Домби и сын
Шрифт:
Она подошла къ дверямъ своей комнаты и начала внимательно прислушиваться. Во всемъ дом ни малйшаго шороха, и свчи были давно потушены. Какъ много, много, — думала она, — прошло времени съ той поры, какъ первый разъ она предприняла свое ночное путешествіе къ дверямъ отцовскаго кабинета! И тогда, какъ теперь, она въ глубокую полночь подкрадывалась къ его комнат, откуда онъ тотчасъ же вывелъ ее назадъ… но это было давно, давно… a теперь?… но вотъ увидимъ.
Съ тмъ же дтскимъ сердцемъ, какъ и прежде, съ тми же робкими глазами и распущенными волосами, Флоренса теперь, какъ и тогда, робко спустилась съ лстницы, прислушиваясь
Она отважилась заглянуть въ комнату. Ключница, закутанная въ одяло, дремала съ закрытыми глазами въ вольтеровскомъ кресл передъ каминомъ. Дверь въ другую комнату была пріотворена и заставлена ширмами; но оттуда свтился огонекъ, и свча, казалось, стояла передъ постелью отца. Все тихо, все спокойно, и по дыханію больного можно было судить, что онъ спитъ. Это придало ей духу пробраться за ширмы и заглянуть въ его комнату.
Она на цыпочкахъ прокралась къ его постели, взглянула на спящее лицо и… задрожала всмъ тломъ, какъ будто вовсе не ожидала его увидть. Проснись онъ въ эту минуту или сдлай инстинктивное движеніе, Флоренса осталась бы прикованною къ мсту.
На его лиц былъ глубокій шрамъ. Вспрыснутые цолосы неправильными прядями разбросались по подушк. Одна рука, свсившаяся съ постели, была перевязана. М-ръ Домби былъ очень блденъ. Но не это приковало къ мсту робкую двушку, посл того какъ она бросила быстрый взглядъ на отца и уврилась, что онъ спигь. Была въ его глазахъ и во всей фигур какая-то рзкая особенность, вовсе незнакомая Флоренс.
Во всю жизнь ни разу не видала она его лица свободнымъ отъ какойто дикой угрюмости, близкой къ негодованію. Везд и всегда отражался на немъ этотъ дикій отпечатокъ, и при взгляд на него, Флоренса невольно потупляла глаза, и всякая надежда замирала въ ея сердц передъ этимъ суровымъ, отталкивающимъ, нелюдимымъ взоромъ. Но теперь… первый разъ теперь это лицо было свободно отъ облака, омрачившаго всю жизнь отверженнаго дтища. Тихая, спокойная ночь отражалась на немъ, и, казалось, онъ заснулъ, благословивъ наиередъ свою дочь.
Пробудись, чудовищный отецъ! Пробудись теперь, чопорный варваръ! Время летитъ быстро, и часъ идетъ сердитою стопою. Пробудись!
Никакой перемны на лиц. Его неподвижное спокойствіе напомнило наблюдавшей двушк милыя лица, которыхъ уже нтъ. Вотъ какъ бывало смотрли они, такъ и онъ бы могъ смотрть! A почемъ знать? можетъ, и придетъ пора, когда она, бдная сиротка, встртитъ ласковый взоръ отца, и когда вмст съ тмъ прояснютъ пасмурныя лица всхъ, окружающихъ м-ра Домби. Какъ скоро наступитъ это блаженное время, ему, конечно, не будетъ тяжеле оттого, что теперь хотлось бы ей сдлать, a она — Боже мой — какъ она была бы счастлива!
Она ближе подкралась къ его постели и, притаивъ дыханіе, тихонько поцловала его въ щеку. Потомъ она осмлилась даже на короткое время положить свое лицо подл его головы и обвить рукою подушку, на которой онъ лежалъ.
Пробудись, обреченная жертва, пока дочь твоя близко! Время летитъ быстро, и часъ идетъ сердитою стопою. Вотъ уже онъ шагаетъ въ твоемъ дом. Пробудись!
