Энциклопедия философских наук. Часть первая. Логика
Шрифт:
{173}
поста — с другой. Отсюда следует, что справедливо отстаиваемое понимающим разумом положение: что я мыслю, то истинно, у помешанного получает совершенно превратный смысл и становится чем-то в такой же мере неистинным, как и утверждение абсолютной раздельности субъективного и объективного, противополагаемое безрассудством рассудка только что упомянутому положению об истинности мыслимого. Перед этим безрассудством, равно как и перед помешательством, уже простое ощущение здоровой души обладает преимуществом разумности, поскольку в нем имеется налицо действительное единство субъективного и объективного. Как уже было сказано выше, это единство получает, однако, свою совершенную форму только в понимающем разуме; ибо только то, что мыслится этим разумом, является как по своей форме, так и по своему содержанию истинным — представляет собой совершенное единство мыслимого и сущего. Напротив, в помешательстве единство и различие субъективного и объективного представляют собой нечто только формальное, исключающее собой конкретное
Для связи и в то же время для большего уяснения мы повторим здесь в более сжатой и, по возможности, в более определенной форме кое-что из того, что уже не раз было затронуто в предшествующем параграфе и в примечании к нему. Мы имеем при этом в виду то, что помешательство по существу потому должно быть понято как одновременно и духовная и телесная болезнь, что в нем господствует совершенно непосредственное, еще не прошедшее бесконечного опосредствования единство субъективного и объективного. Пораженное помешательством «я» — сколь бы резко выраженной ни была эта кульминационная ступень чувства самого себя — представляет собой еще нечто естественное, непосредственное, сущее, в чем, следовательно, различенное может упрочиться как сущее. Или, говоря еще определеннее, в помешательстве особенное чувство, противоречащее объективному сознанию помешанного, вопреки этому объективному сознанию упрочивается как нечто объективное, а не полагается только идеально; это чувство имеет, следовательно, форму чего-то сущего и тем самым телесного и вследствие этого порождает в помешанном некоторую его объективным сознанием не преодоленную двойственность бытия, некоторое сущее различие, становящееся для помешанной души твердым пределом.
Что касается, далее, вопроса, также поставленного уже в предшествующем параграфе, о том, как дух доходит до того, чтобы быть помешанным, то, кроме уже данного там на него ответа, здесь можно заметить, что вопрос этот предполагает еще не достигнутое душой на данной ступени ее развития устойчивое объективное сознание и что на том месте, где в настоящий момент находится наше рассмотрение, ответ следует дать скорее на противоположный вопрос — именно на вопрос о том, как замкнутая в свое
{174}
внутреннее существо, со своим индивидуальным миром непосредственно тождественная душа из чисто формального, пустого различия субъективного и объективного достигает действительного различия этих обеих сторон и тем самым истинно объективного, рассудочного и разумного сознания. Ответ на этот вопрос будет дан в последних четырех параграфах первой части учения о субъективном духе.
Впрочем, из того, что в начале этой антропологии было сказано о необходимости начинать философское рассмотрение субъективного духа с природного духа, а также из всесторонне развитого в предшествующем изложении понятия помешательства, в достаточной мере ясно, почему помешательство должно быть рассмотрено до здорового, рассудочного сознания, хотя оно и имеет рассудок своей предпосылкой и представляет собой не что иное, как самую крайнюю стадию болезненного состояния, до которой рассудок может опуститься. Разъяснение этого состояния мы должны были дать уже в антропологии, потому что в нем душевная сторона, природная самость человека, абстрактно формальная субъективность получает господство над объективным, разумным, конкретным сознанием, а рассмотрение абстрактной, природной самости должно предшествовать изображению конкретного, свободного духа. Чтобы, однако, этот переход от чего-то абстрактного к — по крайней мере потенциально содержащему его в себе — конкретному не получил вид стоящего особняком и потому сомнительного явления, мы можем напомнить о том, что и в философии права должен иметь место подобный же переход. И в этой науке мы тоже начинаем с чего-то абстрактного — именно с понятия воли, — продвигаемся, далее, к во внешнем наличном бытии происходящему осуществлению еще абстрактной воли, к сфере формального права, затем уже переходим от внешнего наличного бытия к рефлектированной в себя воле, к области моральности и, наконец, в-третьих, к объединяющей в себе оба эти абстрактные момента и потому к конкретной нравственной воле. — В сфере самой нравственности мы также начинаем с непосредственного, с той природной, неразвитой формы, которую нравственный дух имеет в семье; переходим затем к происходящему в гражданском обществе раздвоению нравственной субстанции; и наконец, достигаем открывающегося нам в государстве единства и истины обеих этих односторонних форм нравственного духа. — Из этого хода нашего рассмотрения, однако, никак еще не следует, чтобы нравственность мы и по времени делали чем-то позднейшим по сравнению с правом и моральностью или чтобы семью и гражданское общество мы хотели объяснить как нечто в действительности предшествующее государству. Скорее, напротив, мы очень хорошо знаем, что нравственность составляет основу права и моральности, равно как и то, что семья и гражданское общество с их хорошо упорядоченными различиями уже предполагают наличие государства.
