Её Сиятельство Графиня
Шрифт:
— Иван Осипович, а вы какими судьбами? — спросил Лев совершенно беспардонно. Ситуация складывалась неудобная, и я — не иначе как из врождённой тяги к альтруизму — решила ответить за Сенковского.
— Иван Осипович оказал мне честь, предложив поспособствовать печати трудов его отца, царствие ему, — посмотрела на недавнего «жениха». Очевидно, особый интерес для него представляет моё наследство, а не я сама, и, в таком случае, я могу решить сразу две проблемы: избавиться от ухажёра и в то же время поспособствовать его возможному заработку. Сенковский подкопит капиталы и сможет найти себе невесту, исходя их привязанности, а не нужды. — Конечно, я согласилась. И
6
Синковский Осип-Юлиан Иванович — русский и польский востоковед, наиболее известный под псевдонимом Барон Брамбеус. Основатель теории литвинизма (течение, которое основывает истории Белоруссии на наследии Великого княжества Литовского). Говорил на многих языках (в т. ч. персидский, арабский, турецкий), обладатель ряда научных званий. Автор «Собрания сочинений Синковского в 9 томах), которые и имеет в виду Лиза. В этой истории именно она проспонсирует их печать. О детях Синковского ничего не известно, вероятно, их не было, так что сын — авторская выдумка.
— Ох, какое благое дело, — восхитился Лев. — Раз вы закончили, изволите оставить нас?
Я едва сдержала смешок от подобной наглости. Впрочем, от Толстого вполне ожидаемо, потому Сенковский, рвано поклонившись, удалился.
— Как давно вы приехали?
— Вот только.
— И сразу сюда?
— Хотел поскорее встретить старых друзей.
Посмотрела на князя — так и молчит, даже не поздоровался. Ну, раз мы не замечаем друг друга — так тому и быть!
— Слышал, Фёдор окочурился. Это правда?
Возможно, показалось, но лицо князя переменилось. Не знал?
— Уже с месяц как.
— Счастливица. И что же, много ухажёров?
Князь закашлялся. Лев обернулся, наградил его долгим взглядом без каких-либо комментариев, и снова посмотрел на меня:
— А, впрочем, не будем об этом! Нам пора, а вы, милая Лиза, надеюсь, почтите нас своим присутствием в Пустыньке [7] завтра? Буду очень рад вас видеть.
— Так скоро?
— Не хочу тянуть. Меня давно не было в столице. Да и пытаюсь задобрить Катерину — я многого ей наобещал.
7
Пустынька — усадьба Алексея Константиновича Толстого в Ленинградской области. Дом сгорел в 1912. Ко Льву Николаевичу усадьба отношения не имеет (хотя Алексей — троюродный брат Льва).
— Что же… Я прибуду с братом.
— О! И Мирюхин здесь? Который?
— Илья.
— Верный страж примчался тут же!
— Можно и так сказать, — улыбнулась.
— Ах, как не хочу покидать вас, Лизавета, но пора! Доброго вечера!
— И вам, Лев Николаевич, — я присела в реверансе и не вставала, пока они не ушли достаточно далеко — словно это как-то могло помочь мне не устремиться следом.
Шлиссельбургский уезд
Пустынька, усадьба графа Алексея Константиновича Толстого
Пока Алексей пропадал на службе, Лев не постеснялся воспользоваться его имением. Сам он, к
Что же, такова жизнь. Случаются огорчающие вещи, но пока… Пока всё было прекрасно, и Лев собирался растянуть это «прекрасное» на подольше.
Катерина чувствовала себя хозяйкой вечера. Они пригласили в основном друзей — её и его, потому не было смысла скрывать отношения. Будущая Толстая — она, в отличие от Льва, в это верила — не стеснялась показывать привязанность. Лев же стоял в сторонке вместе с Демидом, изредка награждая тех или иных гостей вниманием.
Лизавета, как и обещала, прибыла с братом. Лев тут же поспешил навстречу, поймав смурый — наигранно смурый, как понял опытный писатель — тёмный взгляд. Илья Мирюхин, очевидно, нацепил роль цербера. А ведь последний раз Лев видел его ещё безбородым юнцом! Эк возмужал! Восточный красавец!
Демид сразу заметил Лизу, словно у него имелось какое-то связанное с ней чутьё. Она выглядела совершенно чудесно в бардовом расшитом русском платье. Платок её и вуаль — сегодня светлые — удерживал венец. В нём блестели чёрные ониксы и французский гагат — искусно гранённый, отчего, казалось, он скрадывал весь свет. При взгляде на Лизу сердце наполнялось неописуемой гордостью за русскую культуру, одевшую женщин так величественно и так чарующе сдержанно.
Как прекрасно она была, степенная; не идущая — плывущая по паркетному полу.
Демид засмотрелся, но не он один — отчего такое зло взяло, что в глазах потемнело.
Спокойно!
Не твоя она. Сам решил.
Спокойно!
Высокие столики — чтобы дамам в неудобных платьях не приходилось садиться или вставать каждый раз, как понадобиться отойти на разговор, прогулку или потанцевать — играли Демиду на руку. Он всем весом опёрся на стол и смуро следил за тем, как к графине подходит то один, то второй, то третий жаждущий с ней разговора. Покуда с Лизой был Мирюхин, Демид чувствовал себя почти спокойно, но тот вдруг совершенно безответственно оставил её — ушёл на разговор с незнакомым тюрком, товарищем Льва.
— Поди к Лизе, — буркнул Демид Льву, когда очередной кавалер излишне задержался у стола графини. Лев даже и не поверил услышанному поначалу. Ладно, слуг посылал, но чтобы хозяина вечера?
— Шутишь? Сам поди!
— Не могу, — процедил князь.
— Чего это?
— Нога болит.
— Ты кому брешешь?
— Иди давай!
— И что мне ей сказать? Извольте не злиться, тут один хрыч недоволен вашему общению с другими хрычами и меня подсылает их от вас, аки мух назойливых, отгонять?
— Не ёрничай. Справься о вечере — всё. Иди!
Лев закатил глаза, но просьбу выполнил — ему вовсе было нетрудно, даже весело — пошёл к Лизе. Демид со стороны понаблюдал за их коротким разговором. Вскоре Лев вернулся, довольный, снова встал рядом с князем.
— Мог и подольше, — отметил Демид.
— Она не в духе.
— Что-то случилось?
— Потише, потише, беспокойный отец. Не знаю. Со стороны всё с твоим цветочком ладно.
— И как понял тогда, что не в духе?
— Наитие, — не выдержав столь дотошного собеседника, Лев поспешил к Мирюхину и турку — там и остался.