Дышать! Воспоминания о прошлом и будущем. Семь историй на сломе эпох

Звагельский Виктор

Ранним утром музвзвод переодели в невесть откуда взявшуюся парадную форму и отправили на заключительную репетицию, а ближе к полудню построили в центре плаца, где уже были изготовлены трибуны для почетных гостей. Профессионального оркестра все еще не было, и Гольдах почти вслух молился всем известным богам, в надежде, что страшный Симкин и его ансамбль не приедут. Ожидание под палящим солнцем тянулось долго, пока наконец большой автобус не привез дивизионных оркестрантов, вальяжно вышедших на плац в золотых аксельбантах и начищенных до неестественного блеска хромовых сапогах. Подполковник Симкин оказался еще более страшным и отталкивающим, чем представлялся Леве в дрожи прошедших

дней. Такой мужской вариант Бабы-яги – весь скрюченный, с взлохмаченными седыми волосами, огромным кривым носом и мясистыми слюнявыми губами.

Симкин внимательно окинул взором курсантов и перестроил их в один ряд.

– Слушай мою команду, – заскрипел он тонким и противным голоском. – Сейчас вы будете исполнять гимн, а я буду подходить к каждому и внимательно слушать. Прослушиваемый в этот момент должен играть громче, а остальные чуть тише. Барабанщиков это тоже касается! Все поняли?

– Так точно, товарищ подполковник, – отрапортовал командир музвзвода Леонид.

– Кого я отберу, присоединятся к моему ансамблю, остальные будут свободны, а вашему полковнику я потом доложу уровень подготовки каждого, – закончил Симкин и дал отмашку начать.

После этой фразы Гольдах чуть не потерял сознание, но в последнюю секунду принял решение вытащить колки из трубы, чтобы она не издавала вообще никаких звуков. «Пусть меня расстреляют, – подумал Лев, – но по крайней мере так будет честнее».

Оркестр заиграл. Подполковник с полминуты стоял подле каждого музыканта, вслушиваясь в звуки.

– Ты будешь играть.

– Ты чуть торопишься, но сойдет.

– Ты – нет.

– Ты фальшивишь, что это за нота!

– Ты вообще не в такт! Замолчи!

– Ты – мимо! Не играешь!

– Ты – свободен! Отстаешь!

Симкин медленно подошел к Леве. Гольдах надувал щеки и выпускал шипящий воздух внутрь альта. Офицер некоторое время с недоумением просовывал ухо внутрь инструмента, потом посмотрел в полные животного ужаса глаза курсанта, потом опять прислушался, а потом, видимо, что-то поняв для себя, неторопливо оглядел оркестр и, ухмыльнувшись уголком влажных губ, вдруг поправил положение альта в Левиных руках и тихо, но уважительно произнес, покачивая уродливой головой:

– Ты – играешь!

Отобранные виртуозы присоединились к армейскому оркестру. Гольдах в полубреду встал в задний ряд, с трудом понимая, что происходит. Оркестр исполнил гимн несколько раз. Стоящие рядом со Львом дивизионные менестрели сначала косились на странного мальчика, клоунски выдыхавшего в пустую трубу, но потом, поймав грозный взгляд Симкина, дирижировавшего оркестром, предпочли уткнуться носами в прохладу металла своих инструментов.

Вскоре всех новоиспеченных бойцов выстроили перед трибунами и они хором произнесли текст присяги. Отдельно вызвали музвзвод с прочими «тыловыми» студентами, и Гольдах, не выпуская альта из рук, официально влился в ряды защитников Отечества.

После торжественной церемонии полковник Агеев и другие командиры вручили грамоты отличникам боевой и политической подготовки. Из музыкантов грамоты получили только Гольдах, Леонид и один из барабанщиков, прошедший тяжелый конкурс и попавший в оркестр Симкина.

