Дождь в полынной пустоши. Книга 2
Шрифт:
– Лоб не расшибешь? — проигнорировали его неконфликтность. Сама камер-медхин настроена вести жесткие баталии. Компромиссы потом, после, первой крови. Сейчас же она слишком зла на унгрийца понимать объяснения и принимать извинения.
– Не имею привычки низко кланяться и таким способ что-то открывать.
– Это плохо, юноша.
– Кому?
– Всем! — зло харкнули в Колина. До вазы со стола дело не дошло. Но она рядом. Под рукой.
Эдак её….
– Меня еще рано подозревать в мятеже, - как мог, оттягивал унгриец ссору. Он так и
– А по ощущениям он вот-вот грянет. Унгриец, новик, барон, советник. Куда дальше? Через кого?
– Вам подробно? Или вкратце?
– Правдиво.
– С чего начать?
– С сегодняшнего Совета, - клокотала Гё, сцепив руки в замок, не искушаться вазой.
– Совет состоится, - нисколько не шутит Колин с камер-медхин, чья воинственность прибывала и прибывала.
– И?
– Остальное на Совете.
– Вот именно! На Совете!
– и не думала брать передышку Гё.
– Что в тебе такого, занять место Латгарда? Обширные связи в столице? Нет. Богатый опыт? Тоже нет. Высокая и влиятельная родня? Опять нет! Солидный капитал? Снова нет! Огромный фамильный надел? Совсем нет! Объясни темной старухе, для чего тебе лезть в канцлеры?
С этого бы и начинала, - поратовал унгриец за простоту в отношениях. Без дальних подходов и резких закидонов.
– Хочу и буду, - объявил Колин, заставив замереть Гё с открытым ртом. Замок пальцев распался.
– Никогда! — грозят ему вполне серьезно.
– Уверены?
– Уверена!
Врешь!
– подловил Колин взбешенную камер-медхин. Иначе, зачем он здесь выслушивает её вопли?
– Своего протолкнуть желаете? Верно? — раскрыл унгриец причину ругани.
Гё запнулась с ответом. Говорить ли как есть? Но предпочла уклониться от прямых высказываний. Не зачем открываться.
– Уймись, - спокойно заговорила камер-медхин, преподав, как она думала, урок самообладания.
– Довольствуйся тем, что о тебе говорят за каждой оконной портьерой, в каждом столичном доме.
– Поговорят и забудут. Это же столица. Славу надо подпитывать. Баронов в Карлайре полно. Гораздо меньше канцлеров, - надавил Колин на больное, рискнуть немного оживить страсти. Речи во гневе — истина наружу.
Или вазой в рожу.
– Бог подаст! — отказано со всей категоричностью и злостью.
– Хорошо бы мне! Больше подхожу.
Камер-медхин нервно шагнула вперед-назад. Для выскочки унгриец держится более чем уверенно. А значит по-хорошему с ним не договориться. Предупреждение проигнорирует, угроз не испугается, а то и припомнит при случае. С него станет!
– Маршалк сбежал, твоя заслуга? — спросили Колина и не выслушали. Не могли его выслушать. Терпения не хватило.
– Вижу твоя. Но Гаус это только Гаус. Дурак с деньгами. Как с остальными поступишь?
Колин хитро сощурился. Ему нет нужды откровенничать. Камер-медхин убедит сама себя в чем угодно. И обманется. Ему это нравилось.
– Убрался
Надо было предложить денег, - сокрушалась камер-медхин и не особенно веруя в их власти над бароном.
– Это вы пожелали вообще или для какого-то конкретного случая?
– Для этой минуты! — скоргочет Гё.
– Как скажете. Но когда на мой пурпуэн привесят золотой позумент, а подмышкой окажется папка с гербовыми бумагами, я не буду столь покладист. И возможно уже вам придется убраться. Из Серебряного дворца. Совсем.
– Тебя не примут в качестве канцлера. Король не допустит!
– Не вашими ли хлопотами?
– И моими тоже.
– Стоит ли зряшно утруждаться?
Тонкого намека Гё не поняла, слишком гневалась. Унгриец подал вполне трезвую мысль. Будет он канцлером или нет, ровным счетом ничего не изменится. Ценно влияние, а не внешнее проявление власти, даже обозначенное позументом и папкой.
Столь завуалированное предложение, с ним надо попросту дружить, поджав хвост, камер-медхин пропустила. Очень уж была зла.
– Надеюсь, ты меня услышал. Глухим я умею усложнять жизнь, уж поверь.
– Я вас — да. Жаль, вы меня нет, - действительно жаль Колину. Множить врагов не хитро, выводить вот хитрость.
Поллак любезно откланялся, чем окончательно расстроил камер-медхин.
Десять минут прейти в себя. Сорвать возмущение. Хлопнуть книгой по столу, дернуть увядший стебель и опрокинуть горшок с цветком. Растоптать, распинать горшечную землю и разнести грязь по ковру. Каждое действие ответ сопляку, которого кажется ничем не проймешь.
Угорь проклятый! Скользкий мерзкий угорь!
– сдерживалась не говорить вслух Гё и металась среди острой мебели, больно натыкаясь на углы. — На что он рассчитывает? На кого? На Лисэль? Потаскуха не посмеет! Она не дура! Гранда? Неспроста она пригрела выскочку. Забыть не может, как её полоскало, словно перепившую шалаву и текло как с зарезанной коровы. Понравилось! Понравилось, суке! Аранко? Ну, конечно эта дурочка сделает все для своего покровителя.
– Гаус! Вот почему ничтожество удрало! — открылось Гё. — Три голоса! Сати, Аранко и маршалка! Возможно, Лисэль. Но три у него есть!
Большой и малый круги по комнате унять, сбить ярость.
– Посмотрим!
– объявила камер-медхин пустым углам. Пустые углы её и услышали.
Мой путь не усыпан розами, — шагал Колин по пустому коридору, сопровождаемый скрипом половиц, сырым сквозняком и писком побеспокоенных крыс, шмыгающих из-под самых ног.
– Вы не перепутали двери, барон? — недружелюбно встретил унгрийца Сеон аф Лизас, занятый созерцанием абсолютно чистого листа.
– Никогда не путаю и не путаюсь, - прошел Колин к столу и, сел на расшатанный стул. Огляделся. Ему понравилось. Сумрак, оспины света, темные тени, тяжелые неподвижные портьеры. Угли в жаровне рубиновой горкой. Пахнет воском, жженым пергаментом и еловой смолкой. Дешево и таинственно.