Эгоист (дореволюционная орфография)

Вернер Элизабет

— Дитя, ты этого не понимаешь, — уклончиво отвтилъ Гу­ставъ. — Человкъ, который, подобно моему брату, видлъ кру­шенiе всхъ своихъ жизненныхъ надеждъ, у котораго счастье превратилось въ горе, а благословеніе — въ проклятіе, — или гибнетъ при подобной катастроф, или оставляетъ въ ней все свое „я“ и выходитъ изъ нея совершенно другимъ существомъ. Я знаю, чмъ мой братъ былъ двнадцать лтъ тому назадъ, и то, что жило тогда въ немъ, не можетъ совершенно умереть. Ты должна пробудить это, и ради этого я привезъ тебя сюда; ты по крайней мр должна попытаться сдлать это.

Эти слова, сказанныя съ глубокой серьезностью, не оста­лись безъ вліянія на Фриду, но она тихо покачала головой

и возразила:

— Вдь я — чужа для него и останусь ею. Ты вдь самъ запретилъ мн хоть что либо намекнуть ему о нашихъ отношеніяхъ.

— Ну, да, я запретилъ это! Вдь если бы онъ уже теперь узналъ правду, то по всей вроятности съ большой суровостью оттолкнулъ бы тебя, да и ты, упрямица, не выдержала бы здсь боле ни минуты, и тогда все было бы потеряно. Но ты должна по крайней мр приблизиться къ нему. Вы вдь по­чти не говорили другъ съ другомъ. Ты говоришь, что въ теб не звучитъ ни одна струнка; нтъ, она должна зазвучать какъ въ теб, такъ и въ моемъ брат, и она зазвучитъ, если вы только научитесь смотрть другъ другу въ глаза.

— Я попытаюсь, — глубоко вздохнувъ, промолвила Фрида. — Но если я ничего не добьюсь, если я встрчу лишь суровость и недовріе...

— Тогда ты подумаешь, — прерваль ее Густавъ, — что, зна­читъ, немало погршено противъ этого человка — столько, что онъ очевидно иметъ право отстраниться съ недовріемъ и злобой тамъ, гд другой съ полной любовью открылъ бы свои объятья. Ты въ этомъ неповинна; ты страдаешь за чужую вину, и она всей тяжестью падаетъ на тебя.

Молодая двушка ничего не отвтила, но изъ ея глазъ выкатилось нсколько горячихъ слезинокъ, а ея голова при­слонилась къ плечу Густава.

Послдній, успокаивая ее, сталъ тихо гладить ее по голов, говоря:

— Бдное дитя! Да, въ твоемъ нжномъ возраст, когда еще все должно было бы быть свтло и радостно, тяжко быть такъ глубоко погруженной въ гнвъ а раздоры, во вс темныя стороны человческой жизни. Въ свое время мн было до­статочно тяжело открыть теб все это, но это съ такой при­нудительной силой вошло въ твою жизнь, что ты должна была узнать все. Ну, а вдь ты, Фридочка, не принадлежишь къ разряду слабыхъ и робкихъ, у тебя есть кое какая энергія и даже къ сожалнію нкоторая доля суровости чьего-то дру­гого характера. Поэтому смло впередъ! Мы еще добьемся своего.

Фрида отерла слезы и заставила себя улыбнуться.

— Ты правъ! Я такъ неблагодарна и такъ упорствую противъ тебя, столь много сдлавшаго мн. Ты...

— Лучшій и благороднйшій человкъ въ мір, — прервалъ ее Густавъ. — Конечно я — таковъ и чувствую себя глубоко оскорбленнымъ, что миссъ Клиффордъ все еще не желаетъ признать это, хотя ты уже трогательно увряла ее въ этомъ. Но теб надо выдти немного на свжій воздухъ. Ты очень раскраснлась и заплакана, теб нужно уничтожить слды слезъ. Тмъ временемъ я подожду здсь Джесси. Сегодня мы еще ни раза не побранились, а это стало для меня такой сердечной необходи­мостью, которой я не могу лишиться.

VIII.

Фрида повиновалась; она покинула салонъ и черезъ террасу спустилась въ садъ. Медленно шла она по красивому парку, тянувшемуся до морского берега и всюду носившему слды заботливости и искусства садовниковъ. Мсто, къ которому она направлялась, лежало въ самой отдаленной части сада. Это была простая скамья, стоявшая въ тни двухъ громадныхъ деревьевъ; отсюда открывался безграничный видъ на море, и это мстечко сдлалось для молодой двушки любимымъ съ перваго же дня пребыванія ея въ этомъ дом.