Остаток дня после принятия присяги был объявлен выходным, и оркестранты, собравшись на родной репетиционной лужайке, весело отметили событие, и, конечно, Лева стал звездой праздника. За него выпили самодельное крепленое вино, приобретенное у главного снабженца – электрика, решившего расширить ассортимент. Но окончание банкета было омрачено скорбной вестью. Леонида вызвали в штаб, где было объявлено, что музвзвод, добившийся выдающихся результатов, прекращает репетиции

и вливается в армейскую жизнь, но при этом будет продолжать вдохновлять остальных курсантов утренними и вечерними маршами. Мгновенно протрезвевший Леонид смог выторговать лишь небольшие послабления своим подчиненным в виде пары свободных часов для подготовки к игре перед построениями.

Страшная новость привела оркестрантов в полное оцепенение, они понуро отправились спать, и вскоре недолгий сон был непривычно нарушен ворвавшимся в палатку старослужащим. Сержант-срочник громким матом вложил в музыкальные уши приказ немедленно приступить к физическим упражнениям вместе с бойцами, не изнеженными бесполезной для советского воина фигней. Наступающий новый этап армейской жизни грозил неимоверными тяготами и лишениями. Первые несколько суток прошли под прессом нарастающих нагрузок и издевательств уже не только со стороны старослужащих, но и сокурсников, от души вымещавших злобу на более удачливых товарищах. Охваченный вновь подступившей апатией, Лева ночами строчил послания в вечность единственному адресату – Аллочке, так как боялся надорвать больное сердце бабушки рассказами о незавидной доле.

Близилась осень, и беспрерывные дожди дополнили мрачную картину армейского бытия. Во время очередного вечернего построения к оркестрантам, стоящим по щиколотки в грязи, подошел, чавкая сапогами, вечно пьяный майор и объявил о подготовке к двадцатикилометровому марш-броску с полной выкладкой. Об этом антигуманном испытании Гольдаху рассказывал запуганный приятель Аллы из театральной студии. По его словам, выдерживали марш-бросок далеко не все, падая без сил уже на первых километрах, а один из несчастных, потеряв сознание, даже свалился в форсируемый отважными курсантами ручей.

После отбоя студенты делились слухами, все более обраставшими ужасными подробностями о предстоящем завтра марафоне. Ровно в четыре часа утра в музыкальную палатку вошел бравый капитан, когда-то открывший Леве путь в мир искусства, и приказал в течение пяти минут всем построиться на выходе.

– Ну все, началось, – обреченно пробормотал первый барабанщик.

– Главное – держаться всем вместе. Может, они нас тогда не раскидают по подразделениям на привале, – вторил обычно молчаливый тарелочник, от страха обретший дар речи.

– Тогда, ребят, следите за Гольдахом. Он так накачался пустым воздухом, дуя в свою трубу, что улетит от нас вперед в секунду, – попытался острить Леонид, но никто не засмеялся.

Поспешно одевшись, всунув наспех обмотанные портянками ноги во влажные сапоги, курсанты выстроились неуверенной шеренгой перед палаткой в ожидании команды бежать за оружием и стартовать в гибельный марш-бросок. В предрассветных сумерках за капитаном маячила тень человека в штатском.

– Товарищи курсанты, – неожиданно дружелюбно начал офицер, вытолкнув вперед тень, оказавшуюся мужчиной в помятом костюме. – Для вас участие в марш-броске отменяется. Вы поступаете в распоряжение руководителя сельсовета Ивана Демидовича. В поселке умерли два человека, и вам выпала честь сыграть всякие траурные мелодии на похоронах. Одни похороны сегодня, другие – завтра. Надеюсь, вы не посрамите нашу военную часть и оправдаете высокое доверие, оказанное музвзводу, – продолжил капитан, непроизвольно поглаживая карман кителя, видимо, наполненный благодарностью от сельсовета. – Времени у вас немного, поэтому немедленно приступайте к репетиции. Через несколько часов вас отвезут на кладбище. Форма должна быть выглажена, а инструменты вычищены, чтобы, лядь, стыдно не было за вас, – ругнулся офицер, заставив слегка вздрогнуть бойцов, уже расплывшихся в непристойных улыбках.