Эмиль Верхарн Стихотворения, Зори; Морис Метерлинк Пьесы

Верхарн Эмиль

Слово

Перевод Ю. Александрова

Мой дух, устав от книжных толкований, Рванулся в давний мир, где первые впервой, Восторженно крича, почуяв разум свой, Вещам дарили тысячи названий. Они, еще не зная ничего, Искали русло века своего. Их мысль, отважна и быстра, Распознавала, как могла, Источники страданья — зла И наслаждения — добра. Они сопоставляли с миром Нутро души, где свет и тьма — И это было первым пиром Новорожденного ума. Меж миром и душой стирались грани. При этом жар был так велик, Что вырывался резкий крик Из распалившейся гортани. Застряли в сетке нервов те рывки, Вздувая грозно мускулы руки; А крики — золотые стрелы Души, напрягшейся как лук — В наплыве жизнетворных мук, Летели за ее пределы; И было утреннее слово Стать мыслью подлинной готово. Иные ранние слова Бывали робкими сперва, Теряясь в пестроте оттенков. Другие никли в тесноте застенков Непониманья. Но порою, вдруг, От почвы к небу, отряхнув испуг, Они взмывали. Они как будто воспевали Божественное изумленье рук, Разверстых губ, ушей, ноздрей, очей — Пред благодатными плодами, Цветами, водами, ветрами И золотыми блестками над нами, Сверкающими в сумраке ночей. Слова соединенные, слова Свирепые, чужие, дорогие! Как медленно вступали вы в права, Как медленно язык пласты тугие Выталкивал из каменного рта!.. Но все же покидали вы уста, И человек лепил вас будто глину, И все привольнее дышал, И все уверенней свою судьбу решал, Полузвериную расправив спину. И жизнь двоилась в яростном уме, Когда блуждал он, как во тьме, В блистающем так ярко мире. А между тем вскипал все шире И рос алмазною горой, Рожденный внове, Мир беспредельный, мир второй, Возникший в слове. О, эти ритмы всей вселенной!.. Как зыбкие видения обнять, Как все звучанья перенять Живой, мгновенной, Кипучей речью, Несущей силу человечью?! Их отобрать у океана, У гор, громов и урагана, У

нежных девичьих шагов, У совести, томящей так жестоко, У разума, первоистока Земных богов?! Схватить немую бесконечность И удержать ее, как бы назло врагу, В одном-единственном мозгу Даря ей высшую, иную вечность?! О, сколько тысяч лет ушло с тех пор! И сколько королей, народов и племен Встречалось на путях морей, равнин и гор, Взрывая речью тишину времен!.. Творила исполинская толпа, Порой глупа, порой глуха, порой слепа, Разноязычный вавилон… И лишь поэты, Огнем своей любви прогреты, К согласью звали под набатный звон. Живые мысли, звучным шагом Поправ ступени мертвых книг, Бессмертным наполняют благом Существованья день и миг. И снова повелитель слова В него влагает ясный жест, И с рифмой заодно живая речь готова Звучать окрест.

