Эхо забытых стен

Gerodot

Переход через озеро был опасен, но, возможно, он дал ему еще немного времени. Собаки точно не смогут пересечь его без помощи людей, а если преследователи будут обходить озеро, то потеряют значительное время.

Он снова прислушался. Пока тихо. Только звуки леса. У него была короткая передышка. Ночь близка. И с ее приходом он должен был найти безопасное убежище. Место, где он мог бы хотя бы немного обсохнуть, восстановить силы. Место, куда бы не смогли добраться ни люди, ни собаки. В его воспоминаниях дед упоминал о небольшом охотничьем зимовье, глубоко в этом лесу, где они пару раз останавливались. Это была не полноценная хижина, а скорее схрон с очагом и запасом сухих дров, рассчитанный

на долгие охотничьи походы. Дед говорил, что о нем знали лишь самые старые охотники, а большинство уже и забыли. Найти его будет трудно, но, возможно, это был единственный шанс.

Поднявшись на дрожащие ноги, Алексей двинулся дальше, углубляясь в лес на север, от берега озера. Он был измотан до предела, но теперь к боли и холоду примешивалось и решимость. Он выстоял. Он не сломался. И он продолжал двигаться вперед. К неведомому будущему, которое ему еще предстояло построить, используя свои невероятные знания, свои инстинкты выживания и унаследованную силу, которая, возможно, скоро пригодится ему совсем не так, как он думал. Солнце опускалось всё ниже, и лес вокруг него снова начинал погружаться в сумерки, обещая новую, холодную и полную опасностей ночь в этих диких землях.

Шёл пятый день бегства. Пятый день продирания сквозь чащу, болота, каменистые россыпи. Пятый день под промозглым осенним небом, с ветром, несущим первые отголоски скорой зимы. Озеро осталось позади, подарив ему иллюзию временной безопасности от собачьей погони, но путь вперед становился не легче, а лишь суровее. Чем дальше на север он углублялся, тем диче становилась местность, тем реже встречались следы человека. Лес стоял могучей, древней стеной, безмолвной и равнодушной. Деревья были выше, подлесок гуще, ручьи быстрее и холоднее. Двигаться стало еще сложнее, требуя максимума концентрации и физических сил, которых с каждым днем становилось все меньше.

Его запасы были на исходе. Сухари отсырели окончательно и покрылись легким слоем плесени, но он все равно ел их, перебарывая отвращение. Вяленое мясо подходило к концу. За последние два дня он сумел добыть лишь пару мелких лесных птиц, которых съел сырыми, без костра, боясь дыма, который мог привлечь внимание. Желудок постоянно ныл, напоминая о себе сосущим, ноющим чувством голода. Холод, казалось, пропитал его до самых костей, став привычным состоянием. Одежда высохла частично, но так и не согревала.

Преследователей он больше не видел и не слышал. Ни лая собак, ни криков людей, ни фырканья лошадей. Возможно, они отстали. Возможно, потеряли его след навсегда. Возможно, решили, что искать дальше в такой глуши бесполезно, и он сам либо умрет от голода и холода, либо заблудится и погибнет. А может быть… может быть, они все еще где-то рядом, двигаясь медленно, методично прочесывая местность, выжидая. Он не мог быть уверен. Эта неопределенность висела над ним постоянной, гнетущей угрозой.

Последнюю ночь он провел, скрючившись под поваленным деревом, завернувшись в остатки своего шерстяного шарфа, пытаясь заснуть сквозь стук зубов от холода и чувство опасности. Полудрема была беспокойной, полной обрывков воспоминаний о тепле и комфорте прошлой жизни, контрастирующих с нынешней, жестокой реальностью. Он видел яркие, четкие картинки: уютную комнату с монитором, чашку горячего чая, мягкое кресло. А потом резко возвращался сюда, в холод и сырость, под угрозу быть обнаруженным и убитым. Это было тяжелее, чем голод или холод – осознание того, что он потерял. И ради чего рискует своей жизнью.

