки двумя, ведь она любит зажимать трубку между плечом и щекой?.. — Так говорят. А еще говорят, что город скоро освободят. Стороны приходят к перемирию. Обстрелы почти прекратились.
— Да ты что!..
После стольких лет…
Прозвенел сигнал к отбою. Мы попрощались, и я положила трубку. Мамины слова осколком врезались мне в грудь — туда, где еще не затянулись шрамы на сердце. Оно снова кровоточило. Это не прекращалось уже очень долго.
Шестое октября стало всего еще одним днем в календаре. С самого утра те, кто был допущен, помчались в гостевую — встречать родных. Я осталась сидеть в комнате, кое-как справившись с желанием заглянуть туда хотя бы одним глазком. Это было бы самым худшим наказанием для меня — видеть все эти радостные лица, счастливые улыбки и слезы воссоединения. Даже у Касси внезапно объявилась какая-то то ли родная, то ли двоюродная тетка, которая неожиданно приехала к ней. Оказалось, что из всего нашего сектора одинокой осталась лишь я одна.