Мыслители

Перевод Ю. Александрова

Вокруг земли, несущей все живое, Сквозь дни, сквозь ночи, сквозь года — Всегда — Летит скопленье мыслей грозовое. Седые великаны-облака Крутыми этажами громоздятся, Которые, казалось бы, годятся Стоять века… Но вновь и вновь они клубятся При вздохе ветерка. Нам ощущение знакомо, Что вся голубизна, Вся беспредельность окоема Их зодчеству тесна. И взоры тех, кто снизу вечерами Глядит с надеждою на них, Всё жаждут в арабесках золотых, Играющих летучими огнями, Схватить над бездной темноты Грядущего пресветлые черты. Селенья у подножий горных И города средь пашен и лесов Объемлет вечный гул упорных И ясных голосов. Они на кровлях и фронтонах, Они под складками знамен, В глубинах памяти бездонных И на устах времен. Мыслитель, дерзновенный гений, Свой лоб несущий средь огня и льда, Идеи многих поколений В гармонию приводит иногда. Но размывает ветер новый Громады мраморно-свинцовой Величественный силуэт — И нет ее, как прежних нет. О ярость мудрецов! О цели, Которые на сотнях языков Потоку жизни подчинять умели Разгул небесный мыслей-облаков! И жизнь влекла их под крутые своды Незыблемых систем, Лишить божественной свободы Бессильна вместе с тем. И вот в стенах ажурных павильонов, Среди когорт Изящных труб и блещущих реторт Вершится поиск фактов и законов. Материя разъятая дрожит, Исследована каждая пылинка — И тайна, в результате поединка, Теперь уму принадлежит. И вот еще: на выси ледяной, При помощи огромного кристалла, Краса и суть картины неземной Земному взору, наконец, предстала. Пусть, рассекая темноту, Глядят миры сквозь пустоту, Но эта первозданная гордыня Божественно сверкающих небес Обуздана. Теперь имеет вес Лишь алгебры надежная твердыня. И вот еще: на мраморном столе Лежит мертвец в угрюмом зале морга. Над ним анатом, с думой на челе И ощущением восторга, Склоняется. Прослеживает он Пути любого нерва и сосуда В мозгу и сердце — чтоб извлечь оттуда Сокровища для завтрашних времен. Идет по ступеням науки Мыслителей высокий путь, Мозолящих в экспериментах руки, Отдавших голову и грудь Единой страсти постиженья Земного и небесного движенья. Картезий, Лейбниц, Гегель, Кант, Спиноза, Вы, в ком срастились логика и греза, Чей мощный мозг был так вооружен Для схватки с миром, о, скажите, Какими был бы он сетями окружен, Тисками сжат — коль вы, кто дорожите Его единством, обрели бы власть Гнуть ради целого любую часть?! Вы насаждали постоянство Концепций неподвижных, как скала, Там, наверху, где облачная мгла Переполняет синее пространство. Все было предусмотренным, но вдруг Все рушилось вокруг. Весь горизонт клубился от сплетений Каких-то новых ясностей и теней. Просветы новые взрезали муть, И каждый был как новый путь К иному синтезу, иному обобщенью, Могучей думы воплощенью. Потоки воздуха взносились к небесам, К великолепью солнца, Ломившегося в синие оконца, Всесильного к двенадцати часам — И разлетались белые громады, Остались единицы от армады, Казались одинокими они В слепящем блеске и в тени, До дня очередного появленья Колоссов отвлеченного мышленья. И снова громоздятся облака, И ветра торопливая рука Их снова разрушает своевольно. Мы ими восхищаемся невольно, Когда глядим на них издалека. Но их творцы пытались — и не раз — Оправить вечность, как алмаз, В металл всемирной, абсолютной, Недвижной истины, в надежде смутной Решить всё разом. Дерзкая мечта Была напрасной. — Разве солнце может Не плавить лед и ждать, пока стреножит Его разбег слепая мерзлота!

Хвала человеческому телу

Перевод Г. Шенгели

В сиянье царственном, что в заросли густой Вонзает в сердце тьмы своих лучей иголки, О девы, чьи тела сверкают наготой, Вы — мира светлого прекрасные осколки. Когда идете вы вдоль буксов золотых, Согласно, весело переплетясь телами, Ваш хоровод похож на ряд шпалер живых, Чьи ветви гибкие отягчены плодами. Когда в величии полуденных зыбей Вдруг остановится одна из вас, то мнится: Взнесен блестящий тирс из плоти и лучей, Где пламенная гроздь ее волос клубится. Когда, усталые, вы дремлете в тепле, Во всем похожи вы на стаю барок, полных Богатой жатвою, которую во мгле Незримо пруд собрал на берегах безмолвных. И каждый ваш порыв и жест в тени дерев, И пляски легкие, взметая роз потоки, В себе несут миров ритмический напев И всех вещей и дней живительные соки. Ваш беломраморный, тончайший ваш костяк — Как благородный взлет архитектуры стройной; Душа из пламени и золота — маяк Природы девственной, и сложной и спокойной. Вы, с вашей нежностью и тишью без конца, — Прекрасный сад, куда не досягают грозы; Рассадник летних роз — горящие сердца, И рдяные уста — бесчисленные розы. Поймите же себя, величьте власть чудес! Коль вы хотите знать, где пребывает ясность, Уверуйте, что блеск и золото небес Под вашим светлым лбом хранит тепло и страстность. Весь мир сиянием и пламенем покрыт; Как искры диадем, играющих камнями, Все излучает свет, сверкает и горит, И кажется, что мир наполнен только вами.