Она мысленно молилась Богу, чтобы онъ благословилъ ея отца и смягчилъ его сердце, если можно; a если нельзя, то чтобы онъ простилъ ему его
Спи теперь, м-ръ Домби, спи спокойно, сколько хочешь и можешь! Но ты проснешься, чудовищный отецъ, и благо теб, если тотъ же взоръ, исполненный любви и грусти, встртитъ твое пробужденіе!
Тоскливо и болзненно сжималось сердце Флоренсы, когда она опять взбиралась наверхъ. Спокойный домъ, казалось, сдлался еще угрюмй и мрачнй. Общее усыпленіе среди глубокой полночи имло для нея торжественность смерти и жизни. Таинственность ея собственной поступи усугубляла стснительный ужасъ ночи. Ея ноги дрожали, подкашивались, и она не смла пройти въ свою спальню. Отворивъ двери гостиной, куда прокрадывался черезъ сторы блдный свтъ луны, она сла подъ окномъ и смотрла на безлюдную улицу.
Втеръ уныло завывалъ передъ окнами сонныхъ домовъ. Фонари блднли и дрожали, какъ будто отъ стужи. На высокомъ неб мерещилось что-то такое, чего нельзя назвать ни мракомъ, ни свтомъ, и ночь, чреватая зловщимъ предчувствіемъ, безпокоилась и дрожала, какъ нечестивецъ, испускающій въ предсмертныхъ судорогахъ послднее гршное дыханье. Было пасмурно, очень пасмурно, a Флоренса чувствовала какую-то враждебную антипатію къ другой погод.
Ея прекрасная мама не заходила въ этотъ вечеръ въ ея комнату, и вотъ почему, между прочимъ, она такъ долго не ложилась въ постель. Томимая сколько общимъ безпокойствомъ, столько и пламенной жаждой съ кмъ-нибудь поговорить, чтобы разрушить эти страшныя чары молчанія и мрака, Флоренса направила свои шаги къ той комнат, гд спала Эдиь.
Незапертая дверь легко уступила усилію слабой руки. Комната была ярко освщена, и Флоренса чрезвычайно изумилась, увидвъ, что ея мать, раздтая только вполовину, сидла подл камина, гд искрился и хрустлъ перегорлый пепелъ. Въ ея пламенвшемъ взор, обращенномъ на потолокъ, ея лиц, въ манер, съ какой она облокотилась на ручку креселъ, во всей ея фигур, Флоренса увидла такое гордое выраженіе, которое привело ее въ трепетъ.
— Мама! Что съ вами?
При звук этого голоса Эдиь быстро вскочила съ мста и взглянула съ такимъ страннымъ изумленіемъ, что Флоренеа испугалась еще боле.
— Мама, милая мама! что съ вами? — повторила Флоренса, поспшно подвигаясь впередъ.
— Мн нездоровилось, — сказала Эдиь, продолжая смотрть на нее тмъ же страннымъ образомъ. — Мн грезились дурные сны, мой ангелъ.
— Тогда какъ вы не ложились въ постель, мама?
— Сны наяву. Полугрезы, гадкіе призраки… Ты не понимаешь, мой ангелъ.
Черты ея лица постепенно приняли ласковое выраженіе, и, когда Флоренса бросилась въ ея объятія, она спросила съ нжностыо:
— Но что сдлалось съ моей птичкой? Чего здсь надобно моей птичк?
— Мн грустно, мама. Сегодня вы не заходили ко мн, и я не знаю, что тамъ съ папенькой…
Флоренса остановилась.
— Поздно теперь? — спросила Эдиь, лаская кудри двушки, разсыпавшіяся по ея лицу.
— Очень поздно, мама. Уже свтаетъ.
— Свтаетъ?! — съ изумленіемъ повторила Эдиь.
— Что вы сдлали съ вашей рукою, маменька? — спросила Флоренса.
Эдиь быстро отняла руку и взглянула съ какимъ-то страннымъ испугомъ на робкую двушку. Вскор, однако, она оправилась и сказала: