Ефим Сегал, контуженый сержант
Шрифт:
– Я не пугаю. Говорю, как есть, - проворчал Дубков.
Мальков подвел Ефима к широкому стеллажу, на котором высилась аккуратная горка небольших цилиндрических деталей.
– Ровно сто, - быстро сосчитал Мальков - план есть. А ваша смена, то есть еще не совсем ваша... просто беда!
– В чем же, собственно, загвоздка, Иван Иванович?
– уэке не в цервый раз спрашивал Ефим. Но, как и прежде,
Мальков беспомощно разводил руками:
– Скорее всего, в бригаде Лапшина. Даже наверняка... Тянет время да и только, не могу,
... В конторку сменного мастера по одному, по двое входили заступающие на смену рабочие. Ефим сидел за самодельным столиком, держа перед собой списочный состав смены. У каждого входящего он спрашивал фамилию, вглядывался в лица, стараясь сразу их запомнить. Последними, почти впритык к началу работы, явились Лапшин и тот худощавый парень. Они ни с кем не поздоровались, а на Ефима даже не глянули. Он подозвал бригадира.
– Здравствуйте, товарищ Лапшин. Как вас величать?
– Меня Дроздом, а его - Соловьем, - нагло отрубил Лапшин, и оба расхохотались.
– Агитировать хочешь?
– Воздержусь, - спокойно ответил Ефим.
– Певчие птицы - дело хорошее, но цех - не лес и не кустарник. Да и что вы за птицы?
– спросил двусмысленно.
– Мы? Обыкновенные, залетные, - вызывающе парировал Лапшин, и оба опять закатились смехом.
– Залетные так залетные... И все-таки, товарищ Лапшин, как вас зовут?
– Серега, - отрезал Лапшин, - в тюряге кликали Дроздом.
– А я, - кривлялся худощавый, - Левка Жарков, по кличке Соловей. Все?
– Все, - невозмутимо согласился Ефим, - приступайте, товарищи, к работе, время.
– Те вышли, - Та-ак, - подытожил он, - по списку в смене двадцать человек: двенадцать мужчин и восемь женщин. Мужчины все на месте. А двух женщин не хватает. Значит, какие-то операции некому выполнять. Как быть? — спросил у Малькова.
– Поставим, как всегда, распределителя работ и подсобного рабочего. Дело нехитрое, справятся.
Ефим подумал.
– Нет, Иван Иванович, подсобный и без того загружен. Одну операцию попробую осилить сам, а на другую можно и распреда.
– Что ж, толково. Идемте, покажу вам, что надо делать.
В этот день Ефим выполнял операцию «забортовка вкладышей». Лапшин не раз искоса на него поглядывал, а в конце смены, при всех, язвительно осведомился:
– Выпендриваешься? Вкалываешь заместо работяги, дырку затыкаешь? А кто же нас погонять будет?
Смена выжидательно молчала. Ефим принял вызов.
– Во-первых, товарищ Лапшин, - ответил он подчеркнуто серьезно, - попрошу вас, и это относится ко всем, обращаться ко мне на «вы», хотя я моложе многих, в том числе и вас, Сергей Назарович.
Левка Жарков прыснул, Лапшин посмотрел на Ефима недоверчиво - не смеется ли?
– Спасибочки, мастер, что напомнил, то есть напомнили, что я Назарович, - притворно запричитал он, - сроду меня так не величали!
. В последних словах, против воли Лапшина, прозвучала обида, Ефим это почувствовал.
–
Лапшин слушал нахмурившись. Но Ефиму показалось, а может быть, он этого хотел, как что-то, глубоко и непробудно, десятилетиями спавшее в тюремном детище, на секунду-другую просыпается и снова погружается в сон.
– Пошли, Дрозд, - Жарков дернул Лапшина за рукав. Тот машинально двинулся к выходу.
Вскоре после этого в конторку заглянул Мальков.
– Вы, наверно, очень устали с непривычки, Ефим Моисеевич, намахались молотком? Спасибо вам... Не хотел вас огорчать, да и при чем здесь вы... смена опять не додала двадцать вкладышей, уж как повелось... Идите отдыхать до завтра.
За первым нелегким для Ефима днем последовали такие же трудные дни и недели... Смена почти постоянно работала не в полном составе, и Ефим, как правило, заменял отсутствующих литейщиков на разных операциях. Лапшин больше не «тыкал» ему, не упрекал в «выпендривании», однако ни уважения, ни внимания не выказывал. А Ефим незаметно, но пристально присматривался к нему. Смена работала явно замедленно и, главным образом, потому, что бригадир, от которого зависел конечный результат, как успел установить Ефим, заметно притормаживал, действовал ни шатко, ни валко. Бригадир - заливщик. Чем больше сформует деталей, тем быстрее будет поворачиваться и все рабочее колесо смены. А он не торопится. «Зачем ему это надо? Что он выгадывает?» - Ефим не понимал.
В первый же день он заметил: бригадир прихрамывает. Но в остальном - здоровяк, крепыш, мог бы куда проворнее шевелиться. Мог бы, если бы захотел. Вот как заставить его захотеть?
– Сколько раз и я, и начальник цеха пытались, как говорится, и кнутом, и пряником его переломить, - сетовал Мальков, - все зря. Дружки за него горой. И в заработке они не нуждаются, вот в чем загвоздка! Деньги добывают где-то на стороне, воруют или спекулируют, не знаю. А женщины и рады бы заработать, да боятся Лапшина, молчат... Снять его с заливки? Заменить некем. Такие дела, - невесело заключил старший мастер.
* * *
Месячный план смена Сегала снова завалила. Все оставалось по-прежнему, никакого просвета. Ефим еще больше осунулся. Его не столько изнуряла работа - непривычная и тяжелая, сколько бессилие перед упрямым замкнутым Лапшиным. Были еще кое-какие неприятные мелочи: цеховой кладовщик показался ему нечистым на руку.
– Где я вам возьму спецовки и мыло?
– отмахивался тот от рабочих. — Война! Все посылают на фронт.
Ему верили - было похоже на правду. Ефим засомневался, что-то темнил кладовщик: быть не может того, чтоб даже литейщикам не выделяли мыло, хотя бы неполную норму. И спецовки до дыр поизносились.