Дождись меня в нашем саду
Шрифт:
Ночь рассеивалась и испарялась, а вместе с ней обращался в морозный туман над рекой и жар костров. Велга сильнее прижалась к Войчеху, положила руку ему на грудь. Пламя, что разгорелось за ночь, медленно затухало. Уходило всё: страсть, страх, сожаление. Всё уходило вместе с самой короткой ночью.
Велга должна была ненавидеть Войчеха. Она повторяла это себе как молитву: она должна его ненавидеть. Это её долг перед родными. Велга обязана делать то, что правильно. То, что от неё ожидается. Она теперь старшая Буривой.
Они оба дышали размеренно,
Туман окружал их со всех сторон, становилось всё прохладнее. Велга теснее жалась к Войчеху. Немного приподнявшись на локте, она огляделась, обвела глазами берег, прислушиваясь к песне лягушек, к далёким весёлым голосам, и наткнулась взглядом на насторожённый прищур Белого, почувствовала, как напряглись мышцы под её ладонью.
– Что такое?
– Утро.
Велга кивнула. Забрезжил рассвет, и наступил новый день.
– Утро, – отозвалась она эхом, легко, почти не касаясь, проводя ладонью по его груди к шее, растрёпанным волосам, острому подбородку, носу, лбу – точно кончиками пальцев пытаясь запомнить его очертания.
Скоро ей предстоит всё забыть. Так будет правильно.
– После пожара, – проговорила она негромко, почти не чувствуя собственных губ, – мне приснился сон. Он был такой же, как это утро, размытый в мареве, полный тумана, эха. Мне приснился яблоневый сад.
Светлые глаза распахнулись широко. И грудь поднялась в глубоком вдохе.
Велга избегала смотреть ему в глаза.
– Всё происходило ещё до пожара, но было иначе. И там, в саду, собралась моя семья. Все, кроме Кастуся. Мать, отец, братья, даже Рыжая. Мне подумалось, что там, в этом саду, должен быть кто-то ещё, я будто слышала их голоса, но никого больше не видела…
– Кто-то ещё? – Голос Войчеха прозвучал хрипло, глухо. Он почти не шевелил тонкими бледными губами.
– Думаю, это мои предки, которых я не встречала, но те, кто дорог моим родным. Мои бабушки и дедушки, прабабушки и прадедушки. – Она слегка улыбнулась, размышляя о том, как где-то там, под сенью яблоневого сада, Кажимеж Буривой обнял своих родителей, как Осне расцеловала своих старших сыновей.
– Любопытно, в моём саду… а в какой сад попал бы я? К Здиславе или к Венцеславе?
Велга думала, он ждал ответа, но голос Войчеха вдруг стал полон горечи и обиды:
– Плевать. Обе бессердечные стервы. Обе никогда не считали меня своим сыном. Обе заслуживают смерти.
И пусть Велге стоило наслаждаться его муками, она не могла. Она положила голову ему на грудь, точно пытаясь прикрыть собой огромную рану там, где билось его сердце.
– Ты веришь, что это и есть… жизнь после смерти?
– Может быть, – пожала плечами Велга. – А может, и нет. Не знаю. Это сон, который мне приснился.
Некоторое время они молчали, слушая дыхание
– Но мне хочется верить, что такое место существует. Я не могу знать этого наверняка, я просто надеюсь, что это не конец. Что однажды я снова обниму своих родных. И мы найдём покой. Вместе. Уже навсегда.
В горле встал ком. Велга заморгала, пытаясь заглушить слёзы. Она не плакала так давно. В последнее время всё, о чём она помышляла, – это смерть. Не та горькая, пугающая, сжимающая ей рёбра тоской и скорбью. Иная: мстительная, яростная, кровожадная. Она жаждала смерти своих врагов. Велга решительно, без лишних раздумий выносила смертные приговоры другим. Чем она теперь отличалась от Венцеславы, от Здиславы, от Белого Ворона?
– Но это, наверное, всего лишь мечта. – Велга отстранилась от Войчеха и присела, глядя на реку. – Пресветлые Братья говорят, после смерти грешников ждёт Пустошь, но мало что говорят о том, что ждёт благочестивых людей. Теперь… теперь меня, видимо, тоже ожидает Пустошь. И вечный холод…
– Пресветлые Братья ни хрена не знают, – раздался из-за её спины голос Войчеха. – Смерть… впрочем, я тоже не знаю, что там после смерти.
– Ты же служишь Моране.
– И что? Я предпочитаю держаться от неё подальше. И, надеюсь, встретимся мы не скоро.
Велга обернулась через плечо:
– Если то, что рассказал Грач, – правда…
Белый недовольно дёрнул уголком губ:
– Тогда дела наши плохи. Точнее, мои. Тебя это вряд ли коснётся.
– Если Здислава оживит богиню смерти, разве не всем придётся плохо?
Он присел рядом:
– Если Морена обретёт человеческое тело, значит, её можно будет убить.
– Так ты…
– Я? Нет. Я не собираюсь бросать вызов госпоже. Наоборот, предпочту не допустить такого. Матушка пусть обломает зубы… а, точно. – Он сам усмехнулся своей шутке. – Нет уж. Лучше остановить матушку до того, как она проведёт свой обряд.
– Как ты её остановишь?
– Как обычно.
Он скосил на Велгу глаза, и она наконец сообразила.
– Ох… конечно, понимаю, она не лучшая мать на свете, но всё же она тебя воспитала…
– А ещё она убила мою сестру, хотела убить Грача и теперь попытается убить меня, если я не пойду на опережение. Поверь, у матушки нет ни капли сострадания или любви к нам. Мы для неё лишь слуги госпожи. И когда мы перестаём приносить пользу, оказываемся на маковом поле.
– Почему там?
– Говорят, маки сажают на могилах чародеев, чтобы они не выбрались наружу.
– Да, я тоже слышала об этом. Но вы же не чародеи. Только Грач. И даже он больше нет.
– Хм…
Белый жевал губы, размышляя.
– Если в могиле Вороны уже давно не сама Ворона, а Морена, то маки вполне имеют смысл. Видимо, матушка не хотела, чтобы госпожа выбралась на свет раньше срока. Может, это какая-то часть обряда.
Он помотал головой, точно мысленно споря с самим собой, слегка повернулся к Велге, но так и не взглянул на неё, промолчал.