Шестой день наступал с привычной серой пеленой облаков. Подняться было тяжело. Мышцы болели так, будто его били. Голова слегка кружилась от

слабости и недосыпа. Но сидеть на месте означало медленную смерть. Он должен был идти. Должен был найти то зимовье. Это был его последний реальный шанс.

Он знал, что идти нужно строго на север, в глубь диких земель. Приблизительное расположение зимовья хранилось где-то в уголках его сознания, подкрепленное редкими, не очень детальными воспоминаниями деда. "Где-то за двумя ручьями и старым поваленным кедром, что похож на великана, сидящего на коленях", – так говорил старик. Ориентир, конечно, был крайне расплывчатым, но другого не было.

Двигаться по этой дикой, пересеченной местности было мучением. Бурелом, скользкие камни, ямы, скрытые под листвой – каждый шаг давался с трудом. Рука, прижимавшая к поясу единственный оставшийся вяленый кусок мяса, слегка дрожала от слабости. Охотничий нож, привычно лежащий в ножнах, казался тяжелым.

Где-то к полудню он почувствовал, что теряет силы окончательно. Головокружение усилилось, перед глазами поплыло. Он понял – еще немного, и он просто рухнет посреди леса и уже не сможет подняться. Нужно было сделать передышку. Но не просто привал. Нужно было съесть хоть что-то, дать организму хоть каплю энергии.

Осторожно, шатаясь от слабости, он подошел к невысокому, замшелому валуну, окруженному густой порослью кустарника. Здесь, укрытый от посторонних глаз, он мог остановиться на несколько минут. С трудом достал из мешка маленький кусок вяленого мяса. Поднес его к губам. Запах был едва уловимым. Он медленно откусил крошечный кусочек, тщательно пережевал его. Это была вся его еда до сегодняшнего вечера, если ему не улыбнется удача.

Прислонившись спиной к холодному камню, он закрыл глаза. Мысли текли нестройным потоком. Воспоминания о прошлой жизни снова всплыли, но уже не с ностальгической тоской, а с каким-то холодным, отстраненным ощущением. Будто это была жизнь другого человека, увиденная со стороны. Здесь, в этом лесу, в этой реальности, у него не было имени Алексей из России, не было уютного дома, не было будущего, наполненного привычными заботами и планами. Был только Алекс Аккерман (даже если он старался не думать об этом слове), потомок проклятого рода, носитель чудовищного знания, преследуемый, голодный, замерзающий.

Открыв глаза, он вдруг увидел это. Сначала он подумал, что это галлюцинация от усталости и голода. Между деревьями, метрах в тридцати от него, показалось что-то неестественное для дикого леса. Прямая линия. Четкая, ровная. Как… стена. Грубая, сложенная из неровных камней и бревен, покрытых мхом и лишайником. За ней, казалось, виднелась неровная двускатная крыша, придавленная сверху тяжелыми камнями, чтобы ее не снесло ветром.

Зимовье.

Дедов рассказ мгновенно всплыл в памяти. Да, именно так он его и описывал. Небольшое, затерянное в глуши, прикрытое густым лесом, невидимое, пока не подойдешь совсем близко. Чудо. С настоящей печью внутри, возможно, с запасом сухих дров! И главное – с четырьмя стенами, пусть и примитивными, которые могли дать укрытие от ветра и холода, а возможно, и от тех, кто мог еще бродить по лесу.

С осторожностью хищника, несмотря на слабость, Алексей медленно, бесшумно двинулся к обнаруженному убежищу. Он шел, замирая через каждые несколько шагов, осматривая местность вокруг, прислушиваясь. Сердце, до того вяло бившееся от усталости, снова набрало темп, отчеканивая учащенный ритм надежды и одновременно тревоги. Зимовье было в таком глухом месте – едва ли кто-то, кроме опытных охотников или тех, кто знал о нем, мог на него набрести случайно. Но его преследователи могли иметь и такую информацию, или быть опытнее, чем он предполагал.