Во славу ветра

Перевод В. Брюсова

Ты, убегающий вперед По всем путям земли огромной, Ты, непреклонный, ты, бездомный, Куда твой дух тебя влечет? Люблю я воздух, ветр, пространство, Иду, куда — не знаю сам; Как ветр, свистящий по лесам, Несет меня непостоянство. Под солнцем ветер раскален, Но в комнате прохладен он; Смотри: перстами рук багряных Лаская целый небосклон, Он травы клонит на полянах. Юг, север, запад и восток, Как мяч, руками огневыми Иль кулаками ледяными Бросают вдаль воздушный ток. Он был в Неаполе, а после был в Мессине; Он жестом божества зажег верхи валов; Изрезав, положил пески в немой пустыне Узором белым вкруг зеленых островов; Истомен вздох его, дыханье слабо; с видом Смущенным перед ним трава дрожит чуть-чуть; А он меж тем, летя, коснулся к пирамидам И сфинксу древнему бросал песок на грудь. Но дни меняются, и ветр летит поляной, В одежде из дождя, в лохмотьях из тумана, Вот он приходит к нам из стран безвестной мглы, С Британских островов, с холодных скал Джерсея, Где тонут в небесах созвездия, бледнея, Где белым инеем сверкают скал углы. То — ветр без радости и без лучей; он стонет, По океану он блуждает, как слепой; Но лишь коснется он скалы иль камень тронет, Подъемлет бездна грозный вой. Когда весна поля к воскресшей воле будит, Зеленую траву ветр беспощадно студит. Вот он приходит к нам оттуда, где в Москву Глядится древний Кремль и золотые главы, Бросая в небеса багряный отблеск славы; Где ветр, озлобленный и дикий, наяву Вонзает зубы в степь; летит с полей Украйны В Германию и рвет кустарники, крича Медяным голосом, чтоб после, словно тайны, Легенды повторять, где льется Рейн, журча… Ветр, тот же ветр, зимой, в сияющие ночи, И даль и небеса белит и жгуче точит. Он с полюса пришел, где к леднику ледник Дворцы молчания возвел на белом снеге; Спокойный, дерзостный, упорствуя в разбеге, Как острие копья он заостряет пик; Овеяв хмурый Зунд, коснулся он Урала, Во фьордах пробежал, к Исландии проплыл, И над безбрежностью седых морей устало Он перья снежные отряхивает с крыл. Откуда б ветер ни пришел, Он, возвращаясь из блужданий По степи, лесу иль поляне, Весь — блеск, здоровье, произвол. Он землю целовал губами золотыми Везде, Над радостями был людскими И был с людьми в беде. Надежды, гордость, страсть, все, что бессмертно в мире, Что жажда вечная во глуби душ зажгла, Всё раздували в нас его четыре Крыла! В нем словно сердце есть, великое, святое, Что бьется, плачет, буйствует, дрожит, Он отдает его и в холоде и в зное, И там, где счастье ждет, и там, где скорбь грозит. О ветр! Тебя люблю, дивлюсь тебе, с волненьем Тебя пою, И твой текучий хмель, живучий, с умиленьем До дна я пью. Он существо мое величит, он, который, Пред тем как проскользнуть сквозь легкие и поры В меня и пламенем взыграть в моей крови, — То грубо-сильно, то глубоко-нежно, Безбрежно Мир обнимал объятием любви.

Радость

Перевод Ю. Александрова

О, щедрость этих дней — родящей почвы сила И запахи полей, объятых тишиной! Спокойный городок захлестнут их волной, И к радости рывок душа моя свершила. Спасибо вам, глаза, тебе спасибо, грудь, Что немощи слеза не запретит вдохнуть И благодатный бриз, и ярость урагана, И огненную синь, и нежные лучи Звезды, глядящей вниз, на спящие в ночи Громады гор, пустынь, лесов и океана! Благодарю тебя, моя земная плоть, За то, что ты пока проворна и упряма, За то, что, жизнь любя, ты держишься так прямо И можешь старика во мне перебороть! О, долгий праздник утр спокойных и прекрасных: Вся свежесть росных лиц новорождённых роз, И сад, который мудр, поскольку он возрос Для этих белых птиц, для этих мыслей ясных! Люблю я гул толпы и улиц зеркала. Люблю извив тропы, которою пришла Несущая мою судьбу в ладонях милых; Люблю я вас, поля, где хлеб еще не сжат; Люблю тебя, земля, где пращуры лежат В своем родном краю, в своих простых могилах! Да, я живу во всем, — в болотах и лесах, На берегу, на дне, в стремительных созданьях, Пронзивших водоем, скользящих в небесах… И все живет во мне, в моих воспоминаньях. Я

