Другая женщина
Шрифт:
– Нет, Джеймс, ты здесь ни при чем. Мы можем поговорить?
– Конечно. Идем к мостику.
Они направились к мостику. Сюзи долго молчала, затем начала говорить. Она рассказала ему все. Не смея на него взглянуть, она поведала ему все без утайки. Он тяжело опустился на скамейку и стал обрывать лепестки ромашки. Они долго молчали, затем он спросил:
– Ты уже сказала Алистеру?
– Пока нет.
– Ты должна рассказать ему.
– Да. Мне хотелось рассказать тебе первому.
– Как мне жаль тебя, - сказал он, целуя ей руку.
– Я люблю тебя, - сказала она.
– Я тоже.
– Джеми!
– Да?
– Что меня
– Я не знаю. Это не моя область.
– Скажи правду.
– Что я могу сказать? Все зависит от того, что они обнаружат у тебя. Возможна операция…
– Ты имеешь в виду ампутацию молочной железы?
Он долго молчал.
– Судя по тому, что ты мне рассказала, - сказал он наконец, - может случиться и такое. Но возможна и химиотерапия, хотя она не всегда дает хорошие результаты.
– Может случиться и худшее?
– Сюзи, это невозможно. Я не видел твоих рентгеновских снимков, не консультировался с твоим врачом. Не заставляй меня делать поспешные выводы. Это безответственно.
Она молча сидела, и прожитые годы проплывали перед ее мысленным взором; годы, наполненные любовью, близостью, счастьем. Как бы ей хотелось, чтобы они никогда не кончались. Конечно, у них были и свои трудности, мелкие ссоры, недоразумения, обиды. Они чуть было не лишились своего ребенка, но они были счастливы, любили друг друга, провели вместе много радостных дней. Как они не ценили своего счастья! Они считали, что так будет вечно. А сейчас им предстоит расстаться. Она отстрадает свое и канет в вечность. Одна, совсем одна.
– Сейчас ты мне нужен, как никогда, - как стон вырвалось из ее груди.
– Я хочу быть с тобой все оставшееся мне время. Ты понимаешь меня, Джеми? Только рядом с тобой я смогу вынести все это.
Она ждала его ответа и внезапно поняла, что никогда прежде не испытывала такого страха. Конечно, ей приходилось пугаться, нервничать, беспокоиться, но этого всепожирающего страха никогда в ее жизни не было, страха, который разъедает тело и проникает в мозг.
Ее глаза наполнились слезами, во рту пересохло, к горлу подступила тошнота. Ужас охватил ее. Она оцепенела и не могла вымолвить ни слова. Он улыбнулся ей, как всегда, нежно, подбадривающе, и к ней стала постепенно возвращаться жизнь. Она посмотрела на него, своего любимого, взяла его руку, сжала ее крепко, как когда-то при родах Люси, улыбнулась и сказала:
– Не покидай меня. Останься со мною до конца.
– Нет, Сюзи, я не покину тебя, - ответил он.
– Я буду с тобой, пока я тебе буду нужен.
И страх постепенно исчез, оставалась только слабая боль. Она сидела, положив голову ему на плечо, и молча смотрела на воду.
Глава 13
Чай в чашках выглядел ужасно - темный, подернутый пленкой. Гарриет смотрела на него, удивляясь своей всегдашней неумелости справиться с простой домашней работой. В семье шутили, что она может испортить даже воду. Жаркое у нее всегда подгорало, оставаясь сырым внутри; постель, которую она стелила, была вся в буграх; все, что она гладила, выглядело мятым. Единственное, что она делала превосходно, - это сбивание коктейлей. Она научилась этому у Мерлина Рейда, а ее постоянным клиентом был Теодор Баган. Он не уставая повторял, что ни в «Ритце», ни в Париже, ни даже в Беверли-Хиллз он никогда не пил ничего подобного.
– Твой мартини превосходен, - говорил он.
– Редкий талант у женщины.
Гарриет
Приготовив бурду, которая называлась чаем, Гарриет пошла искать отца и Сюзи. Их нигде не было. «Они хорошие друзья и решили прогуляться», - подумала она. Крессида часто намекала ей, что они больше, чем друзья, но сестра обожала сплетни и во многом видела только плохое. Она часто принимала желаемое за действительное и старалась казаться более значительной и интересной. Согласно ее абсурдной идее их мать была влюблена в Тео.
– Ты можешь смеяться, - сказала она Гарриет, когда ей было только пятнадцать, - но я твердо знаю, что это так. Я видела, как смущается бедный Тео. Наша мамочка очаровательна, но совершенно лишена сексапильности.
– Ты просто начиталась романов, - ответила ей тогда Гарриет.
Крессида пожала плечами и посоветовала ей понаблюдать за матерью, когда Тео снова придет к ним в дом.
– Она краснеет и бросает на него пламенные взгляды. Это так смешно.
В следующий раз, когда Тео пришел к ним в гости, Гарриет невольно наблюдала за ними.
– Он сам с ней флиртует, - сказала она Крессиде.
– Мама только подыгрывает ему, а у нее в этом нет никакого опыта. Ты прекрасно знаешь, что она предана папе.
Когда Гарриет выросла, она начала подмечать какие-то странности в поведении ее родителей. Дело было даже не в том, что, несмотря на годы, ее отец оставался подтянутым, веселым и легким на подъем, в то время как мать разжирела и перестала следить за собой - такое случается со многими семейными парами, прожившими вместе долгие годы. Вопреки всякой логике ее отец становился все внимательнее к матери: расточал ей комплименты, подшучивал над ней, осыпал поцелуями, по всякому поводу спрашивал ее мнение, приглашал ее на прогулки, покататься или вместе выпить. А мать всегда оставалась индифферентной, невнимательной, не проявляла ни малейшего желания последить за своей внешностью и никогда не принимала его приглашений.
«Мне лучше остаться дома», - отвечала она на его приглашения или: «Не знаю, хочу ли я пойти».
Она относилась к нему скорее как к надоедливому брату, нежели как к мужу, а он продолжал приглашать ее, отвечая на равнодушие вниманием, на скуку - весельем, на ее полную апатию - искренним интересом. Он никогда не критиковал жену, ни в глаза, ни за ее спиной; никогда не говорил, что заслуживает лучшей участи. Его терпение было безграничным. Он принимал ее такой, какой она была. Гарриет иногда казалось, что он подписал какой-то тайный договор и неуклонно выполняет каждый его пункт.
Гарриет всегда обожала отца, и, когда говорили, что Крессида папина дочка, она невыносимо страдала. Временами, когда она видела, как уютно Крессида устроилась у отца на коленях и смотрит на него своими невинными голубыми глазами, у нее возникало желание убить сестру, стащить ее на пол за ленточку, придерживающую ее волосы, и мотать эту ленточку вокруг ее шеи до тех пор, пока она не посинеет и не закатит глаза. И отец всегда понимал, что творится в душе у Гарриет. Он осторожно спускал Крессиду на пол и отсылал к маме, а сам протягивал к ней руки и говорил: «Теперь ты иди ко мне, Гарри. Ты у нас уже взрослая девочка». И хотя взбираясь на колени к отцу и обвивая его шею руками, Гарриет бросала на Крессиду торжествующие взгляды, она отлично понимала, что ей рано праздновать победу, что отец действует так из чувства справедливости, что он заметил ее взгляд и что для него Крессида всегда будет на первом месте.