Дышать! Воспоминания о прошлом и будущем. Семь историй на сломе эпох

Звагельский Виктор

Честно отработав двое суток на расчистке отхожих мест, Гольдах Лев Михайлович в звании лейтенанта запаса вернулся в Москву.

Дома новоиспеченный лейтенант в красках живописал свои приключения, и с каждым новым рассказом авантюрный флер нарастал. Бабушка уже почти умоляла, чтобы внук как-нибудь сыграл ей на трубе, и Лева клятвенно пообещал при случае показать, каких вершин мастерства может достигнуть человек без малейшего слуха.

Оставалось учиться меньше года. Аллочка с вещами переехала к Гольдахам и за долгими вечерними беседами с Тамарой Марковной умудрилась уговорить ее переехать в жаркие Палестины. Вскоре молодые поженились, и на свадьбе бабушка, сияя, по очереди обходила и обнимала новых родственников, на все лады расхваливала свою невестку и всякий раз повторяла, что хоть под конец

жизни увидит-таки землю предков.

Тамара Марковна умерла внезапно, через полгода после свадьбы, на следующий день после дня рождения горячо любимого внука. Последний месяц перед смертью она очень тяготилась своим, как ей казалось, поспешным решением о переезде, но говорила об этом мало, лишь тяжело вздыхала, сидя за чашкой чая и бесконечно перебирая старые фотографии и письма.

Свое двадцатидвухлетие Лева отмечал в кругу семьи. Пришли родители Аллы, бабушка колдовала у плиты с раннего утра, непривычно суетилась, нервничала, а потом за столом много говорила о том, что успела сделать в своей жизни и чего уже не под силу. Посмеиваясь над высокопарностью ее слов, все желали Тамаре Марковне долгих лет, как будто это был ее праздник. Уже в дверях, провожая новых родственников, бабушка расчувствовалась и даже всплакнула со словами, что «может, и не увидимся больше». Аллин папа, прижав ее к себе, пошутил, что до Израиля еще далеко, еще им встречаться и встречаться… Когда Лева с женой вернулись домой вечером следующего дня, Тамара Марковна сидела в кресле у включенного телевизора. Алла подняла лежащую на полу книгу, хотела поудобнее положить свисающую руку и громко вскрикнула…

Оповестив всех родных и знакомых и попросив семью Аллы проследить за организацией похорон, Гольдах срочно поехал на место военных сборов. К счастью, он застал полковника Агеева и упросил дать ему на день инструменты, а потом обзвонил своих друзей по музвзводу. Нашлись и откликнулись пять человек, но этого было достаточно, чтобы исполнить похоронный марш у могилы самого близкого для Левы человека на земле. У Левушки не очень получалось сыграть свою партию – душившие слезы не давали набрать полную грудь воздуха, но он все равно был уверен, что выполнил свое обещание и бабушка слышит его.

* * *

Страна, разваливаясь на глазах, шагала в новый для нее исторический век. Рушились не только многолетние устои, но и казавшиеся прочными границы – тонкий ручеек просачивающихся за «железный занавес» превратился в полноводную реку. Но Гольдахи все еще жили в Москве. Получив казавшийся необходимым, а теперь вроде и не такой нужный диплом, они настороженно вглядывались в тектонические разломы бытия. Все обязательные атрибуты «правильной жизни» выглядели атавизмом на фоне новых ценностей и новых людей. Новые ценности были далеки от идеалов, преимущество которых перед прогнившим капитализмом вколачивалось в сознание еще со школьной скамьи. Наблюдать за всем этим было интересно, если бы не одна существенная деталь – не было работы и денег и, как следствие, не на что было питаться. Лева метался по Москве в поисках любой «халявы», потому что обязательное распределение после института отправило молодого специалиста в проектную организацию, которую посещать было не столь обязательно ввиду невыплаты зарплат. Аллочка шила что-то у своей подруги, быстро освоившей азы частной кооперации. Жить становилось все труднее, Аллочкины родители тоже потеряли работу и уже не могли хоть как-то помочь своим детям. Пустые карманы плюс пустые прилавки магазинов послужили для молодоженов катализатором в продвижении к мечте всей жизни – переезду в Израиль.

