Древнерусская игра - Двенадцатая дочь
Шрифт:
– Куда мне крупнее... с этим бы сладить!– вздохнул Белун, сокрушенно тряхнув кудрявой гривой.
А че с ним ладить? Я бодро приблизился, на ходу занося топор для страшного удара: щас мы этот дистрофичный саженец мигом перефигачим пополам!
– Погоди-погоди, паря! Не надо!– борода перехватил топорище цепкими смуглыми пальцами.– Бесполезно. Это особая разновидность падубы. Противоударная.
– Дерево-мутант?
– Вроде того. Встречается крайне редко. По-научному обзывается эдак: тщеславка необыкновенная. Такую вот растению - ни
– Ты гонишь, дядя, - опешил я.– Как же ее гасить тогда?
– В землю надо загонять, - подмигнул Белун с улыбкой.– Она раньше высокая была, сорок саженей. А теперь вот усохла почти. Осталось совсем немного потрудиться, и будет победа. Долго я ее мучил, почти три года...
– Ой глядите!– Я вытаращил глаза.– Она дергается! Растет! Натурально растет, дядечка!
Металлическая пика с иголками на макушке прямо на глазах вытянулась сантиметров на сорок в высоту. Белун схватился за кудрявую голову:
– Ой, мамки-няньки! И верно ведь полезла! На десять вершков, не меньше...
– Это почему, дяденька?
– А потому, паря, что я тут... расхвастался мальца. Дескать, своими стараниями почти уморил ее, гниду ядовитую. Забыл, что она от похвальбы, как от солнечного света, оживает!
– М-да...– молвил я в легком раздумье.– Я, пожалуй, не буду вам мешать.
– Ступай-ступай, паря. Твоя судьба - четвертая слева, у воды. Руби быстрей, пока желуди не созрели...
Волоча секирку тяжким топорищем по траве, я прибрел к назначенному дереву. Гм. Узнаю подлую пальму. Вот - шрамы от моих вчерашних упражнений... Надо же, как быстро заросли! С прошлого раза ветвистая гадость увеличилась почти втрое Диаметр ствола - не меньше метра! Я поморщился, припоминая хитрую технологию рубки падубовой древесины. Кажется, с каждым ударом нужно вспоминать имя того человека, которого ты огорчил или обманул. Белун клянется, что на этих-то обидах падуба и разрастается... Что ж, нет ничего проще! В списках обиженных на первейшем почетном месте стояла, разумеется, милочка Метаночка. Все-таки грязно я с ней поступил...
Поплевав в кулаки, ухватил конец деревянной рукояти, размахнулся красиво, как ядреный метатель спортивных ядер, и...
Хрясь! Уйя-а-а-а... Ух, ух, ух, как больно!
Лезвие топора вошло в древесную кору, как в железобетон: проникло на три миллиметра, выгнулось и отскочило. Рукоять подло ударила в ладони, вывернулась... Конечности мои сладко онемели, электрическая боль плеснула по костям в плечи, а сам я от неожиданности упал - бух! Едва не вточился личиком в липкие ядовитые корни, местами вылезавшие из травы.
Нет, так не честно. Я же сильный! Она должна была рухнуть!
Перепуганный бригадир Белун подскочил:
– Ты чего повалился, паря? Жив?!
– Отчасти, - философски хмыкнул я из травы. Покряхтывая, привстал, потирая отбитые ладони. И поинтересовался жалобно:
– Дядечка, а почему она не рубится? Я ведь все правильно сделал. Сначала имя назвал, потом рубанул...
– А покаяться
– Это в каком смысле?– насторожился я. Что еще за новости! Про покаяние слышу впервые...
– Видишь ли, паря...– Белун задумчиво запустил пальцы в бороду. Твоя падуба слишком вымахала, заматерела уже. Теперь недостаточно просто называть имя обиженного человечка. Нужно приложить больше усилий...
– Это что же... фамилию называть надо?– тупо моргая, я почесал затылок. Вы не помните, какая у Метанки фамилия?
– Дело в другом.– Белун качнул гривой.– Просто осознать грех - уже недостаточно. Важно покаяться и исправить грех.
– Ну, давай я покаю, - кивнул я.– Это как делается?
– Не покаю, а покаюсь!– строго поправил бородатый бригадир.– Добрые дела нужны. Ступай к тому, кого обидел. Проси прощения. Исправь злоумысел.
– Кхех.– Я снова почесал репу.– Теперь уж поздно исправлять, дядя. Я ведь это... туда-сюда... Метанку заколдовал. Волшебным волоском нахимичил ее. Превратил в смоляную куколку для поимки Куруяда...
– Метанку?– удивился Белун.– Ту самую Метанку? Лихорадочную девку, что ли?
– В натуре, блин. Ее.
Белун нахмурился. Прошелся взад-вперед, пожевал бороду.
– Гм, - наконец молвил он.– Тяжелый случай. Еще прошелся, пожевал, похмурился. Изрек:
– Присядем.
Мы присели под гадским деревом в мокрую траву. Покумекав минуты три, Белун предложил следующую свежую идею:
– Надо ее... расколдовать.
– Угу, - хмыкнул я.– Заметано. А как?
– Вырвать из плена Кибалы. Спасти от лихомании.
– А как?– снова какнул я.– Как вырвать?
– Короче, слушай, паря. Есть старый дедовский способ. Но опасный.
– Давай, дядечка. Не томи душу.
– Обернешь ее любым пояском в три оборота. Три раза поцелуешь с любовью. Три раза назовешь любое женское имя. Понял?
– И че?– не понял я.
– И выручишь девку из полуденичества. Вернешь ее в человечество. Теперь понял?
Я надолго задумался. Вдруг - бац! Что-то противное, жесткое несильно, но мерзко ударило в плечо, отскочило в траву... Желудь! Железный черный желудь с желтыми крапинками ржавчины. Ух какой забавный... Похож на толстенький потемневший боевой патрон.
– Ну вот, дожили!– грустно сказал Белун.– Злыдни посыпались...
Ух ты! Я даже вздрогнул, когда желудь, полежав несколько секунд, внезапно задергался... Заелозил с противным хрустом, как личинка! И - хоп!– зарылся в землю, уже не видать его!
– Скоро прорастать будут, скоро...– вздохнул Белун.
Я ничего не ответил, но тоже вздохнул. Я думал. Злобные живые желуди сыпались с тихим шорохом, как сухой дождь. Один за другим, потрескивая, зарывались в траву, в землю. Особенно густо они валились с соседней падубы - светло-серой, заросшей рыжим колючим мохом: трава под этим деревом уже вся усеяна, будто гнилыми грушами, крупными личинками размером с электролампочку.