беспределен в том, что ширится вокруг, — В пространстве золотом, где слиты лес и луг; И я горжусь тобой, могучей жизни древо, Где узловой наплыв на треснувшей коре — Мой волевой порыв на утренней заре, Не сломленный судьбой в ночи труда и гнева. Как поцелуй огня — на лбу в струях волос Коснувшийся меня душистый пламень роз. Я на ветру продрог, но в стонах наслажденья Вибрирует моя смятенная душа. На лоне бытия, размножиться спеша, Я сердцем изнемог и жду освобожденья. И тело в этот миг само себя сожгло, И в оперенье книг растет мое крыло, Порою вознося в такую беспредельность, Где множественность вся, преображаясь в цельность, Распахивает мир так щедро предо мной, Что я не наг, не сир в бездомности земной. Мужайся, человек, не сетуй никогда, Не жалуйся вовек на трудные года! Ведь ты вкусил плода чудеснейшего сладость — И, вечностью горда, душа впивает радость, Огромную, как свет, который к берегам Неведомым летит. Сумел ты, взлет орлиный Направив против бед, в какой-то миг единый Себя взнести в зенит и приравнять к богам.

Далеко за вокзалами, вечером

Перевод А. Ибрагимова

Все тонет в сумерках, закатом обагренных, И только, словно ножницы, в ночи Сверкают, темноту взрезая на перронах — От фонаря до фонаря — лучи. Как раззолоченная рака, изукрашен Вокзал — весь в ярких отблесках стекла. Повисли хлопья копоти и мгла На крышах и на шпилях башен. По подъездным путям, в пыли, в дыму, Ползут вагоны похоронным цугом. Гробы зловещие, толкаясь, друг за другом Они скрываются в густеющую тьму. А вслед им тянется рука в прощальной ласке, Взлетает над толпой надрывный чей-то крик… То постоит недолго паровик, То снова мчится — в грохоте и лязге. Его вбирают, с ужасом в груди, То рощи дикие, то пашни, то долины. Вот позади тоннель — и путь окончен длинный; Все море распахнулось впереди. Здесь, по волнам, сияя в позолоте, Проходят бриги утренней порой. Их флаги пестрые — в стремительном полете, И рею каждую — усеял птичий рой. Диковинно изогнуты их кили. Рули шафрановы и рыжи кливера. Прочны канаты их — тугая жила к жиле; Высоким мачтам не страшны ветра. Матросы из краев неведомых и древних Поют на палубе. Так нежен их напев, Движенья так усталы. На форштевнях Драконы раскрывают грозный зев. Мечты идут войною против буден… А волны в гавани свершают свой побег Вдоль старых, тихо зыблемых посудин В страну, где пылкости не остужает снег. И вдруг — забыто все: отгрохотали Вагоны, и замолк вокзальный гул. Полны неистовства, нас призывают дали, И мир все двери настежь распахнул.

Верхарн. «Зори»

Смерть

Перевод Ю. Александрова

— Душа печальная моя, Откуда, об руку с луною, Пришла ты говорить со мною, Последней правды не тая? — Оттуда я, где огнекрылы Дворцы зари, где ночь светла. Смотри: я розы принесла Для завтрашней твоей могилы. — Душа бессмертная моя, Ты знаешь: одержим я страхом Однажды стать холодным прахом, Уйти во мрак небытия. — Но ты боишься только света, Боишься вечной высоты, Где жизнь и смерть свои цветы Сплетают на челе поэта. — Скажи, прекрасная моя: Ты видишь время, призрак черный, С косой в руке над этой сорной Травой, которой стану я? — Не бойся жалких привидений. Не нам с тобой во тьме лежать. В пространстве время удержать Способен плодоносный гений!

