Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова
Шрифт:
Въ то время какъ мы плакали на груди друзей и родственниковъ, или просто людей, жертвовавшихъ собой для этой цли, онъ сдержанно, почти холодно прощался съ пожилой женщиной въ платк, почти не замчая двухъ юношей съ зонтами и въ новыхъ калошахъ.
Этотъ человкъ обладаетъ желзными нервами или разсчитываетъ, что атмосфера Запада суметъ приноровиться къ непривычнымъ.
26 Мая. 7 ч. 35 м. На свер легкіе облака. 15° R. (18,8 °C.).
Стараемся заняться журналами. Митя спитъ.
27
Предполагаю длать записи каждые шесть часовъ, если не буду выбить изъ колеи массой новыхъ впечатлній. Въ 4 часа будемъ на границ въ Вержболов.
Крысаковъ съ вечера предупредилъ, что будетъ прощаться съ жандармомъ… просилъ не мшать.
Проснулся Митя и спросилъ — правда ли, что русскихъ узнаютъ заграницей по калошамъ. Получивъ утвердительный отвтъ, поспшно снялъ свои новыя, блестящія калоши и, причесавшись передъ ними, какъ передъ зеркаломъ, спряталъ въ корзинку.
Дыханіе Мифасова довольно ровное. Южакина — подозрительно превывистое: повидимому, во сн плакалъ.
9 Іюня. 9 ч. 35 м. Облачно. Температура нмецкаго вагона 18 °C. Имются приспособленія для регулированія.
Крысаковъ прощался съ пограничнымъ жандармомъ. Жандармъ общалъ его не забыть, но руки не протянулъ, мотивируя отказъ святостью исполняемаго долга.
Сомнваюсь, чтобы подобная сухость со стороны правительства явилась умстной по отношенію къ человку съ горячей душей и добрымъ сердцемъ, или наоборотъ. Тмъ не мене, мы очутились черезъ минуту въ… Германіи. Невозможно передать чувство свободы, дерзостной независимости, овладвшей нами при переход черезъ эту тонкую, незримую черту: Россія — Германія.
Митя хотлъ настоять на проведеніи ясной и отчетливой линіи, но его удалось отговорить. Было не до того. Мы знали, что Германія насъ не выдастъ и хотли, оставаясь ногами на ея земл, перегнуться черезъ невидимую веревку, чтобы свободно и громко начертать ближайшій планъ спасенія родины.
Мы имли почти полтора часа свободнаго времени — слишкомъ много, чтобы покончить съ таможеннымъ осмотромъ.
Боже! И это называютъ осмотромъ!
Что за доброе, милое, ласковое лицо было у человка, который насъ спросилъ:
— Табакъ есть? Водка есть?
Мы, непривыкшіе къ подобному обращенію, могли только протянуть ключи, благодарные, безгранично доврчивые. Потомъ мы вышли на нмецкую платформу, вс, за исключеніемъ Мити, отправившагося въ нмецкій буфетъ. Возвратившись, онъ холодно сказалъ:
— Прошу имть въ виду, господа, что звонковъ здсь, какъ у васъ, въ Россіи, не полагается. Здсь кричатъ.
Его слова оказались пророческими.
Къ намъ приблизился небольшой полный человкъ въ форменной фуражк и звонко крикнулъ.
— Rrreisedecken!.. Rrreisedecken!..
— Второй звонокъ! — крикнулъ Мифасовъ, поспшно вскакивая на площадку вагона.
Мы послдовали его примру, пораженные безукоризненной имитаціей звонка.
— Второй
— Rrreisedecken!..
Мы не двигались.
Я выразилъ удивленіе по поводу дословнаго перевода этого восклицанія — «дорожные пледы», а Митя указалъ на кучу одялъ около кіоска съ журналами. Человкъ въ форменной фуражк спокойно слъ на нихъ. Повидимому, вышло какое то недоразумніе…
Какъ это ни странно — вагонъ сильно трясетъ.
Митя переслъ въ соседнее купэ, къ двумъ нмцамъ.
Увряеіъ, что чувствуетъ себя среди нихъ, какъ рыба въ вод. На мою просьбу снять мой чемоданъ, онъ только неопределенно улыбнулся. Потомъ сказалъ — «Здсь Европа».
Запись придется прекратить, слишкомъ трясетъ. Жаль.
…………………………………
Вагонъ-ресторанъ. Мн кажется, что Митя начинаетъ насъ стыдиться… Смотритъ, молча, въ окно и если отвчаетъ, то на ломанномъ русскомъ язык: Мирси, блягодару я вамъ. Карашо…
Въ одномъ нмц онъ чуть не узналъ дядю. Счастливый… Пиво пока неважное. Странно.
…………………………………
…………………………………
…………………………………
…………………………………
…………………………………
…………………………………
…………………………………
…………………………………
…………………………………
…………………………………
БЕРЛИНЪ
Опасенiе Крысакова. Израненный юноша. Дешевизна. Ошибка Южакина. Выставка. Михель.
Благоднстующая Германiя подъ мудрымъ управленiем Вильгельма II (Изъ путевого альбома Крысакова).
— Знаете, что меня боле всего безпокоитъ? — признался намъ Крысаковъ въ Берлин. — Это — ихъ сантиментальность. Эти объятія, слезы… позвольте мн, на всякій случай пойти сзади.
— Почему слезы? — испугался Южакинъ.
— Такъ, отъ радости, отъ гостепріимства. Видятъ — иностранцы, ничего не знаютъ, ничего не понимаютъ… Растрогаются, ну и…
— Милый народъ, — прошепталъ умиленно Южакинъ. — Чудаки эти ихъ Вертеры, ей Богу… Плачутъ — такіе милые, смшные.
— Сандерсъ, голубчикъ — спросите, вонъ, у молодого человка про Унтерденлинденъ…
— Стопъ! — закричалъ Крысаковъ. — Ни съ мста, Сандерсъ!.. Разв вы не видите, что у него проказа?! Все лицо въ струпьяхъ — заразите себя и другихъ. Слпая ворона! — обругалъ онъ сконфузившагося Южакина. — Не видалъ! Смотрть надо!
— Что же такихъ на улицу пускаютъ?.. Порядки! — пробормоталъ Южакинъ. — Такихъ надо въ больницу.
— Эта больница называется университетомъ, господа, — насмшливо замтилъ Мифасовъ. — И это не проказа, а свжіе дуэльные шрамы. Надо быть немножко боле въ курс дла, господа.