Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова
Шрифт:
Возвращаясь обратно на станцію, мы наткнулись на громадные штабеля лавы, сложенной здсь посл раскопокъ; на нсколько верстъ тянулись эти штабеля.
Вышелъ изъ хижины человкъ, взялъ нсколько кусковъ лавы въ орхъ величиной и роздалъ намъ на память. Потомъ попросилъ уплатить ему за это.
— Сколько? — серьезно спросилъ Мифасовъ.
— О, это сколько будетъ вамъ угодно!..
— Нтъ — такъ нельзя. Всякая вещь должна быть оплачена ея стоимостью. Во сколько вы цните врученныя намъ кусочки?
— Если синьоры дадутъ мн лиру — я буду доволенъ.
— Сандерсъ! Уплатите ему лиру.
Мифасовъ
— Какая богатая страна — Италія!
— Почему?
— Четыре кусочка лавы, общимъ всомъ въ четверть фунта — стоютъ одну лиру. Сколько же должно стоить все, что тутъ лежитъ? Интересно высчитать.
Возвращались усталые.
— Видли въ музе сохранившіяся зерна пшеницы, кусочки почернвшаго хлба и даже остатки какого-то кушанья… Это изумительно!
— Понимаю, — подмигнулъ Крысаковъ, — просто вы проголодались и потому сворачиваете все на състное. Вонъ, кстати, и ресторанчикъ.
Первый стаканъ кьянти пріободрилъ насъ.
— Милое винцо! Смотрите господа, что это Сандерсъ такой задумчивый? Сандерсъ! Что съ вами?
Онъ разсянно поднялъ опущенные глаза и сказалъ:
— Приблизительно, около двнадцати съ половиной милліардовъ пудовъ, на общую сумму девятьсотъ милліардовъ рублей.
— Чего?!!
— Лавы. Тутъ.
Розовая черепаха. — Максимъ Горькій. — Итальянская толпа. — Старикъ. — Тяжелое путешествіе. — Послднее мошенничество. — Опять Габріэль.
На Капри пароходъ отходилъ утромъ.
Такъ какъ весь Неаполь пропитанъ звуками музыки и пнія, то и на пароход оказался цлый оркестръ.
Хорошо живется бездльничающему туристу. Сидитъ онъ, развалясь подъ тентомъ, а ему играютъ неаполитанскія канцонеты, пляшутъ передъ нимъ, охлаждаютъ пересохшее отъ жары горло какой-то лимонной дрянью со льдомъ — и за все это лиры, лиры, лиры…
Тутъ же у ногъ пресмыкается продавецъ черепаховыхъ издлій и коралловъ.
Крысаковъ, осажденный продавцемъ, пробуетъ притвориться глухимъ, но когда это не помогаетъ, прибгаетъ къ странному способу: онъ беретъ нитку коралловъ, осматриваетъ ихъ и пренебрежительно говоритъ:
— Ну, милый мой, какая же это черепаха!.. Ничего общаго.
— Да это, синьоръ, не черепаха. Это кораллы.
— Что? Не слышу. Ты можешь мн клясться хоть отцомъ роднымъ — я не поврю, что это черепаха. Разв розовыя черепахи бываютъ?
— Но это не черепаха! Я и не говорю, что это черепаха. Это кораллы.
— Что? Не слышу. А это что? Кораллъ? Почему же онъ въ форм гребенки?.. Ты, братецъ, изолгался; ну, разв бываетъ кораллъ прозрачный, коричневаго цвта. Это что-то среднее между янтаремъ и агатомъ. Что? Не слышу!
Продавецъ оретъ Крысакову въ самое ухо:
— Это и есть, господинъ, черепаха! Настоящій черепаховый гребень.
— Врешь, врешь! Онъ на кораллъ ни капельки ни похожъ. Какъ не стыдно?!.. Господа, разв это кораллъ?
— Конечно, не кораллъ, — въ одинъ голосъ поддерживаемъ мы.