{175}
Но в философском развитии нравственного мы не можем начинать с государства, ибо в этом последнем нравственное развивается до своей самой конкретной формы, тогда как начало необходимо представляет собой нечто абстрактное. На том же основании и моральное. должно быть рассматриваемо перед нравственным, хотя первое только как некоторого
Этим мы закончим те замечания, которые мы должны были сделать здесь о понятии помешательства вообще.
Что касается, далее, особых видов состояния помешательства, то их различают обыкновенно не столько по их внутренней определенности, сколько скорее по внешним обнаружениям этой болезни. Этого для философского рассмотрения недостаточно.
Даже и помешательство мы должны познать как нечто необходимое и постольку разумным образом внутри себя различенное.
Однако необходимое различение этого душевного состояния нельзя вывести из особого содержания имеющегося в помешательстве формального единства субъективного и объективного; ибо содержание это есть нечто бесконечно многообразное и тем самым случайное. Мы должны поэтому, напротив, обратить внимание на всеобщие различия по форме, обнаруживающиеся в состоянии помешательства. Для этой цели мы должны сослаться на сказанное нами раньше, а именно на то, что помешательство было охарактеризовано нами как внутренняя замкнутость духа, как некоторая погруженность его в себя, своеобразие которой — в противоположность в-себе-бытию духа, имеющемуся налицо и в сомнамбулизме — состоит в том, чтобы не находиться более в непосредственной связи с действительностью, но быть от нее самым решительным образом отделенной.
Это состояние внутренней самопогруженности является, с одной стороны, всеобщим в каждом виде помешательства, с другой же стороны, представляет собой — если оно остается при своей неопределенности, при своей пустоте — особый вид состояния помешательства. С этого особого вида мы и должны начать рассмотрение различных видов помешательства.
Если, однако, упомянутое совершенно неопределенное в-себе- бытие получает определенное содержание, связывается с чисто субъективным особым представлением и это последнее принимает за нечто объективное, — тогда обнаруживается уже вторая форма состояния помешательства.
Третья и последняя, главная форма этой болезни проявляется тогда, когда то именно, что противостоит заблуждению души,
{176}
в такой же мере существует для души, — когда помешанный свое чисто субъективное представление сравнивает со своим объективным сознанием, открывает резкую противоположность между ними и таким образом приходит к несчастному чувству противоречия с самим собой. Здесь мы видим душу в ее более или менее полном отчаяния стремлении снова высвободить себя из раздвоения, имеющегося налицо уже во второй форме помешательства, но там еще едва заметного или даже совсем еще не чувствуемого, и снова восстановить конкретное тождество с собой, внутреннюю гармонию самосознания, непоколебимо пребывающего в едином центре своей действительности.
Рассмотрим теперь несколько подробнее только что отмеченные три основные формы помешательства.
1. Слабоумие, рассеянность, бестолковость Первая из этих трех основных форм — совершенно неопределенное погружение в самого себя — проявляется прежде всего как Слабоумие Это последнее имеет разные формы. Бывает природное слабоумие. Оно неисцелимо. Сюда преимущественно относится то, что называют кретинизмом, состояние, частью проявляющееся спорадически, частью же в известных местностях, в особенности в узких долинах и болотистых местах, приобретающее эндемический характер. Кретины представляют собой плохо сложенных, уродливых, часто пораженных зобом, бросающихся в глаза своим тупым выражением лица, людей, нераскрытая душа которых нередко оказывается способной к издаванию только совершенно нечленораздельных звуков. — Но помимо такого природного слабоумия встречается также и такое, в которое человек впадает или вследствие несчастья, в котором он сам не виноват, или же по своей собственной вине. Что касается случая первого рода, то Пинель приводит пример одной слабоумной от рождения женщины; тупоумие ее, как полагали, произошло от чрезвычайно сильного испуга, который испытала ее мать во время своей беременности. Нередко слабоумие является следствием буйного состояния духа; в этом случае исцеление становится в высшей степени невероятным; часто и эпилепсия также кончается состоянием слабоумия. Но не менее часто это состояние вызывается также и чрезмерностью всякого рода излишеств. — Относительно явления слабоумия можно упомянуть еще и то, что иногда оно обнаруживается также в виде тенденции к оцепенению, в виде полнейшего паралича как телесной, так и духовной деятельности. — Впрочем, слабоумие встречается не только как длительное, но и как преходящее состояние. Так, например, один англичанин впал в состояние
{177}
полного безразличия ко всем вещам, сперва к политике, затем к своим делам и к своей семье; он сидел неподвижно, уставившись перед собой, годами не произносил ни одного слова и обнаружил такую притупленность ко всему, что заставлял сомневаться в том, узнает ли он еще свою жену и детей. Он был излечен тем, что другой человек, одетый точно так же, как и он, сел против него и стал во всем подражать ему. Это привело больного в сильнейшее возбуждение, вследствие которого его внимание было перенесено вовне: долгое время погруженный внутрь самого себя, он теперь был вытолкнут из себя вовне.