Свжій втеръ съ моря охлаждалъ разгоряченныя щеки Фриды и уничтожилъ слды слезъ на ея лиц, но не могъ удалить тнь, лежавшую на ея чел. Эта тнь даже стала какъ будто гуще и

глубже, когда двушка, словно унесясь въ глубокiя мечты, слдила глазами за игрой волнъ, набгавшихъ на берегъ.

Садъ не былъ такъ пустыненъ, какимъ онъ казался съ вида — не въ слишкомъ большомъ отдаленіи слышались голоса.

Тамъ, у желзной ршетки, окружавшей владнія виллы, стоялъ съ садовникомъ Францъ Зандовъ и разсматривалъ новыя клумбы, законченныя въ послдніе дни. Садовникъ съ гордо­стью показывалъ результаты своего труда, исполненные въ дйствительности съ большимъ вкусомъ, но хозяинъ дома видимо мало интересовался этимъ. Онъ окинулъ все лишь бглымъ взглядомъ, въ нсколькихъ холодныхъ словахъ высказалъ свое удовольствіе, а затмъ направился обратно домой. При этомъ ему пришлось проходить мимо скамейки, на которой сидла Фрида.

— Ахъ, вотъ вы гд, миссъ Пальмъ! — воскликнулъ онъ. — Вы выбрали самый дальній и уединенный уголокъ сада!

— Но зато и самый красивый! Видъ отсюда на море восхитителенъ.

— Ну, это — дло вкуса, — возразилъ Зандовъ. — Мн это вчное набганье и удаленіе волнъ кажется черезчуръ однообраз­нымъ. Я не въ силахъ долго выдерживать это.

Онъ произнесъ свою фразу мимоходомъ и уже намревался удалиться. Вроятно Фрида оставила бы безъ отвта его замчаніе, и такимъ образомъ разговоръ былъ бы оконченъ, од­нако на этотъ разъ слова Густава подйствовали на двушку. Она не осталась, какъ всегда, молчаливой, но отвтила та­кимъ тономъ, который заставилъ Зандова обратить на него вниманіе:

— А вотъ я очень люблю море и, хотя вы и посметесь надъ этимъ, мистеръ Зандовъ, не въ состояніи забыть, что тамъ, за этими волнами, лежитъ моя родина.

Повндимому Зандовъ не былъ расположенъ къ насмшк. Онъ остановился; его взоры словно непроизвольно направились въ указанную Фридой сторону, а затмъ испытующе останови­лись на лиц молодой двушки, словно искали тамъ что-то.

Былъ хмурый, довольно непривтливый вечеръ. Облака, насыщенныя дождемъ, тяжело плыли по небу, а обычно безгра­ничный при солнц горизонтъ моря былъ затуманенъ. Можно было видть лишь на нсколько сотъ шаговъ впредъ, дальше же повисъ густой туманъ надъ моремъ, а его безпокойно волнующаяся поверхность, ввиду совершеннаго отсутствія солнечныхъ лучей имвшая темную окраску, производила даже непріятное, жуткое влечатлніе. Волны набгали безпокойно и шипя разсыпались блой пной по береговому песку. Издали изъ тумана доносился грозный шумъ океана; дв чайки медленно скольз­нули по волнамъ и скрылись въ мор тумана.

Взоръ Фриды мечтательно послдовалъ за ними, и она даже вздрогнула, когда Зандовъ внезапно предложилъ ей вопросъ:

— А какъ звали того священника, у котораго вы жили въ Нью-Іорк?

— Пасторъ Гагенъ.

— И именно тамъ вы слышали упомянутую вами характе­ристику фирмы Дженкинсъ и Компанія?

— Да, мистеръ Зандовъ.

Фрида видимо хотла еще что-то прибавить, но рзкость, съ какой Зандовъ предложилъ свой послдній вопросъ, со­мкнула ей уста.

— Ну, да я самъ могъ бы догадаться объ этомъ, — продолжалъ онъ. — У этихъ духовныхъ лицъ съ ихъ изумительными взглядами на мораль всегда подъ рукой уничтожающіе приго­воры, если что либо не подходитъ подъ ихъ шаблонъ. Съ цер­ковной кафедры очень удобно взирать на гршный міръ; но вдь въ послднемъ-то мы вс должны жить. Лучше было бы, если бы господа проповдники спустились хоть разъ въ эту жизнь, гд каждый долженъ вести борьбу за то, чтобы оста­ваться на поверхности ея; наврное при этомъ они лишились бы значительной доли своего созерцательнаго покоя и христiанской безупречности, но по крайней мр научились бы скромне судить о длахъ, о которыхъ они не имютъ ршительно никакого понятія.