Дублинский отдел по расследованию убийств. 6 книг
Шрифт:
Ты любишь красивое, сказала Конвей и была права. Я скорее умру, чем соглашусь стать непонятно кем, жить непонятно где без всей красоты, которую только смогу раздобыть. Если бы мне хватило и некрасивого, я мог бы остаться там, где начинал, успешно жить на пособие по безработице, иметь жену, которая люто ненавидела бы меня, дюжину сопливых спиногрызов и телик во всю стену, по которому день и ночь крутили бы ток-шоу про пищеварение. Можете называть меня надменным, спесивым, но я, мальчик из муниципального жилья, считаю, что заслужил большего. Я свято верил в это еще прежде, чем дорос до простой мысли: я
И если для этого придется отказаться от друзей, я был готов. И отказался. Я так и не встретил человека, который привел бы меня туда, где я хочу остаться, смотрел на меня и видел того, кем я хотел быть, ради которого стоило отречься от того заветного большего, от мечты.
Там, под тяжкой сенью Килды, до меня наконец дошло — слишком поздно. Тот свет, что я увидел в Холли и ее подругах, яркий до боли, редчайшее чудо, на которое я наткнулся в этих стенах и которому позавидовал, — это чудо, думал я, должно быть, сошло на них вместе с эхом от высоких сводов, с отблесками полированного старинного дерева. Я ошибался. Свет исходил от них самих. От того, как они жертвовали всем друг ради друга, обрезали ветви своего будущего и швыряли в пламя дружбы. Все, что казалось мне прекрасным, все эти балюстрады и мадригалы, — это ничто. Я упустил самое главное, суть.
Мэкки разом учуял во мне червоточину и сразу все про меня понял. Просек, что в школе я отказывался от предложенных ребятами косячков, потому что, не дай бог, застукают и выгонят; знал, кем я был в училище — широкая улыбка и невнятные отговорки, лишь бы держаться подальше от больших добродушных ребят, которым предстояло всю жизнь провести в форме патрульных. Он наблюдал, как я подсидел Кеннеди, и отчетливо понимал, чего не хватает в человеке, который так поступает.
И Конвей, должно быть, тоже почуяла. Ей хватило дня, пока я размышлял, как мы здорово подходим друг другу, как слаженно действуем, и против воли признавал, что это нечто совершенно новое в моей жизни.
Задняя стена школы. Темные фигуры на белесом газоне, перемещаются, ползают, собираются кучками. Я сначала ошалел, разбираясь, что происходит, — решил, выпустили погулять на ночь каких-то больших кошек, или новый арт-проект, или вообще привидения сбежали из модели Холли, — пока одна из фигур не встряхнула головой и не засмеялась. Пансионерки. Конвей велела Маккенне отпустить их проветриться перед сном. У Маккенны хватило ума не спорить.
Шорох под деревьями, колышущиеся живые изгороди. Девчонки повсюду, и они наблюдают за мной. Троица сидит кружком на траве, смотрят через плечо, но прижались так тесно, что запросто можно шептаться. Смех, теперь уже точно надо мной.
Еще с полчаса, пока допрос не закончится, а потом я, ссутулившись, забьюсь в угол пассажирского сиденья Конвей, как подросток, застуканный за рисованием граффити, и молча поеду домой. Эти полчаса можно, конечно, торчать здесь дурак дураком, а девчонки будут коситься на меня и отпускать шуточки. Ну на фиг. Плестись обратно к парадному входу, как будто здесь мне страшно, и слоняться там в надежде, что никто не увидит, как я жду больших ребят, которые отвезут меня домой. Тоже ну на фиг.
— И на фиг Конвей, — пробормотал я вслух, но не настолько громко, чтобы расслышали любопытные девицы. Ладно, раз мы не работаем вместе, я отправляюсь в свободный полет.
Я не знал, с чего начать, но долго размышлять не пришлось — они сами меня позвали. Голоса из черно-белого маскировочного
В тени деревьев, на небольшом склоне, бледные пятна лиц, машущие руки, зовущие. Детектив Стивен, идите сюда, идите сюда! Ладно, кто бы там ни позвал, у меня есть повод смыться.
Силуэты и лица проступили и обрели четкость, как на поляроидном фото. Джемма, Орла, Джоанна. Опираются на локти, ноги вытянуты, распущенные волосы свисают до земли. Улыбаются.
Я улыбнулся в ответ. На это хотя бы способен. В этом я был мастер, да. Мог заткнуть за пояс Конвей в любой момент.
— Соскучились по нам? — томно улыбнулась Джемма, выгнув шею.
— Садитесь, — Джоанна придвинулась ближе к Джемме, похлопала ладошкой по освободившемуся месту, — побеседуйте с нами.
Я понимал, что надо сматываться. Я опасался оставаться в хорошо освещенной комнате наедине с Холли Мэкки, а уж здесь, в темноте, с этой троицей — и подавно. Но они смотрели так, словно действительно были мне рады. Что ж, приятная разница; клево, как прохладная вода на ожог.
— Можно называть вас детектив Стивен?
— Ну ты вообще, он нас, что, арестовать собирается?
— Тебе, может, понравилось бы. Наручники, все такое…
— Так можно? На визитке написано "Стивен Моран".
— А может, детектив Стив?
— Фу, перестань! Прямо как в порнофильме.
Я улыбался и молчал. На воле и в темноте они были совсем другими. Яркие, с блестящими глазами, влекомые ветром, которого я не чувствовал. Полные энергии. Я ощущал себя в меньшинстве, кожей чувствовал собственную уязвимость; похоже на то, когда из-за угла выруливает компания амбалов и медленно направляется к тебе.
— Знаете, нам ужасно скучно. — Джоанна положила ногу на ногу. — Составьте нам компанию.
Я сел. Трава мягкая, коротко подстриженная. Под деревьями весенние ароматы казались гуще, воздух был насыщен цветочной пыльцой.
— Что вы тут делаете до сих пор? — спросила Джемма. — На ночь останетесь?
— Эй, прикинь, ну где ему тут ночевать? — фыркнула Джоанна.
— Джемма рассчитывает, что рядом с ней, — хихикнула Орла.
— Тебя вообще не спрашивают. — Без позволения Джоанны здесь никому не разрешено быть стервой. — Возле тебя-то точно никто не поместится. Надо быть совсем уж карликом, чтобы втиснуться рядом с твоей жирной задницей.
Орла скривилась.
— Ой, я не могу, — расхохоталась Джоанна. — Вы только взгляните на нее! Успокойся, это шутка, слышала про такое?
Орла скривилась чуть меньше, а Джемма, не обращая внимания на колкости, пристально разглядывала меня, едва заметно улыбаясь.
— Он мог бы переночевать рядом с сестрой Корнелиус. Сделать ее ночь.
— Она откусит ему. И принесет в жертву Пражскому Младенцу Иисусу.
На три фута дальше под деревья — и мы оказались бы в полной темноте. Здесь, на опушке, лунный свет смешивался с отблесками фонарей на газоне, а предметы проявлялись в самом выгодном виде. И дешевки, от которых меня прежде выворачивало, эти искусственные цвета, оттенки и интонации трех девиц теперь уже не казались дешевками, по крайней мере здесь. Все представлялось более значимым, обретшим прочные формы. Загадка.