Две недели

Балакшин Роберт Александрович

— Не уйдете, не уйдете, — бормотал Басарин, но немцы уходили. Он выстрелил. Опять промахнулся.

«Нет, нет, просто так не возьмешь, — быстро побежали мысли. На мгновение он как бы увидел себя со стороны. — Все торопишься, спешишь. От одной беготни мало проку. Нужно что-то сделать, придумать. Быстро, срочно».

Басарин нагнулся, стащил валенки, размотал портянки и рванул вперед босиком. Сначала ноги обожгло, но это ощущение сразу пропало. Он точно летел, не чуя под собой земли.

Басарин уверенно знал, что немцев ему не догнать. Раньше, чем он добежит до середины реки, немцы будут на том берегу. Он должен приблизиться к немцам так, чтобы стрелять наверняка.

Он оставил их следы, увидев с пригорка, что немцы бежали по кривой, и срезал путь.

Вот вдали, поблескивая зеркалами луж, показалась река. Басарин оглянулся: вдали виднелась подмога.

Он наверстал много, и когда немцы полезли на берег, пробежал треть реки. Бросившись на натоптанную обледенелую тропу, с минуту он лежал, успокаивая дыхание. Погоня сняла волнение и дрожь, теперь он обдумывал все, что делал.

— Так, — сосредоточиваясь, негромко сказал он себе, поднялся на локти и стал целиться. Немцы поднимались по тропе меж кустов. Басарин выстрелил, но в момент выстрела локоть ерзнул, карабин клюнул, и пуля, звонко щелкнув по льду, улетела рикошетом. «Бывает, не волнуйся». Басарин чуть подвинулся вперед, спокойно перезарядил карабин.

Он оторопело посмотрел на светлую спину затвора. «Показалось?» Со страхом и надеждой Басарин слегка оттянул затвор. «А! Так и есть! Последний патрон». Под затвором чернели полоски пружины. Глаза не увидели нижних патронов. А он вдруг ощутил облегчение от мысли, что теперь от него ничего не зависит, он сможет убить только одного немца. «А второй? Там увидим».

Прежде чем целиться, Басарин посмотрел вперед и вверх и стал целить не в немца, а в конец тропки. Он целился долго, и когда немцы добрались до верха, дыхание установилось совсем.

Первый немец вылез на берег и протянул руку товарищу.

Басарин, легонько касаясь пальцем спускового крючка, бережно потянул его назад. Крючок оттягивался невыносимо долго, он с трудом подавил желание дернуть.

Выстрел!

Немец с протянутой рукой повалился вперед. Басарин удержался от вскрика, вскочил и, примкнув штык, бросился вперед. «Догнать, догнать его, гада! Не дать уйти! Ну, сейчас!» Басарин стиснул зубы и… остановился. Второй немец, высоко подняв руки, спускался с берега и шел к нему. На правой щеке немца засохла кровь. «Так это в него я на поле попал». Немец остановился шагах в пяти от Басарина, глядел на его промокшую на животе гимнастерку, промокшие штаны, красные ободранные ступни, лиловые помертвелые губы и горевшие немигающие глаза. С острия штыка прямо в глаза немцу блеснул светлый лучик. Немец боязливо поморщился и отступил на полшага.

— Ну, двигай! — грубо крикнул Басарин, сопроводив слова движением штыка, и посторонился на тропе, давая немцу пройти. Но немец сошел с тропки и обходил его стороной, шел и опасливо косился на него. Басарина раздражало, что немец идет медленно и боится его. Он хотел сказать ему, чтоб он не боялся, но сообразил, что немец его не поймет, и ему стало досадно.

