Дублинский отдел по расследованию убийств. 6 книг

Френч Тана

Конвей вскинула руки:

— Уж прости, это не входит в мои служебные обязанности.

И налетевший мрачный вихрь несчастий бессилен перед дружбой нерушимой. Сегодня днем я прочел эти слова ровно так же, как Бекка. Но где-то по ходу дела смысл изменился.

— Да, — сказал я. — Могу.

Ребекка резко развернулась ко мне. Я как будто зажег огонек внутри нее, медленно разгорающееся в самой глубине чувство освобождения.

— Правда?

— Да. Стихи, которые написаны у тебя на стене,

они не о том, что не может случиться ничего дурного, если у тебя есть настоящие друзья. Это про то, что все может пойти наперекосяк, но ты справишься, пока они с тобой. Друзья важнее.

Ребекка задумалась, не замечая, что соцработник едва не приплясывает от нетерпения. Кивнула:

— Год назад я об этом не думала. Наверное, была еще маленькой девочкой.

— А если бы знала, ты сделала бы это еще раз?

Ребекка рассмеялась. По-настоящему, весело и заливисто; от этого смеха растворялись и исчезали обшарпанные стены и душа улетала в гостеприимную ласковую ночь. Она не была больше туманным акварельным созданием, она была самой прочной вещью в этой комнате.

— Конечно, — сказала она, — глупенький. Конечно, сделала бы.

— Так, — положила конец сцене соцработник. — Довольно. Мы говорим доброй ночи. — Она ухватила Ребекку за плечо — короткие жирные пальцы болезненно ущипнули, но Ребекка не дернулась — и выволокла ее за дверь. Звук шагов — подкованные каблуки тетки и едва слышные легчайшие кроссовки Ребекки — постепенно таял и пропал.

— Мы тоже пойдем, — вздохнула Конвей. — Вернемся завтра.

Маккенна нехотя повернула голову, словно у нее шею свело:

— Не сомневаюсь.

— Если к вам обратятся ее родители, у вас есть наши телефоны. Если Холли, или Джулии, или Селене понадобится что-то в их комнате, у вас есть ключи. Если кто-нибудь захочет поговорить с нами, даже среди ночи, обеспечьте им такую возможность.

— Вы выразились предельно ясно. Полагаю, теперь вы можете со спокойным сердцем удалиться.

Конвей, собственно, уже уходила. Я медлил. Маккенна оказалась такой заурядной — вылитая мамаша какого-нибудь моего одноклассника, замученная пьянками мужа или гопником-сынком.

— Вы нам говорили, — попытался поддержать ее я, — что эта школа многое пережила.

— Совершенно верно. — У Маккенны оставалось сил еще на один, последний удар: вспучившись пузырем, гневный залп летит прямо в меня, наглядно демонстрируя, как она штампует из нахальных подростков лебезящих детишек. — И хотя я ценю ваше запоздалое сочувствие, детектив, я абсолютно убеждена, что школа сумеет пережить даже такую серьезную угрозу, как вы с коллегой.

— Поставила тебя на место, — прокомментировала Конвей уже в коридоре, на безопасном расстоянии. — И поделом, нечего строить из себя жополиза. — В темноте лица не видно, а по голосу не определить, всерьез она или шутит.

И вот мы покидаем

школу Святой Килды, лестничные перила теплеют под моей рукой. Парадный вестибюль, на плитках пола косые пятна света, падающего из окна над входом. Шаги, чистый звон ключей от машины, болтающихся на пальце Конвей, приглушенный бой часов, отбивающих полночь где-то в глубине здания, — звуки спиралью поднимаются вверх, к невидимым сводам. На краткий миг передо мной материализуется то место, куда мы явились сегодня утром, — прекрасное, витое и стрельчатое в перламутровой дымке. Недосягаемое.

Путь до машины показался бесконечным. Ночь переливалась через край, благоухала голодными тропическими растениями, экскрементами животных и водой. Парк взбунтовался: в проблесках лунного света листья на деревьях белели обнаженными клыками, сгустки тьмы в кронах изготовились к прыжку. Я вздрагивал от каждого звука, но так и не заметил никого и ничего. Само это место дразнило, издевалось и угрожало, демонстрируя, кто здесь хозяин.

Я плюхнулся на сиденье, уже весь в поту. Думал, Конвей ничего не заметила, пока она не сказала:

— Черт, как же я рада свалить наконец отсюда.

— Ага. И я.

Нам бы ликовать, гордиться, хлопать в ладоши — головокружение от успеха, в этом роде. А у меня не получалось. Перед глазами стояли только лица Холли и Джулии, на которых тает последняя надежда, и отстраненная синева глаз Селены, видящих нечто, недоступное мне. И смех Ребекки, нечеловечески звонкий. В машине было холодно.

Конвей повернула ключ. Тронула с места стремительно и резко. Гравий брызнул из-под колес.

— Завтра в девять я начну допрос. В Убийствах, — сказала она. — И предпочла бы, чтоб на подхвате был ты, а не эти дебилы из отдела.

Рош и прочие, которые станут еще невыносимее теперь, когда Конвей таки добилась грандиозного раскрытия дела. Дружеские похлопывания по спине, "пива парню за мой счет, ты молодчина, добро пожаловать в команду" — по идее, так должно быть. Но не будет. Если я хочу хоть когда-нибудь стать своим в команде отдела убийств, то лучше всего стремительно ускакать обратно в Нераскрытые Дела, так, чтоб только пятки сверкали.

— Я приду, — ответил я.

— Ты заслужил. Пожалуй.

— Ну спасибо.

— Ты за целый день ни разу не облажался. Чего тебе еще, медаль?

— Я сказал спасибо. Чего тебе еще, букет цветов?

Ворота были заперты. Ночной сторож не заметил дальнего света фар нашей машины, а когда Конвей нетерпеливо посигналила, с минуту пялился на нас, подняв глаза от лэптопа, словно поверить не мог.

— Ну и тормоз, — выдохнули мы с Конвей в унисон.

Ворота медленно отворялись с длинным протяжным скрипом. Как только образовалось по дюйму пространства с обеих сторон машины, Конвей рванула вперед, едва не снеся боковое зеркало. И Килда осталась позади.