Энциклопедия философских наук. Часть первая. Логика

Гегель Фридрих Георг Вильгельм

{169}

ного единства субъективного и объективного. Именно в состоянии настоящего помешательства оба способа существования конечного духа, — с одной стороны, развитое в себе разумное сознание со своим объективным миром, с другой стороны, процесс внутреннего ощущения, крепко держащийся за самого себя и внутри себя самого имеющий свою объективность, — каждый для себя развиты до внутренней целостности, до личности. Объективное сознание помешанных обнаруживается многообразнейшими способами: они знают, например, что находятся в доме умалишенных; знают своих надсмотрщиков; знают также и про других, что они безумны; смеются над безумием друг друга; используются для выполнения всякого рода дел, иногда даже сами назначаются надзирателями. Но в то же время они грезят наяву и подвержены особому представлению, несоединимому с их объективным сознанием. Эти их сны наяву сродни сомнамбулизму; но в то же время, однако, первые отличаются от второго. В то время как в сомнамбулизме обе в одном индивидууме существующие личности не

соприкасаются друг с другом, а сомнамбулическое сознание скорее так отделено от бодрствующего сознания, что ни одно из них ничего не знает о другом и двойственность личностей проявляется также и как двойственность состояний, — в настоящем помешательстве, напротив, две разные личности не представляют собой в то же время и двух различных состояний, но существуют в одном и том же состоянии; так что эти одна другую отрицающие личности — сознание душевное и сознание рассудочное — взаимно соприкасаются друг с другом и друг о друге знают. Помешанный субъект оказывается поэтому при себе в том, что составляет его собственное отрицание, другими словами — в его сознании имеется непосредственно налицо его отрицание. Это отрицательное не преодолевается помешанным — то двойственное, на что он распадается, не приводится к единству. Хотя в себе помешанный и есть один и тот же субъект, он тем не менее не имеет, следовательно, самого себя предметом в качестве единого, с самим собой согласующегося, нераздельного внутри себя субъекта, но имеет себя таковым предметом лишь в качестве субъекта, распадающегося на две личности.

Определенный смысл этой разорванности — этого при-себе- бытия духа в том, что составляет его отрицание, — требует еще некоторого дальнейшего развития. Это отрицательное получает в помешательстве более конкретное значение, чем какое имел в рассмотрении, проведенном нами до сих пор, отрицательный момент души. Подобно этому и при-себе-бытие духа должно быть взято здесь в более конкретном смысле, чем до сих пор было взято осуществленное для-себя-бытие души.

Итак, прежде всего необходимо различать упомянутое отрицательное, характерное для помешательства, от других родов отрицательного нашей души. Наконец, мы можем заметить, что

{170}

если мы, например, переживаем затруднения, то мы тоже находимся у самих себя в том, что в нас есть отрицательного, но из-за этого мы еще не являемся безумцами. Ими мы становимся только тогда, когда при перенесении затруднений мы не преследуем никакой разумной цели, которая достигается только благодаря им. Так, например, предпринятое для укрепления души путешествие к гробу господню можно рассматривать как глупость, потому что такое путешествие для предносящейся при этом цели совершенно бесполезно, следовательно, вовсе не является необходимым средством для ее достижения. На том же основании можно рассматривать как помешательство путешествия индийцев, осуществляемые ими ползком через целые страны. В помешательстве отрицательное является, следовательно, таким, в котором находит себе выражение лишь ощущающее, а не рассудочное и разумное сознание.

Но в состоянии помешательства, как уже было сказано выше, отрицательное составляет определение, присущее как сознанию душевному, так и сознанию рассудочному в их взаимном отношении.

Это отношение обоих только что упомянутых противоположных друг другу способов при-себе-бытия духа точно так же требует ближайшей характеристики, чтобы не смешать его с тем отношением, в котором простая ошибка и глупость находятся к объективному, разумному сознанию.

Чтобы выяснить этот пункт, напомним о том, что, поскольку душа становится сознанием, для нее, вследствие разделения того, что в природной душе связано непосредственным образом, возникает противоположность субъективного мышления и внешности — двух миров, которые в своей истинности, правда, тождественны друг с другом (ordo rerum atque idearum idem est [порядок вещей и идей один и тот же], говорит Спиноза), но которые, однако, для просто рефлектирующего сознания, для конечного мышления обнаруживаются как существенно различные и друг по отношению к другу самостоятельные. Таким образом, душа в качестве сознания вступает в сферу конечности и случайности, в сферу того, что является внешним по отношению к самому себе и тем самым существует как нечто единичное. Что я знаю, стоя на этой ступени, это я знаю прежде всего как нечто единичное, неопосредствованное, следовательно, как нечто случайное, как нечто данное, найденное. То, что найдено и стало содержанием ощущения, я превращаю в представления и делаю это в то же время внешним предметом. Это содержание я познаю, однако, затем — поскольку деятельность моего рассудка и моего разума направляются на него — в то же время как нечто не только единичное и случайное, но как момент некоторой великой взаимосвязи, как нечто, стоящее с другим содержанием в бесконечном опосредствовании и в силу этого опосредствования становящееся чем-то необходимым. Только поступая указанным сейчас способом, я нахожусь в своем уме, и заполняющее меня содержание получает с своей стороны

