Её Сиятельство Графиня

Вериор Лика

— Шаг назад — десять шагов вперёд! — уверенно заявил Чернышевский. — Вам ли, господа, не знать, что запретный плод сладок. Сейчас нас печатать будут только так — и скупать, и скупать!

— В этом есть доля истины, — кивнул Кавелин. — И всё же — не посоветовавшись!

— А что вы хотели? Исторический путь — не тротуар Невского проспекта. Не до прогулок в вашей, несомненно, горячо любимой, компании, не до праздных бесед. Настрочил — напечатал.

— Но теперь-то — что делать? — спросила осторожно.

— Что делать, что делать?

Ничего, Лизавета Владимировна. А точнее — всё, — Чернышевский совершенно по-доброму улыбнулся, — всё то, что вы до того и делали. Поверьте — к осени все запреты забудутся, и мы заговорим иначе — окрепшим голосом. А сейчас пущай народ поедает эти настроения, готовится…

— Реформами не все довольны, — пожала плечами. В зал вошёл князь Воронцов, и тут же мой взгляд вцепился в него — как клещ в дворнягу. Столь грубые и неромантичные сравнения позволяли мне держать разум в узде, не поддаваясь сладкой неге со стороны сердца.

— Вестимо, — Кавелин поднял указательный палец. — Враги прогрессу всегда найдутся. А нам-то что с того? Идём вперёд — без стеснений, без страха!

А ведь он поседел. Не Кавелин — Демид. Не сильно — едва заметно на его светлых волосах, но когда свет падает под определённым углом…

— Лизавета Владимировна?

— Да? — я, наконец, отвела взгляд от князя.

— Что вы думаете по этому вопросу?

— Простите, я вас не расслышала…

— Если всё же сложится неблагополучно, и реформы перенесутся ещё на десяток лет?..

Посмотрела на Кавелина. Он не стал завершать вопрос, но уже ждал ответа.

— Если развитие крестьянского вопроса станет преступлением, — Милютин был более прямолинейным.

— Ничего не изменится. Если ради правды придётся отправиться на каторгу — я отправлюсь.

— Окститесь, дорогая, — покачал головой Чернышевский. — Уверен, вас отправят не на Кавказ — в Сибирь, и, поверьте, разница будет разительна.

— Но бороться я не перестану, — сказала уверенно. — Правое дело никогда не бывает проигрышным.

— Очаровательная уверенность, — Милютин вздохнул, а я лишь плечами пожала. Как там говорил Воронцов? «Юна, и потому не понимаю»? Кажется, эта мысль полетела и в головах моих собеседников, но они оказались достаточно воспитаны, чтобы не озвучивать её.

Снова взгляд поймал князя. Полученная травма не давала ему покоя: на обычно спокойном и отстранённом лице часто ходили желваки — Демид стискивал зубы, чтобы не показывать боль.

— К слову, слышали про Исаакий? Говорят, вскоре будут освящать! Кто изволит присутствовать? Графиня?

— Безусловно. Столь светлое событие пропустить просто неприемлемо, — кивнула отстранённо.

Князь сильно хромал, но и того не желал показывать — прошёл стремительными короткими шагами к нужной компании и больше не двигался с места.

А ещё перчатки… раньше он никогда их не носил, а сейчас — не снимает, что наводит на мысль — князь скрывает руки. Наверняка весь в шрамах. Вон,

и на лице виднеется ползущая из бороды к виску линия. Интересно, как он получил эту рану? И долго ли заживало? Болело?

— Полагаю, Лизавета Владимировна будет среди почётных гостей, — отметил Милютин. — После таких-то пожертвований!

— Ну что вы, — неловко улыбнулась. — Мне ничего не стоило — незначительный вклад. Все вскоре увидят это невероятное строение изнутри — мне довелось там быть. Мои скупые подношения едва ли покроют даже одну, самую маленькую, золочёную фреску.

— Слышали, прибыл сын графа Мирюхина. Не изволили сопроводить вас?

— Мне показалось грубым приглашать кого-то в обход княгине, боле того, брат недолюбливает всякого рода мероприятия — будь то увеселительные или интеллектуальные.

В зал вошёл Лев Николаевич, все тут же поприветствовали его. Осмотревшись, он махнул мне издалека, но сперва подошёл к князю. Мои собеседники тоже поспешили поприветствовать редкого гостя, оставив меня одну. Но радовалась я недолго — подошёл Сенковский Иван Осипович, сын знаменитого востоковеда, почившего в том месяце. Поговаривали, семья их в крайне бедственном положении, что казалось мне совершенно несправедливым: работы Сенковского (или Барона Брамбеуса, как он чаще всего подписывался) — величайшие труды в области изучения востока, которые будут служить людям ещё не одно десятилетие. Мне и самой довелось пообщаться с ним однажды, около года назад, и эта беседа была столь захватывающей, что я — нет-нет — да вспоминаю интересные замечания об арабской и еврейской культурах. Мне даже повезло читать его работы — статьи из его огромных, но неизданных, собраний сочинений.

— Ваше сиятельство, — поклонился Иван Осипович.

— Мои соболезнования вашей утрате, — присела в реверансе. — Заклинаю вас сохранить все труды и заметки вашего отца — для будущих поколений.

— К сожалению, я не обладаю и толикой отцовского ума, да и матушка сильно сдала — не справляется с делами. Боюсь, покуда не найдётся достойный человек для хранения их наследия — исследования будут пылиться или вовсе канут за ненадобностью, — и он посмотрел на меня крайне выразительным взглядом. Намёк был понят вмиг — господин изволили так витиевато предложить мне место того самого «человека, достойного сохранить Сенковское наследие».

Господи, ну почему опять я? Разве мало девиц вокруг? Ну, может в Кружке и мало, но едва ли будущих жён ищут именно тут! А эти — уж простите! — надоедливые кавалеры! Я полагала, хотя бы тут я от них спрячусь. Не считая писем и Безрукова — это было уже шестое подобное предложение.

— Драгоценная Лиза! — я обернулась — к нам подошёл Лев — и не один. За его спиной угрюмым и молчаливым изваянием стоял князь — и мне вдруг стало так волнительно, что я даже не сразу поздоровалась.

— Лев Николаевич, — присела в реверансе. — Ваша светлость. Рада встрече.