Джунгли. Том 3

Focsker

Кричал нам вслед Добрыня.

— Он не в себе, — говорит Гончья, когда я, прибывая в шоке, переставляя ноги, пытаюсь разобраться в себе… Забытые мысли, видения, предупреждение богини в момент криков старика всплыли в голове как воспоминания о давнем сне. Каждое его слово как нож в сердце, и каждое новое слово отражалось в голове воспоминанием о Бессмертной. Я не трус, и мы можем помочь и поможем: соберем отряд, как сам он учил, впереди пустим разведку, прикрытие. Я очень хочу спасти наших, их там почти полторы сотни! Внутри меня всё тряслось, в голове стоял крик Добрыни, желание доказать, что я не трус. Что готов рискнуть жизнью ради

товарищей! Однако рисковать всем и сразу не стану. Нужно понять, что это такое, откуда оно взялось: было здесь всегда, появилось с гостями либо же возникло из ничего. Уже после этого нужно думать о том, как с неведомой дрянью совладать.

— Гончья, мы можем что-нибудь придумать? — Когда та под конвоем вела меня обратно в дом, спросил я.

— Спятил? — Внезапно выдала женщины. — Когда я последний раз хотела что-то и с кем-то придумать, Рабнир чуть не погибла, а до этого, мы попали с ней в плен и тоже чуть не погибли. Хочешь «придумывать» — обратись к кому-то более мудрому и опытному.

Она права, аборигены очень резки и прямолинейны, а враг, разбивший нас в лагере, хитёр настолько, что даже Добрыню обвел вокруг пальца, вывел из душевного равновесия. Старик был сам не свой, будто «азвирин» выпил, возможно, тому виной какой-то яд, либо же его кто-то обманул и ударил в спину настолько болезненно, что тот свихнулся. Надеюсь, местные успокоительные травы подействуют, иначе даже страшно представить, чего он может натворить со своей силой.

На фоне того дурдома, творившегося в моей голове, я совсем забыл об одном, самом главном и важном событии, ожидавшем меня при возвращении. Рабнир стояла, подпирая колонну, и, завидев меня, заулыбалась во все… сколько у неё есть зубов. Ей было плевать на хаос вокруг, она терпеливо ждала именно меня. Рядом на кровати в окружении четырёх мелких, завернутых в белые простыни малышей, устало посапывала Кисунь. Груди её были не прикрыты, сама она с синяками под глазами, на грудях, и подвязками на шее, чтобы качать сразу двух малышей. По женщинам сразу видно, кто за мамочку, а кому вообще на всё пофиг!

— Агтулх, возрадуйся, я привнесла в мир великое равновесие! — Рявкнула Рабнир, показывая мне класс.

— О, а вот и папочка… — выйдя из полудремы, улыбнулась Кисунь, — Агтулх Кацепт Каутль, я тоже даровала миру счастье! Двойня, мальчик и девочка!

Чё бля… Так эти четверо на кровати — все мои, да? Блять! Что за дибильные мысли… Не могло же какое-то существо проходить сквозь мой дом и потерять детишек новорожденных. Идиот, конечно же, они твои!

— Четверо? — И всё же я спросил.

— Ага! Два самца и две самки! — Рычит возбужденно Рабнир. — Ты только представь, два самца, а с тем, что у Беа и Падцу — уже три! Три члена увидели мир в столь короткий срок, это просто благодать какая-то. Как же я завидую мелким самкам, которые только-только попали в ясли. На их век выпадут очень короткие очереди.

— Я не позволю своему ребенку принимать всех, кого попало, — рыкнула Кисунь. Её хвост встал дыбом, а дремавший на нём малыш недовольно заёрзал. Вспомнив о нём, ушки женщины припали к голове, она успокоилась.

— Правильно-правильно, сестрица по родам! Кому попало точно их не отдадим. Хорошо, медоеды — это «не кто попало», медоеды — это медоеды, — заявила деловито Рабнир.

Чего?