Дерево

Перевод М. Донского

Среди полей, Вздымаясь царственно громадой одинокой, В дни ласковой весны и в дни зимы жестокой, С жарой и холодом равно ведя борьбу, Оно всегда полно стремлением единым: Навязывать свою державную судьбу Равнинам. Уж сколько раз, пока над ним текут века, Зарею новою сменялся день вчерашний; Всё те же стелются вокруг луга и пашни. Давно ушедшие во тьму небытия Исчезнувшие поколенья Следили, как его сучков рождались звенья, Коры сплеталась чешуя. Крестьяне видели в его спокойной силе Оплот своих трудов; в тени его ветвей Полдневный отдых свой обычно проводили, И дети их под ним нередко находили Приют любви своей. В деревне по нему любой из стариков Предскажет — будет дождь иль ясная погода: Оно посвящено и в замыслы ветров, И в откровения восхода. Извечную печаль тоскующих полей Оно хранит в своей тяжелой древесине, Но лишь снега растают на равнине И сок в его стволе задвижется быстрей, — Мильоном пробужденных клеток, Губами почек и руками веток, Всем существом своим в грядущее оно Устремлено. Из солнечных лучей, из струй весенних ливней Оно плетет листвы живые кружева. К покорным небесам все выше, все призывней Вздымается его могучая глава; Его настойчивые пористые корни День ото дня жадней, год от году упорней, Всё ненасытнее из почвы сок сосут, Верша таинственный и исступленный труд. Но, чтоб в могуществе державном утвердиться, В какой свирепый бой Оно должно вступить с суровою зимой, Как с ураганами отчаянно сразиться! Повсюду ненависть, и ярость, и вражда; Метели севера и град востока Обрушиваются, казня его жестоко; Опилки инея, иголки льда Вонзаются в его кору глубоко, Но никогда, Ни на мгновенье Не прекращает дерево труда, Идя путем упорства и терпенья К поре прекрасного весеннего цветенья. И в октябре, когда в его листах блистало Густое золото и пурпур гордый рдел, Придя издалека, как пилигрим усталый, Светло и радостно я на него глядел. Оно своей листвы торжественное пламя Вздымало заревом огромным в небеса; Казалось, что оно живыми существами Населено и в нем слышны их голоса. И я ласкал его своим влюбленным взглядом, Завидя, как оно трепещет на ветру, Я подходил к нему и становился рядом И гладил пальцами шершавую кору. Я грудью припадал к его стволу, и грубо, Со страстью, с жадностью его я обнимал И прижимал к нему пылающие губы, И дивный ритм его мне в сердце проникал. Так я сливался с ним душой своей и телом, Был как бы ветвь его среди других ветвей, Примером вдохновлен блистательным и смелым, Я жизнь все преданней любил и горячей; Я твердость черпал в нем, и мощь, и постоянство, Былую легкость мышц я ощущал в себе, И был способен сжать в своих руках пространство, И не боялся вновь противостать судьбе. И восклицал я: «Сила — это благо. Благословенны мощь, и стойкость, и отвага! Пусть человечество их изберет как стяг: Сметет преграды грозный их кулак И нам откроет путь к земле обетованной». И жарко целовал я узловатый ствол… Когда же небосвод закатом алым цвел И вечер на поля сходил благоуханный, Я, светлым, радостным безумием объят, Стремительно шагал, куда глаза глядят.

