Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова
Шрифт:
— Ну, дв-то не опасно, — подхватывалъ я успокоительно. — Вотъ три, четыре — это уже рискъ.
Подавали фрукты.
— Холера нынче гуляетъ — ужасъ! — сообщалъ таинственно, Крысаковъ, набивая ротъ сливами. — Какъ они рискуютъ сейчасъ подавать фрукты?!
— Да, пожалуй еще, и немытыя, — говорилъ я съ отвращеніемъ, захватывая послднюю охапку вишенъ.
Подавали фрукты.
Оставалась
— Мифасовъ, кушайте абрикосы. Вы вдь не изъ трусливаго десятка. Правда, по статистик, абрикосы — наиболе питательная почва для вибріоновъ…
— Я не боюсь, — возражалъ Мифасовъ. — Только мн не хочется.
— Почему же? Скушайте. Вотъ ликеровъ — этого не пейте. Отъ нихъ бывдютъ почечные камни…
Въ чемъ Мифасовъ — въ противоположность своей обычной осторожности — былъ безумно смлъ, расточителенъ и стремителенъ — это въ.) [1] это былъ прекраснйшій человкъ и галантный мужчина.
1
Цензуровано Мифасовымъ.
Въ нашихъ скитаніяхъ заграницей онъ восхищалъ всхъ иностранцевъ своимъ своеобразнымъ шикомъ въ разговор на чужомъ язык и чистотой произношенія.
Правда, багажъ словъ у него былъ такъ невеликъ, что свободно могъ помститься въ узелке на одномъ изъ угловъ носового платка. Но эти немногіе слова произносились имъ такъ, что мы зеленели отъ зависти.
Этотъ человкъ сразу умлъ оріентироваться во всякой стран.
Въ Германіи, входя въ ресторанъ, онъ первымъ долгомъ оглядывался и, очертя голову, бросалъ эффектное: «Кёльнеръ!», въ Италіи: «Камерьере!» и во Франціи: «Гарсонъ!».
Когда же перечисленные люди подбгали къ нему и спрашивали, чего желаетъ герръ, сеньоръ или м-сье — онъ блднлъ, какъ спиритъ, неосторожно вызвавшій страшнаго духа, и начиналъ вертеть руками и чертить воздухъ пальцами, графически изображая тарелку, вилку, курицу или рыбу, пылающую на огн.
Сжалившись надъ несчастнымъ, мы сейчасъ же устраивали ему своего рода подписку, собирали съ каждаго по десятку словъ и подносили ему фразу, которую онъ тотчасъ же и тратилъ на свои надобности.
< image l:href="#"/>Сандерсъ.
Третьимъ въ нашей компаніи былъ Сандерсъ (псевдонимъ) — человкъ, у котораго хватило энергіи только на то, чтобы родиться, и совершенно ее не хватало, чтобы продолжать жить. Его нельзя было назвать лнивымъ, какъ Мифасова или меня, какъ нельзя назвать лнивыми часы, которые идутъ, но въ то же время регулярно отстаютъ каждый часъ на двадцать минутъ.
Я полагаю, что хотя ему, въ действительности, и 26 летъ, но онъ тянулъ эти годы летъ сорокъ, потому что такъ нудно влачиться по жизненной дороге можно только, отставая на двадцать минутъ въ часъ.
Отъ слова до слова онъ делалъ промежутки, въ которые мы успевали поговорить другъ съ другомъ a-part, а между двумя фразами мы отыскивали номеръ въ гостиннице, умывались и, приведя
Плетясь сзади за нами, онъ задерживалъ всю процессію, потому что, поднявъ для шага ногу, погружался въ раздумье: стоитъ-ли, вообще, ставить ее на тротуаръ? И только убдившись, что это неизбежно, со вздохомъ опускалъ ногу; въ это время ея подруга уже висла въ воздух, слабо колеблясь отъ весенняго втерка и вызывая у обладателя тяжелое сомнніе: хорошо ли будетъ, если и эта нога опустится на тротуаръ.
Кто бывалъ въ Париж, тотъ знаетъ, что такое — движеніе толпы на главныхъ бульварахъ. Это — вихрь, стремительный водопадъ, воды котораго бурно несутся по ущелью, составленному изъ двухъ рядовъ громадныхъ домовъ, несутся, чтобы потомъ разлиться въ рчки, ручейки и озера въ боле второстепенныхъ улицахъ, переулкахъ и площадяхъ.
И вотъ, с ели бы кто-нибудь хотлъ найти въ этомъ бшенномъ поток Сандерса — ему было-бы очень легко это сдлать: стоило только влзть на любую крышу и посмотрть внизъ… Потому что, среди бшеннаго потока людей, маячила только одна неподвижная точка — голова задумавшагося Сандерса, подобно торчащему изъ воды камню, вокругъ котораго еще больше бурлитъ и пнится сердитая стремнина.
Однажды я сказалъ ему съ упрекомъ:
— Знаете что? Вы даже ходите и работаете изъ-за лни.
— Какъ?
— Потому что вамъ лнь лежать.
Онъ задумчиво возразилъ:
— Это пара…
Я побжалъ къ себ въ номеръ, взялъ папиросу, и вернувшись, замтилъ, что не опоздалъ:
— …доксъ, — закончилъ онъ.
Сандерсъ человкъ небольшого роста, съ сонными голубыми глазами и такими большими усами, что Крысаковъ однажды сказалъ:
— Вы знаете, когда Сандерсъ разговариваетъ, когда онъ цдитъ свои словечки, то часть ихъ застреваетъ у него въ усахъ, а ночью, когда Сандерсъ спитъ, эти слова постепенно выбираются изъ чащи и вылетаютъ. Когда я спалъ съ нимъ въ одной комнате, мн часто приходилось наблюдать, какъ вылетаютъ эти застрявшія въ усахъ слова.
Сандерсъ промямлилъ:
— Я брежу. Очень про…
— Ну, ладно, ладно. …сто? Да? Вы хотли сказать: «просто»? Посл договорите. Пойдемъ.
При его медлительности, у него есть одна чрезвычайная страсть: спорить.
Для того чтобы доказать свою правоту въ спор на тему, что отъ царь-колокола до царь-пушки не триста, а восемьсотъ шаговъ, онъ способенъ взять свой чемоданчикъ, уложиться и, ни слова никому не говоря, поехать въ Москву. Если онъ вернется ночью, то, не смущаясь этимъ, пойдетъ къ давно забывшему этотъ споръ оппоненту, разбудитъ его и торжествующе сообщить:
— А что? Кто былъ правъ?
Таковъ Сандерсъ. Забылъ сказать: его большіе голубые глаза прикрываются громадными вками, которые непосдливый Крысаковъ называетъ шторами:
— Ну, господа! Нечего ему дрыхнуть! Давайте подымемъ его шторы — пусть посмотритъ въ окошечки. Интересно, гд у него шнурочекъ отъ этихъ шторъ. Вроятно, въ ухе. За ухо дернешь — шторы и взовьются кверху.
Крысаковъ очень друженъ съ Сандерсомъ. Иногда остановитъ посреди улицы задумчиваго Сандерса, сниметъ ему котелокъ и, не стсняясь прохожихъ, благоговейно поцелуетъ въ начинающее лысеть темя.