— Ну, вотъ видишь. Ты ужъ думаешь, если мы иностранцы, русскіе, такъ и ничего не понимаемъ. У насъ, братецъ, за такія штуки въ полицію тянутъ. Ступайте, чужеземецъ!
Скрипки
У «голубой пещеры» пароходъ останавливается. Туча лодокъ подлетаетъ къ пароходу, лодочники разбираютъ пассажировъ, и мы, улегшись на дно лодки, вползаемъ въ пещеру.
За то, что пещера, дйствительно, голубая — съ насъ беретъ по лир главный лодочникъ, берутъ простые лодочники и потомъ еще взыскиваютъ въ пользу какого-то акціонернаго общества, которое эксплуатируетъ голубую пещеру.
Туристы нисколько не напоминаютъ барановъ; потому что барановъ стригутъ два раза въ годъ, а туристовъ — каждый день.
Я не сказалъ о цли нашей поздки на Капри — мы хали къ Максиму Горькому.
Я бы могъ многое разсказать объ этомъ чудесномъ, интереснйшемъ человк нашего времени, объ этой кристальной душ, узнавъ которую, нельзя не полюбить крпко и надолго; я бы могъ разсказать о его жизни, такъ не похожей теперь на печеніе булокъ въ пекарн, о его мастерскомъ увлекательномъ разговор, о дтскомъ смх и незлобіи, съ которымъ онъ разсказываетъ о попыткахъ компатріотовъ въ гороховыхъ пальто залучить его на родину; бдныя гороховыя пальто потратились на дорогу, пріхали, организовали слжку, но все это было такъ глупо устроено, что веселые итальянцы за животы хватались отъ смху. Такъ ни съ чмъ и ухали компатріоты; разв что только русскій престижъ среди итальянцевъ подняли.
Я бы могъ разсказать о той исключительной привтливости и радушіи, съ которыми мы были встрчены писателемъ…
Но, щадя его скромность, пропущу все это.
А вотъ нижеизложенное иметъ нкоторое отношеніе къ этой книг…
Мы говорили о Неапол.
— О, видите-ли, — сказалъ Горькій, — есть два Неаполя. Одинъ — Неаполь туристовъ: жадный, плутоватый, испорченный и распутный; другой — просто Неаполь. Этотъ чудесенъ. И неаполитанцы тоже бываютъ разные… Къ сожалнію, иностранцы встрчаютъ только отбросы, спеціально живущіе на счетъ турістовъ, обирающіе ихъ. Будьте уврены, что настоящій неаполитанецъ съ глубокимъ отвращеніемъ относится ко всмъ этимъ «тарантелламъ», ко всему тому, что спеціально создано для нездороваго спроса форестьера. Нужно пожить между итальянцами, чтобы узнать ихъ. Они добры, великодушны, горячи и неизмнно веселы. Я вамъ разскажу сейчасъ один случай, очень характеризующей славныхъ неаполитанцевъ…
Пришло въ Неаполь, однажды какъ-то, русское судно. Матросъ, отпросившись на берегь, сталъ бродить по городу, дивясь на незнакомую обстановку, пока не наткнулся на кинематографъ. Бдняг вятичу или костромичу, взятому отъ сохи, никогда не приходилось видть раньше кинематографа, и онъ ршилъ посмотрть. Купилъ билетъ; слъ. Просмотрлъ всю программу — пришелъ въ такой восгоргъ, что остался снова ее смотрть. Билета съ него второй разъ не спросили, но покосились… Просмотрлъ второй разъ программу. Восхищеніе его было такъ велико, что онъ остался и на третій разъ. Тутъ ужъ хозяинъ не выдержалъ, — потребовалъ, чтобы матросикъ взялъ второй билетъ. Матросикъ заспорилъ и, по незнанію ли итальянскаго языка или почему другому — но далъ хозяину зуботычину. Поднялся крикъ — матросика схватили и потащили въ полицію.