Эмиль XIX века
Шрифт:
Точно также какъ отъ недостаточной пищи ослабваетъ дятельность желудка и хиретъ весь организмъ, точно также и отъ неудовлетворительной умственной пищи слабетъ дятельность мозга. Но тутъ и останавливается вліяніе родителей. Дале они безсильны. Также какъ они не могутъ заставить желудокъ ребенка выработывать напр. углекислоту изъ веществъ, которыя должны доставлять его организму азотъ, также точно они не могутъ сдлать чтобы т условія, которыя развиваютъ чувство развили бы умъ, которыя развиваютъ умъ развили бы воображеніе, которыя развиваютъ впечатлительность и раздражительность ребенка, развили бы сдержанность, обдуманность и хладнокровіе. А между тмъ большинство родителей и воспитателей имютъ въ виду именно это невозможное развитіе, когда они говорятъ о всемогуществ воспитанія.
Эскиросъ врагъ общественнаго воспитанія, что вполн объясняется состояніемъ воспитательныхъ заведеній во Франціи во время императорскаго правительства. Вс школы были подчинены вліянію католическаго духовенства, которое имло въ виду не умственное развитіе воспитанниковъ, а упроченіе своей власти надъ умами. Для этой цли все приносилось въ жертву. Да процвтаетъ клерикализмъ и да гибнетъ міръ — было всегда девизомъ католическаго духовенства. И если міръ не погибъ не смотря на то, что столько вковъ католичество заправляло его судьбами, то потому что разумъ великая всепобждающая сила и рано или поздно восторжествуетъ надъ мракомъ. Отъ мертвящаго вліянія католицизма ускользали немногія сильныя личности, которыя впослдствіи длались его непримиримыми врагами — системы же воспитанія
Эскиросъ имлъ при этомъ въ виду другую цль — охранитъ ребенка отъ всякихъ вншнихъ вліяній, которыя навязали бы ему извстный обязательный образъ мыслей и помшали его самостоятельному развитію. Эта цль вполн понятна для честнаго гражданина Франціи. Онъ видлъ какъ имперіализмъ и клерикализмъ подготовляли гибель его страны и хотлъ спасти въ сын честнаго сына Франціи. Эта цль достигается его семьей, хотя далеко не далеко не вполн, что для совершеннаго огражденія ребенка отъ всякихъ вліяній, слдовало бы увезти воспитателя его на необитаемый островъ. Эмиль жилъ въ англійскомъ обществ, тоже глубоко пропитанномъ духомъ клерикализма, который и въ Англіи оказывается сильнымъ тормазомъ прогрессу, какъ то свидтельствуетъ самъ Спенсеръ, который противъ допущенія женщинъ въ парламентъ приводитъ не избитые доводы объ ихъ неспособности къ общественной дятельности и измн ихъ естественному призванію, а справедливый доводъ — что допущеніе ихъ усилитъ партію клерикаловъ враждебную свобод и наук. Не смотря на разность формы духъ клерикализма одинъ и тотъ же, онъ какъ въ Англіи такъ и во Франціи ищетъ прозелитовъ и всего боле старается захватить въ свои руки вліяніе на умы. Какъ ни сильно вліяніе хорошей семьи на ребенка, но когда онъ подрастая увидитъ, что она одна держится извстныхъ взглядовъ, а окружающее его общество другаго, въ его умъ невольно западаетъ сомнніе, неужели она одна права, а все общество ошибается? Дло другое, еслибы отдльный кружокъ, общества, который держался бы взглядовъ Эскироса, устроилъ бы воспитательное заведеніе съ цлью оградить дтей отъ того обязательнаго образа мыслей, который поставилъ Францію на край гибели. Ребенокъ съ первыхъ годовъ сознанія привыкъ бы видть что противъ этого обязательнаго образа мыслей стоятъ не единичныя личности, но цлая часть общества.