Позади остались бессонные ночи, проведенные за оформлением гор документов, километровые очереди в консульство, предварительные сборы вещей, и – о чудо! – вожделенное разрешение было получено. Внезапно вынырнувшие из небытия родственники наперебой предлагали свои услуги по обеспечению сохранности Левушкиной квартиры, но примерно за месяц до отъезда подвернулась удача – Левушка встретил одного из дворовых футболистов. Колян школу так и не окончил, зато успел отмотать срок за хулиганство, а теперь разъезжал на огромной черной иномарке, ненавязчиво демонстрируя окружающим золотые перстни на пальцах. Старые знакомые обнялись, Колян, узнав об отъезде

Гольдаха, в сердцах назвал его предателем родины, но тут же предложил выкупить его квартиру за баснословные, по Левушкиным представлениям, деньги. «Возьму твою хибару для утех», – хитро подмигнул он Гольдаху и кивком указал на свою машину, где сидели две девчонки. Сделка состоялась уже через несколько дней, и в руках у Льва впервые в жизни оказались мятые пачки долларов, которые Алла, бережно пересчитав несколько раз, на всякий случай через тряпочку прогладила утюгом.

Оставшиеся дни перед расставанием с Отчизной Гольдахи провели в запредельном нервном возбуждении, в уже чужой, проданной квартире. Носясь между собранными тюками, они вдруг замирали, льнули друг к другу и, зажмурившись, представляли, как переступят порог Рая.

Едва сойдя с трапа, Лева ощутил особенный, сладковато-теплый запах другого, свободного мира. Сердце бешено колотилось, и он в обнимку с женой, расплывшись в самой дружелюбной улыбке, почти танцуя, подошел к красивым, точь-в-точь как на фото, пограничникам.

– Вы имеете родственники и друзья в Государстве Израиль? – на плохом русском языке спросил хмурый военный, практически утыкаясь дулом автомата Леве в ногу.

– У меня тут вся страна – братья и сестры, – со смехом ответил Гольдах.

Пограничник что-то тихо сказал на иврите двум стоящим поодаль солдатам, и те подошли ближе.

– Везешь что-то запрещенное? Ножи, оружие? – уже на чистом русском языке поинтересовался один из солдат.

– Конечно, – радостно воскликнул Левушка, – везу огромный автомат, чтобы защищать от врагов Государство Израиль!

Он не успел оценить, насколько остроумна его шутка, так как через секунду четыре мощных руки скрутили его и повалили на пол, разбив в кровь подбородок. Алла попыталась вмешаться, но ее мгновенно прижали к стене невесть откуда появившиеся женщины в камуфляже.

Допрос и обыск новоприбывших продолжался несколько часов. Следователь в штатском оскорблял обоих, выспрашивая, что двое русских забыли на его Священ ной земле. Особенно живо его интересовали проглаженные доллары, бережно упакованные Аллой в жестяную коробку от печенья. Леве пришлось подробно описать на бумаге происхождение этих купюр и поклясться на специальном приборе, что иностранная валюта не была получена от агентов с ярко выраженной арабской внешностью.

В конце концов проверка завершилась, и Лева по дороге в некий распределитель для иммигрантов, чуть отойдя от шока, долго и терпеливо объяснял обескураженной Аллочке, что такие жесткие меры безопасности и обеспечивают их новой родине спокойствие и процветание в окружении врагов.

А дальше даже для неприхотливых Гольдахов начался кромешный ад. Прожив неделю в жутком общежитии, заполнив десятки анкет и пообщавшись с огромным количеством неприязненно настроенных чиновников всех мастей, они получили крошечную квартирку в облупившемся доме в пригороде Тель-Авива. В подъезде жутко воняло, поднимаясь по грязной лестнице, Гольдахи в панике смотрели на негров, справлявших большую нужду. На одной из лестничных площадок стояла пожилая женщина полуинтеллигентного вида; заслышав русскую речь и увидев ужас в глазах новых соседей, она сказала неповторимым еврейским говорком:

– Привыкайте, дорогие. Это фалаши – эфиопские евреи. Тут правительство решило собрать всех иудеев под одной крышей, вот и притащили этих диких. Приучить их к туалету невозможно – они до чертиков боятся унитазов, думают, в них ихние демоны живут. Так вот и срут где попало. Хорошо хоть заставили их одеться, а то бегали с голыми жопами и на барабанах весь день стучали. Циля меня зовут, если что. Из Минска я сюда попала, черт меня дернул к своим податься. Теперь понимаю, свои-то в Белоруссии остались, а тут одни евреи, черные, желтые, хрен их разберешь. А местные евреи нас, приехавших, ненавидят, точно мы и не одной крови с ними. Скажу я вам, что когда мало евреев – это плохо, а вот когда одни евреи вокруг – это совсем говняно! Ну ладно… Обустраивайтесь уж, а то напугала я вас. Эти срущие, хоть и вонючие, но безобидные. Если чем диковинным их угостите, а уж тем паче похлопаете им, когда они на дудках или на бубнах своих грохочут, так они прям кланяются потом, как господам, – с этими словами Циля из Минска скрылась за дверью.