{171}

форму объективности. Подобно тому как эта объективность есть цель моего теоретического стремления, она образует также и норму моего практического поведения. Если поэтому я захочу мои цели и интересы, — следовательно, исходящие от меня представления — перевести

из их субъективности в объективность, то я должен, если хочу быть рассудительным, представить себе материал, т. е. противостоящее мне наличное бытие, в котором я намереваюсь осуществить помянутое содержание так, как этот материал существует поистине. Стало быть, совершенно так же, как и в отношении противостоящих мне объектов, я, для того чтобы поступить рассудительно, должен иметь правильное представление также и о себе самом, т. е. обладать таким представлением, которое согласуется с целокупностъю моей действительности, с моей бесконечно определенной, от моего субстанциального бытия отличенной индивидуальностью.

Конечно, как относительно себя самого, так и относительно внешнего мира я могу ошибаться. Нерассудительные люди имеют пустые субъективные представления, неосуществимые желания, которые они тем не менее надеются реализовать в будущем. Они ограничиваются совершенно разрозненными целями и интересами, придерживаются односторонних принципов и вследствие этого вступают в разлад с действительностью. Но эта ограниченность, как и упомянутое выше заблуждение, не представляет еще собой какого-либо помешательства, если только эти нерассудительные люди знают в то же время, что их субъективное еще не существует объективно. Помешательством заблуждение и глупость становятся лишь в том случае, когда человек свое только субъективное представление принимает в качестве объективного, за непосредственно для себя наличное и отстаивает его вопреки находящейся с ним в противоречии действительной объективности. Для помешанных то, что в них только субъективно, совершенно в такой же мере достоверно, как и объективное; в своем субъективном представлении, — например, в воображении, будто они есть вот этот человек, которым они на самом деле не являются, — они имеют достоверность себя самих, с этим связывается их бытие. Если поэтому кто-нибудь говорит, как помешанный, то прежде всего следует напомнить ему о всем объеме его отношений, о его конкретной действительности. Если же он и тогда, — несмотря на то, что упомянутая объективная связь доведена до его представления и им осознана, — все-таки продолжает цепляться за свое ложное представление, то помешательство такого человека не подлежит уже более никакому сомнению.

Из только что сказанного следует, что безумным представлением можно назвать пустую абстракцию и чистую возможность, принимаемую помешанным за нечто конкретное и действительное) ибо, как мы видим, в этом представлении и осуществляется как раз абстракция от конкретной действительности помешанного.

{172}

Если я, например, не будучи королем, все-таки принимаю себя за короля, то это противоречащее всей совокупности моей действительности и потому безумное представление, конечно, не имеет никакого другого основания и содержания, кроме той неопределенной всеобщей возможности, что так как человек вообще может быть королем, то почему бы как раз мне, этому определенному человеку, тоже не быть королем.

Но что такое цепляние за некоторое, с моей конкретной действительностью несоединимое, особое представление может во мне возникнуть, — основание этого заключается в том, что прежде всего я представляю собой совсем абстрактное, совершенно неопределенное и потому для всякого любого содержания открытое «я». И, поскольку я являюсь таким «я», я могу создавать себе самые пустые представления, считать себя, например, за собаку (что люди были превращены в собак, это ведь встречается в сказках), или я могу воображать, что в состоянии летать, потому что места для этого достаточно и потому что другие живые существа способны летать. Напротив, как скоро я становлюсь кон- кретным «я», как только приобретаю определенные мысли о действительности, как, например, в последнем случае начинаю думать о своей тяжести, я тотчас же начинаю понимать невозможность для себя летать. Только человек поднимается до того, чтобы постигать себя в упомянутой выше совершенной абстракции «я».

Вследствие этого он имеет, так сказать, привилегию на сумасшествие и безумие. Эта болезнь развивается, однако, в конкретном, рассудительном самосознании лишь постольку, поскольку это последнее падает на низшую ступень бессильного, пассивного, абстрактного «я». Вследствие этого снижения конкретное «я» теряет абсолютную власть над всей системой своих определений, утрачивает способность ставить все вступающее в душу на надлежащее место, в каждом из своих представлений оставаться для самого себя совершенно наличным, отдается во власть частного субъективного представления, этим представлением выводится за пределы самого себя, из центра своей действительности выносится вовне и приобретает, — так как оно в то же время сохраняет еще и сознание своей действительности, — два центра — один в остатке своего рассудочного сознания, другой в своем безумном представлении.

В сознании помешанного абстрактная всеобщность непосредственного, сущего «я» находится в неразрешенном противоречии с оторванным от целокупности действительности и тем самым совершенно единичным представлением. Это сознание не есть поэтому нечто подлинно действительное, но застрявшее в моменте отрицательности «я» при-себе-бытие. Столь же неразрешимое противоречие господствует здесь также между упомянутым единичным представлением и абстрактной всеобщностью «я», с одной стороны, и с гармоничной внутри себя целокупностью действитель- субъективный дух