Воспитаніе Эмиля заканчивается въ нмецкомъ университет. Юноша становится лицомъ къ лицу съ таинственными вопросами такъ страшными для незрлыхъ умовъ и съ практическими вопросами: что длать, чмъ быть. На эти вопросы своего Эмиля деистъ и мизантропъ Руссо указалъ на обоготвореніе великаго творящаго духа природы и на мирную семейную жизнь, вдали отъ ненавистнаго ему общества, на лон природы, наполненную филантропіей, любовью и восторгами. Эта жизнь должна обновить человчество — по мннію женевскаго мечтателя. Въ этой аркадіи измученное больное человчество XVIII вка искало спасенія отъ всхъ золъ, и не нашло
Въ XIX вк Эскиросъ же могъ указать на сентиментальный мистицизмъ Руссо; этотъ мистицизмъ привелъ Францію къ товіанизму, мессіанизму, къ богу Ма-Па и наконецъ къ религіи позитивистовъ съ непогршимымъ папой во глав, въ образ первосвященника О. Конта. Государственная религія Франціи — католицизмъ велъ въ застою и порабощенію и онъ указалъ сыну единственный выходъ возможный для него — скептицизмъ. На вопросы сына что длать, чмъ быть — онъ отвчаетъ будь честнымъ гражданиномъ Франціи. И образъ дйствія, который онъ указываетъ ему вполн понятенъ и практиченъ для француза. Онъ въ горячей діатриб противъ чиновничества отсовтываетъ сыну «идти увеличивать собой несчетную армію чиновниковъ». Чиновники для него — паразиты, которые добиваются синекуръ, торгаши совстью и честью, тупоумные рабы. Въ этой діатриб высказался дальновидный политикъ предвидвшій гибель, въ которую ввергла Францію централизація съ ея арміей чиновниковъ. Настоящее положеніе Франціи вполн оправдаетъ эту діатрибу противъ чиновниковъ и т совты противъ государственной службы, которые докторъ Эразмъ давалъ своему сыну. Каждый честный человкъ, также ясно понимавшій положеніе длъ какъ онъ, долженъ былъ сказать сыну: «Если ты не хочешь продавать честь и свободу, если не хочешь губить отечество, то не служи правительству, которое губитъ его, а ступай въ ряды оппозиціи». И совтъ этотъ былъ вполн практиченъ въ отношеніи императорской Франціи. Современныя событія доказали, что служить правительству, продажное интендантство котораго не заготовило средствъ для обороны страны, полуторастотысячныя арміи котораго сдавались съ оружіемъ въ рукахъ и императоромъ во глав — значило готовить позоръ и гибель своей страны.
Но разумется то, что справедливо въ отношеніи одной страны не можетъ быть принято безусловнымъ правиломъ, которое должно лечь основаніемъ воспитанія веденнаго при другихъ условіяхъ. Еслибы напримръ въ то время, когда Іосифъ II длалъ свои реформы, какой нибудь австріецъ также горячо служившій прогрессивнымъ идеямъ какъ докторъ Эразмъ, вздумалъ отсовтывать сыну идти въ чиновники, то это было бы въ высшей степени неразумно, это было бы измной интересамъ своей страны и всего человчества. Удерживая молодежь отъ службы прогрессивному правительству, онъ ослаблялъ бы его и лишалъ бы ее возможности служить своему отечеству. Но Франція была поставлена въ исключительное положеніе. Непрочность сменявшихся правительствъ указывала на возможность служить Франціи помимо правительства и потому то, что говоритъ Эразмъ сыну въ глав II послдней книги, справедливо только по отношеніи къ Франціи. Въ другихъ странахъ, гд государственная служба главное и почти единственное поприще открытое для образованныхъ членовъ общества, было бы въ высшей степени непрактично возстановлять противъ нея молодыя силы, представляя неизбжныя во всхъ человческихъ учрежденіяхъ темныя стороны ея всесильными втянуть и поглотить все, что есть хорошаго въ стремленіяхъ молодости. Молодости слдуетъ указать на эти неизбжныя темныя стороны, но для того чтобы она внесла въ нихъ свтъ всего того, что въ ней есть хорошаго и честнаго, чтобы подъ вліяніемъ постояннаго притока ея свжихъ силъ, старыя злоупотребленія исчезали, старая неправда умирала и общество, по закону прогрессивнаго развитія, поднималось бы на высшую ступень.
