Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова
Шрифт:
— Неужели и она умерла?.. Крпкая такая старуха? — удивился Крысаковъ. — Вы говорите, что входъ пятьдесятъ пфениговъ?.. Это на нихъ мало похоже…
Онъ совершенно смутился и забормоталъ какой-то вздоръ.
— Ничего, Крысаковъ, — ободрилъ Южакинъ. — Къ счастью, домъ еще достаточно приличенъ, чтобы сняться напротивъ.
Крысаковъ разставилъ насъ около памятника, причемъ попросилъ Южакина держаться за палецъ ноги одной изъ чугунныхъ фигуръ и защелкалъ аппаратомъ. Потомъ снялся самъ, косясь на дворецъ и стараясь придать пріятное выраженіе лицу и кокетливую
2
Поздне онь признавался, что въ одномъ изъ среднихъ оконъ ему показалось знакомое усатое лицо императора Вильгельма.
Веселые, услись мы въ большой, удобный автомобиль, желтый, съ золотыми и зелеными цвтами, и помчались въ знаменитый зоологическій садъ.
Образцовая чистота, зелень, великолпный Тиргартенъ, безшумный ходъ мотора, безконечно скромный цифры таксометра…
— Молодцы нмцы, — задумчиво сказалъ Южакинъ.
— Молодцы, — повторили мы трое.
Долго любовались львами и пантерами. Удивлялись муравьду съ длинной и узкой, какъ копченая колбаса, мордой.
Посылали улыбки десяткамъ, сотнямъ зврьковъ, изъ которыхъ послдняя крыса занимала лучшее положеніе, чмъ любой кандидатъ на судебныя должности у насъ, на родин.
Благоговли передъ угловатыми, безропотными, какъ разведенное молоко, женщинами, гулявшими по дорожкамъ съ дтьми и рукодльемъ.
Потомъ опять сли въ автомобиль и опять шептали: «молодцы нмцы», пока ни пріхали на большую картинную выставку.
Тысячи картинъ красовались по стнамъ безчисленныхъ комнатъ великолпнаго зданія, словно сметенныя сюда гигантской шваброй со всхъ уголковъ объединенной Германіи.
Подавленные, мы прошептали:
— Боже, какъ все дешево!
А когда мы вышли, колоссальная статуя голаго прусскаго Михеля съ кудрявой головой и могучими мышцами, улыбаясь незрячими, но веселыми глазами, повторила:
— Здсь все дешево. Безконечно дешево!
Мы ршили лишній разъ проврить эти слова и сли за одинъ изъ безсчисленныхъ столиковъ. Они были тутъ, какъ тутъ.
— Пива!
ДРЕЗДЕНЪ
Тоска по женщин. — Въ поискахъ пикантнаго. Просвтленіе. — Художники.
— Прощай, Берлинъ! — въ одинъ голосъ сказали мы, и Берлинъ, этотъ конгломератъ желзнаго кулака, дешевыхъ сосисокъ, порядка, прусскаго цломудрія и некрасивыхъ женщинъ — остался позади насъ.
— сть хочется, — капризно протянулъ хрупкій Мифасовъ.
— Черезъ
Южакинъ посмотрлъ на насъ одобрительно и прибавилъ:
— Чтой-то сть хочется. Вотъ хочется и хочется.
Мы поплелись въ вагонъ-ресторанъ.
— И куда въ васъ помщается, Сандерсъ?! — удивился Крысаковъ перекладывая къ себ мою котлету. — Маленькій, а стъ больше всхъ… Южакинъ, вы не будете додать? На тарелк оставлять неудобно, — небрежно пояснилъ онъ, дожевывая южакинскую порцію.
Этотъ, вообще, невнимательный къ этикету человкъ былъ неумолимъ въ нкоторыхъ мелочахъ.
— Сълъ бы, Южакинъ, — участливо, хотя запоздало промямлилъ онъ.
— Спасибо, Крысачокъ, — тихо уронилъ Южакинъ и поднялъ помутнвшіе, необычно печальные глаза. — Грустно мн что-то.
— Что такое? — перепугался Крысаковъ. — Южакинъ, голубчикъ, что ты, милый?.. Сандерсъ, Мифасовъ, — что съ нимъ?
— Не по себ, очень понятно, — пожалъ плечами Мифасовъ и, отвернувшись, безнадежно махнулъ рукой. — Три дня ходили-ходили, хоть бы одну приличную женщину встртили… въ настоящемъ смысл приличную… То какія-то… досчатыя, то кули съ саломъ… А дти?! — Мифасовъ желчно засмялся.
— Поизносился я, братцы, — пожаловался Южакинъ. — Носки берлинскіе уже того… требуютъ штопки… Тутъ пуговица лопается, тамъ петля обметалась… Безъ женскаго глазу тяжело…
— Женская рука много значитъ, — согласился Мифасовъ. Онъ закатилъ глаза и началъ крутить подъ столомъ пуговицу. — Мн бы тоже слдовало… подтянуться.
Крысаковъ ядовито оглядлъ безукоризненный туалетъ Мифасова, повертлъ въ рукахъ пустой кофейникъ и, съ сожалніемъ, долилъ чашку пивомъ.
— До Дрездена какъ-нибудь потерпите. Тамъ подтянитесь, Мифасовъ. Сандерсъ, въ Дрезден есть что-нибудь пикантное?
— За исключеніемъ галлереи, Сандерсъ, — кротко прибавилъ Южакинъ.
— Гигіеническая выставка, кажется, — пробормоталъ я.
Два тяжелыхъ вздоха огласили вагонъ.
— Тоска по родин! — шепнулъ я Крысакову.
— Ахъ, нтъ… Только по женщин, — томно проронилъ Мифасовъ и насмшливо кивнулъ на Южакина.
Южакинъ толкнулъ въ бокъ Крысакова.
Мы пріхали въ Дрезденъ вечеромъ.
— Самое время… куда нибудь, — сказали Мифасовъ и Южакинъ, когда, умытые и приглаженные, мы вышли изъ гостинницы. — Сандерсъ — куда? Сандерсъ! Нмецъ вы или нтъ, въ конц концовъ?! Знаете вы какое нибудь кабарэ или что нибудь въ этомъ род… пикантное? Говорите прямо.
— Дрезденъ славится своими кабарэ, господа, въ которыхъ пикантность столь же гармонично сливается съ веселіемъ, сколь… сколь…
— Спросите у шуцмана, Сандерсъ, — устало попросилъ Мифасовъ.
— Вонъ, кажется, стоитъ одинъ… самоваръ. Ну-ка, Сандерсъ.
Я подошелъ къ похожему на тяжелый спиртовой самоваръ шуцману и учтиво поклонился.
— Добрый вечеръ, херръ шуцманъ… Херръ шуцманъ, будьте такъ добры, укажите что нибудь пикантное.
— Пикантное, — тупо повторилъ шуцманъ.