— Ага-ага, медоеды — это точно другое, — зная, что с твердолобой бесполезно спорить, соглашается Кисунь. Кажется, у них тут своя атмосфера,

возможно, ночь на соседних койках в пучениях сделала их ещё ближе.

— Агтулх, как там Добрыня? — В отличие от Рабнир, вспомнила о старике Кисунь.

— Плохо. Он требует, чтобы я собрал армию и отправился в бой. И самое плохое в этом: мы по факту ещё толком не понимаем, с чем должны столкнуться.

— Нихуя себе, — говорит Рабнир. — Не, даже не думай, Агтулх. Ты останешься дома, как и положено самцу, будешь присматривать за спиногрызами, а я отправлюсь на войну. Задолбало уже за тобой хвостом ходить. Кстати, может, перепихнёмся?

Кто о чём, а Рабнир о сексе.

— Рабнир, нам ведь ещё пока нельзя, — взволнованно проговорила Кисунь. Остальное, то что она собиралась на войну, её совсем не волновало?

— Ну вот, ещё один повод пойти и лицо кому-нибудь сгрызть до черепа. — Стукнув кулаками так, что по комнате во все стороны ветер пошёл, разбудив детей, медоед получает замечание от двуххвостой. И оно не о войне, а об «сохранении тишины».

— Слушай, ты же только родила, может, стоит отдохнуть?

— Я люблю только один вид отдыха. — Шлепнув меня по заднице, двигается к выходу Рабнир, — присмотри за детками, а с остальным разберётся злая мамочка. Я пиздец как хочу узнать, осталась ли со мной силушка. Смогу ли я её пробудить, всё или эти мелкие блохи с родами забрали у меня!

Говорила она убедительно, без какой-то любви к детям, непременно собираясь пойти туда, где даже Батя потерпел поражение. Поймав её за плечо, просто так не отпускаю, обнимаю, наслаждаюсь лёгкой колючестью её белого меха, запахом мыла… Видать, помылась прежде, чем прийти.

— Не торопись, моя героиня. Скажи, как бы ты хотела назвать наших детей?

Медоед, тот час за вертела своим хвостом, чтобы завестись, ей нужно полпинка, не говоря уже об объятиях.

— Да пофиг мне, называй как хочешь. И это… Хотя стой… мне история Кати понравилась, про ту героиню из вашего мира. Вся в черном, летает, кидается острыми штуками, ещё и красивая. Ну… которая в черном плаще, богатая, ещё все самцы к ней клеились… О, назови дочку Бетмен!

Кисунь ревностно вздохнула за спиной. Она тоже часто вспоминала театральные постановки, пьесы наших девочек и говорила, как бы хотела, чтобы наши дети были похожи на мифических героев. К сожалению, мифические — это Ахиллес сын Пелея, или Зевс, Медуза Гаргона… Волейбольным крошкам эти истории были не интересны. Они смотрели «Американский пирог», комиксы, аниме и сериалы. В общем… в ближайшее время этот мир ждало множество крайне неудачных имён. Благо, никто так и не поймёт, что они неудачные, если мы об этом не скажем. С мыслями о Бетмене я чуть дико не заржал, поцеловав ту в шейку, тихо сказал:

— Бетмен — это у нас ты, а дочке я какое-нибудь другое имя придумаю.

— Тогда зачем спросил назвать? — Услышав моё лёгкое хихиканье, с обидой прорычала Рабнир.

— Просто хотел обнять и пожелать удачи.

Рабнир ловко провернулась в моих объятиях, и теперь мы стояли нос к носу, глаза в глаза.

— Ну давай, желай. — Хищно скалится она, и я тут же целую её в губы, сильно, страстно. — Не рискуй там, помни, ты нужна мне здесь, дома.

Медоед молчала, и от этого молчания, словно она думала (что давалось ей плохо и сулило беды), стало не по себе. Поцеловав меня ещё разочек в губы, она вышла и под хохот соплеменниц, расспросы, громкие разговоры, побрела к лазарету.