Теперь, быть можетъ, инымъ придетъ въ голову вопросъ: къ чему же переводится книга, которая требуетъ въ предисловіи столькихъ оговорокъ. Но дло въ томъ что еслибы выбирать для перевода только т книги, съ которыми переводчики безусловно во всемъ согласны — то пришлось бы не выбрать ни одной. Полнаго безусловнаго согласія во всемъ не можетъ существовать между людьми, какъ бы близко ни были ихъ взгляды и убжденія. Лишать публику книги, которая заключаетъ въ себ много истинно полезнаго, потому только что въ этой книг попадаются мысли, съ которыми нельзя безусловно согласиться, было бы въ высшей степени нелпо. А что книга Эмигль XIX столтія заключаетъ въ себ много истинно полезнаго — неоспоримо. Система воспитанія, которую авторъ указываетъ родителямъ вполн разумна и подтверждается доказательствами науки. Эскиросъ, наравн съ Спенсеромъ и немногими учеными занимавшимися вопросомъ воспитанія, сказалъ обществу, что ребенокъ самостоятельная личность — и въ этомъ его великая заслуга. Если общество проникнется этой истиной — человчество сдлаетъ великій шагъ на пути развитія. Тогда съ первыхъ годовъ не будутъ гнуться и ломаться его живыя силы — силы, которымъ принадлежитъ будущее. Кром этой великой истины онъ указываетъ на многія практическія мры, которыя должны имть благодтельное вліяніе на развитіе дтства и юношества, напр. устройство выставокъ, панорамъ — и того что онъ называетъ храмовъ науки. Все это можно устроить очень дешевыми средствами, и даже еслибы дорогими, то вс подобныя траты производительны и сторицею откупятся обществу. Наконецъ Эскиросъ своей книгой указалъ идеалъ къ которому должно стремиться воспитаніе. Идеалъ Руссо былъ — воспитать добродтельнаго человка, идеалъ Эскироса — честнаго гражданина на службу обществу. Онъ могъ понимать эту службу по своему, сообразно съ условіями своей страны, но изъ этого не слдуетъ чтобы идеаль воспитанія на который онъ указываетъ, былъ ложенъ.
М. Цебрикова.
ЭМИЛЬ ДЕВЯТНАДЦАТАГО СТОЛТІЯ
КНИГА I
Мать
I
Докторъ Эразмъ*** своей жен
3 января 185…
Цлую долгую недлю я не былъ въ состояніи писать теб, милая Елена. Не нахожу словъ выразить теб все, что я выстрадалъ въ это время. Ужасъ тюремнаго заключенія не въ лишеніи свободы идти куда вздумается, а въ томъ уныніи, которое подавляетъ душу. Глазъ устаетъ видть все т же своды, т же столбы, т же корридоры; голова кружится въ этой живой могил, среди этихъ камней становишься камнемъ и самъ. Безъ голоса, почти безъ движенія, безъ мыслей я сидлъ истуканомъ въ своей тюрьм. Мн казалось, что у меня отняли мою собственную личность; что не я жилъ, а жила эта тюрьма, которая захватила меня какъ добычу и заключила меня въ кругъ безвыходнаго и механическаго существованія. Нужно много работать надъ собой, увряю тебя милая Елена, для того, чтобы снова стать самимъ собой. Я пережилъ дни этой работы, и теперь я снова тотъ же, чмъ былъ.
Не жди отъ меня описанія ***. Заключенный въ тюрьм не знаетъ мстности гд живетъ. Меня вывезли изъ *** при заход солнца и ночь уже наступила, когда мы прибыли сюда. Я едва могъ разглядть на черномъ неб еще боле черные силуеты каменныхъ башенъ, шпилей и остроконечныхъ крышъ: тюрьма казалось выстроенной изъ мрака. Мы вышли изъ кареты и поднялись пшкомъ по узкому проходу, высченному ступенями въ скал; онъ оканчивался у тюрьмы для государственныхъ преступниковъ. Я шелъ какъ во сн, но не смотря на то, меня поразила величественная красота зданія, внчающаго вершину мрачнаго утеса, и море, волны котораго съ ревомъ разбивались другъ о друга. Этотъ утесъ сплошная масса гранита, которая поднимается надъ песчаной степью.
Берегъ пустынный и печальный тянулся къ океану, который я узналъ издали по дрожавшему блеску его зыби. Но не всегда такъ бываетъ. При высокомъ прилив океанъ заливаетъ песчаную пустыню, съ ревомъ поднимается выше и окружаетъ утесъ своими неизмримыми клокочущими волнами.
Моя келья, изъ которой видно море, освщена узкимъ окномъ, прорубленнымъ въ толщ стны. Это даже не окно, а какъ говорятъ инженеры, бойница — и эта жалкая щель для меня открываетъ безграничное. Это окно такъ высоко, что я долженъ встать, чтобы видть вчно бгущія волны, и даже приподняться на носки. Когда я сижу — я вижу одно небо. Все равно и у меня есть свой уголъ въ природ. Я по цлымъ часамъ наблюдаю цлый рядъ явленій, которыя до сихъ поръ не останавливали мое вниманіе: смняющіеся переливы свта и тни, громъ, градъ, туманъ — словомъ мрачную и величественную красоту метеоровъ. Пусть другіе любятъ смотрть на отраженіе неба въ поверхности воды, въ которую глядятся проносясь облака; для меня эта картина оборочена. Я вижу море въ неб.