— Шевелись быстрей, — сердито крикнул он, шагнул к немцу, чтоб пугнуть его, поторопить, и перехватил карабин, как бы изготавливаясь для штыкового боя. Нательная рубашка немца выбилась из штанов, и под полой вздернувшегося кителя виднелась бледная полоска впалого живота. Немец в ответ на его движение попятился шага на три, поскользнулся на обнаженном от снега льду, упал, пытаясь скорей встать, упал снова, вскочил и, от страха не понимая, что делает, пятился и пятился дальше, не сводя с Басарина глаз. За спиной немца блестела на солнце подернутая рябью лужа. Немец вступил в нее, заскользил, поехал, упал на четвереньки —

и провалился! Лужа оказалась большой полыньей.

Немец сразу вынырнул. Волосы крупными прядями облепили лоб. Он хватался за края промоины, пальцы скользили по омытому водой льду.

Басарин стоял, оцепенев. Все произошло внезапно. Он вовсе не хотел колоть немца. Чего он, дурак, испугался!

— А-а! — хриплым голосом завопил немец и сильней забил ногами, обламывая о лед ногти.

Басарин опамятовался, бросил карабин и, распластавшись на льду, пополз к немцу. Немец хрипел в отчаянии, на шее его то взбухала, то пропадала толстая жила. А Басарин видел его светлые под белесоватыми бровками глаза и не мог оторваться от них. И немец смотрел на него не отрываясь, как будто что-то протянулось между ними в этом взгляде, и только это не давало немцу утонуть, давало силы держаться.

Лед упруго затрещал. Басарин повернулся на бок, расстегнул ремень и, захлестнув конец вокруг запястья, послал другой конец немцу. Тот схватил его и рванул с такой силой, что едва не стащил Басарина к себе.

— Э-э, — сдавленно взвыл Басарин. Натянув ремень, извиваясь всем телом на сыром льду, он пополз назад, но не сдвинулся с места. Мгновение они отдыхали. Немец сипло прошептал что-то, страдальчески ощерился мелкими, редкими зубами. Басарин сглотнул слюну, поморщился от боли в руке, напрягся. Немец, забив изо всех сил ногами, выбрался грудью на лед. Басарин рванулся назад и потянул немца.

Немец вылез по грудь, по живот. Они отползли немного. Басарин встал на колени, подтягивая немца к себе обеими руками. Еще немного потянул, потом встал и, подхватив немца под руку, помог подняться. Они стояли, держась друг за друга, тяжело и часто дышали, с трудом переводя дыхание.

В двух шагах от них лежал карабин. Басарин, едва переставляя ноги, побрел к нему. Немец вяло подумал, что нужно броситься на русского, убить его и бежать. Но мысль эта была прежняя, такая давняя, военная. Что-то переломилось в душе, и об этом можно было только подумать как бы издалека, но не сделать.

Басарин, повесив карабин на плечо, подошел к немцу.

— Пошли, что ли, — тихо сказал он.

В отдалении виднелись бегущие на помощь Басарину лейтенант с солдатами.

Басарин шел немного впереди, и за те несколько последних секунд, пока они с немцем оставались одни, вспомнил, как, подхватив немца под руку, сквозь промокший китель он ощутил чужое человеческое тело. Это ощущение телесности немца поразило его. Конечно, он и раньше не думал, что немцы какие-то звери, нет, но, подхватив его руку, с готовностью напрягшуюся в ответ на его усилие, он вдруг понял, что немец сейчас для него был вовсе не немец, не военнопленный, а просто человек, а то, что он был еще немцем, военнопленным, было помимо того. Можно бежать, падать, торопиться, стрелять, гнаться в злобе за немцем, но ползти по скользкому льду, чтоб спасти, можно только к человеку.

Басарин остановился, подождал, когда немец поравняется с ним, посмотрел на его худое, осунувшееся лицо, поймал левой рукой его руку и крепко прижал эту руку к себе. Так они и шли, пока лейтенант с солдатами подбежали к ним.

Их окружили. Лейтенант что-то зло крикнул по-немецки. Немец сгорбился, убрал голову в плечи. Лейтенант двинул губами и, задрожав щекой, поколотил кулаком о кулак.

— В лагерь его быстро, — скомандовал лейтенант. — Да дайте шинель ему кто-нибудь, околеет на ветру.