Завоевание

Перевод М. Волошина

Земля дрожит раскатом поездов, Кипят моря под носом пароходов; На запад, на восток, на север и на юг Они бегут, Пронзительны и яростны, Зарю, и ночь, и вечер разрывая Свистками и сигналами. Их дымы стелются клубами средь туманов Безмерных городов; Пустыни, отмели и воды океанов Грохочут гулами осей и ободов; Глухое, жаркое, прерывное дыханье Моторов взмыленных и паровых котлов До самых недр глубинных потрясает Землю. Усилья мускулов и фейерверк ума, Работа рук и взлеты мыслей дерзких Запутались в петлях огромной паутины, Сплетенной огненным стремленьем поездов И кораблей сквозь пенное пространство. Здесь станция из стали и стекла — Там города из пламени и теней; Здесь гавани борьбы и сновидений, Мосты и молы, уголь, дымы, мгла — Там маяки, вертясь над морем бурным, Пронзают ночь, указывая мель; Здесь Гамбург, Киль, Антверпен и Марсель — А там Нью-Йорк с Калькуттой и Мельбурном. О, этих кораблей огромный караван! О, груз плодов и кож для неизвестных целей, Идущий сквозь моря самумов и метелей, Сквозь раскаленный штиль и гневный ураган! Леса, лежащие на дне глубоких трюмов, И недра гор на спинах поездов, И мраморы всех пятен и цветов, Как яды темные запекшиеся руды, Бочонки и тюки, товаров пестрых груды И надписи: Кап, Сахалин, Цейлон. А возле них, кипя со всех сторон, Взмывает, и бурлит, и бьется в исступленье Вся ярость золота!.. Палящее виденье! О, золото! Кровь беспощадной вседвижущей силы. Дивное, злое, преступное, жуткое золото! Золото тронов и гетто, золото скиний, Золото банков-пещер, подземное золото, Там оно грезит во тьме, прежде чем кинуться Вдоль по водам океанов, изрыскать все земли, Жечь, питать, разорять, возносить и мятежить Сердце толпы, — неиссчетное, страстное, красное. Некогда золото было богам посвященным, Пламенным духом, рождавшим их молнии. Храмы их поднимались из праха, нагие и белые, Золото крыш отражало собою их небо. Золото сказкою стало в эпоху русых героев: Зигфрид подходит к нему сквозь морские закаты, Видит во тьме ореолы мерцающей глыбы, Солнцем лежащей на дне зеленого Рейна. Ныне же золото дышит в самом человеке, В цепкой вере его и в жестоком законе, Бродит отсветом бледным в страстях его и безумье, Сердце его разъедает, гноит его душу, Тусклым бельмом застилает божественный взор. Если же вдруг разражается паника — золото Жжет, пепелит и кровавит, как войны, как мор, Рушит безмерные грезы ударами молота. Все же Золото раз навсегда в человеке вздыбило Волю к завоеванью безмерного. О, ослепительный блеск победителя-духа! Нити металла — носители быстрого слова — Сквозь сумасшедшие ветры, сквозь сумасшедшее море Тянут звенящие нервы одного сумасшедшего мозга. Все повинуется некоему новому строю. Кузня, в которой чеканят идеи, — Европа. Расы древних культур, расчлененные силы, Общие судьбы свои вы вяжете вместе с тех пор, Как золото жалит ваш мозг общим желаньем! Гавани, молы, покрытые дегтем и варом, Черные склады, кипящие штольни, гудящие домны, Ваша работа вяжет всё уже узлы паутины С тех пор, как золото здесь, на земле, Победило золото неба! Золото жизни иль золото смерти — страстное золото Азию тянет петлей, проливается в Африку; Золото — скиптр океанов, бродячее золото, С полюсов белых срывается к рыжим экваторам. Золото блещет в победах, в разгромах мерцает, Золото кружится в звездных орбитах веков, Золото властно ведет в державно намеченных планах Мачты своих кораблей, рельсы своих поездов Вдоль по пустыням земли, вдоль по водам океанов…

Жизнь

Перевод А. Голембы

Залюбоваться всей вселенской суматохой, Чтоб творчески взорлить над тщетной суетой, Над всеми корчами бескрылости пустой; Стать вровень с временем, с трагической эпохой, Вином реальности суметь упиться всласть, Чтоб в сердце — власть огня, в мозгу — похмелья власть! О, ясность мудрая отборных крупных злаков! О, пламень, избранный из тысячи огней, — Нет обольстительней его и холодней! О, мужество! Всегда твой жребий одинаков: Твой путь высок и крут, а встреча далека, И гордость светлая разит верней клинка! Сметать препятствия, смелее с каждым разом, И, шествуя вперед, уверенность храня, По тропам времени и перепутьям дня, Знать, что с тобой твои терпенье, воля, разум, И, стало быть, в простом величии своем, Ты сам становишься сильнее с каждым днем! Любить, но не себя. Любить друзей, в которых Твои достоинства. Друзья всегда с тобой: За ту же будущность они вступают в бой И мыслят так, как ты. И каждый сердца шорох У них, как у тебя, и каждый сердца звук, И тот же перечень тревог и черных мук! В них упоение все той же вечной сечей, В них отсвет трепетный чудовищных атак И гневных приступов. В них звездный зодиак, И человечья боль, и подвиг человечий; Так сердцем доблестным благой закон прими, Что правит звездами, мирами и людьми!