Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

Корман Яков Ильич

У нот шел спор о смысле интервала,

И вот одноголосия жрецы

Кричали: «В унисоне — все начала! В октаве — все начала и концы!».

Некоторые музыкальные образы в этой строфе поддаются достаточно четкой интерпретации. О том, что ноты являются метафорическим образом разных человеческих типов, говорилось, например, в «Песне о нотах» (1969): «У нот выходит всё, как у людей, / Но парадокс имеется — да вот он: / Бывает — нота “фа” звучит сильней, / Чем высокопоставленная нота» /2; 502/.

Что же касается «жрецов одноголосия», которые прославляли «унисон», то нетрудно догадаться, что под ними подразумеваются те «полубезумные ораторы», которые непрестанно повторяли, что в СССР все равны и никто не должен выделяться из коллектива, то бишь — из «унисона». Этих же «жрецов одноголосия» поэт упоминает в стихотворении «Дурацкий сон, как кистенем…» (1971): «Но скажут мне: “Пой в унисон! / Жми, что есть духу!”. /Ия пойму: вот это сон, / Который в руку».

Известно, что для Высоцкого было категорически неприемлемо «пение в унисон», и он всегда старался

оставаться самим собой, о чем неоднократно писал в своих стихах: «Вхожу я через черный ход, / А выходить стараюсь в окна» («Вот главный вход…», 1966), «Вот заиграла музыка для всех, / И стар и млад, приученный к порядку, / Всеобщую танцует физзарядку, / Ноя рублю сплеча, как дровосек: / Играют танго — я иду вприсядку» («Муру на блюде доедаю подчистую…», 1976) [2002] ^{[2003] [2004]} , «Это я о гусях — гусь истек и иссяк, / Тот, который всё рушил косяк» («В стае диких гусей был второй…», 1980; АР-4-44), «Я этот хор бездарностей нарушу» («О поэтах и кликушах», 1971; АР-4-193), «Выбивался из общей кадрили» («Памятник», 1973 /4; 260/), «М. еня не примут в общую кадриль» («Песня автомобилиста», 1972), «И против кадрили мы проголосуем» («Чечетка», 1973; АР-9-186), «Лучше выпью зелья с отравою, / Над собою что-нибудь сделаю, / Но свою неправую правую / Не сменю на правую левую!» («Прыгун в высоту», 1970), «Прыгать, как положено, я, видно, не могу, / А как не положено — без пользы» («Песенка про прыгуна в длину», 1971), «Бег мой назван иноходью, значит — / По-другому, то есть — не как все» («Бег иноходца», 1970), «Я иду в строю всегда не в ногу, / Столько раз уже обруган старшиной! / Шаг я прибавляю понемногу, / И весь строй сбивается на мой» («Нараспашку — при любой погоде..», 1970)347, «В стае диких гусей был второй, / Он всегда вырывался вперед. / Гуси дико орали: “Стань в строй!” — / И опять продолжали полет» (1980), «Они кричат, что я — опять не в такт, / Что наступаю на ноги партнерам» («Маски», 1970).

2002

Ср. также с авторской репликой во время концерта на побережье озера Пампушка (Ленинградская область, пос. Сосново, 01.07.1972): «Спасибо вам, что вы меня вытащили. Но я всё равно, наверное, диссонансом врежусь, но у меня нет лирических песен, то есть они все странные».

2003

Об этом же напишет Эрнст Неизвестный: «…художник не может идти в ногу, он всегда идет не в ногу и навязывает другим ритм своей ходьбы» (Неизвестный Э. Говорит Неизвестный. Франкфурт-на-Майне: Посев, 1984. С. 131). Поэтому лирический герой Высоцкого говорит: «Даже конь мой иноходью ходит», — а в «Беге иноходца» он сам предстанет в образе коня-иноходца.

2004

Из воспоминаний сценариста Игоря Шевцова (Перевозчиков В. Страницы будущей книги // Библиотека «Ваганта». М., 1992. № 9. С. 22).

Поэтому и в следующей цитате смычки пели «не в такт» с остальным оркестром: «Что-то свое, но немое, / В воздухе пели смычки. / Гений кулачного боя, / Он набирает очки» (АР-12-56). А через некоторые время говорится о том, что «гений кулачного боя» наказал эти смычки за чрезмерную вольность: «Вот разошлись смычковые — картинно / Виновников маэстро наказал». Похожим образом вел себя лирический герой в «Милицейском протоколе»: «И разошелся, то есть расходился», — и авторский двойник в «Письме с Канатчиковой дачи» (1977): «Взвился бывший алкоголик, / Матерщинник и крамольник <.. > Разошелся — так и сыпет…». Кроме того, этот персонаж взвился, так же как смычковые: «Взвились смычки штыками над страной» (АР-12-62), — и волны в песне «Шторм» (1973): «Волна барьера не возьмет — / Она взовьется и падет. <.. > Я тоже подлетаю к краю…» (АР-9-153).

Да и сам Высоцкий применял этот глагол к самому себе: «Ну, сделали запись [для «Кинопанорамы»]. Я час с лишним, как полный…, выкладывался. А потом она [Ксения Маринина] подходит и говорит: “Владимир Семенович, вы не могли бы организовать звонок к Михаилу Андреевичу Суслову?” Я аж взвился: “Да идите вы…! Стану я звонить! Вы же сказали, что все разрешеноЬР⁴⁸.

А с «Письмом с Канатчиковой дачи» у стихотворения «Он вышел — зал взбесился…» прослеживаются еще некоторые сходства — например, одинаковые действия дирижера и главврача: «Маэстро сделал знак, как балерина, / Виновников маэстро наказал» (АР-12-78) = «Подал знак платочком значит, / Началось — [держись, наш брат] будут дергать наугад» (АР-8-44); и одинаковое состояние остальных людей: «В мозг молоточки долбили» (АР-12-58) = «И бермуторно в мозгу» (С5Т-4-255).

О

смычках сказано, что они «взвились… штыками над страной» (АР-12-62), как в стихотворении «Проделав брешь в затишье…» (также — 1972): «Весна идет в штыки» (причем если здесь «запела вода, пробуждаясь от сна», то и смычки тоже «пели, взметаясь»; АР-12-56). Данный образ впервые встретился в «Штрафных батальонах» (1963): «Ты бей штыком, а лучше — бей рукой». И позднее — уже в качестве сравнения — он будет использован в стихотворении «Ожидание длилось, а проводы были недолги…» (1973): «Здесь, на трассе прямой, мне, не знавшему пуль, показалось, / Что и я где-то здесь довоевывал невдалеке. / Потому для меня и шоссе, словно штык, заострялось, / И лохмотия свастик болтались на этом штыке».

В стихотворении «Проделав брешь в затишье…» говорится о «воинах в легких небесных доспехах», а в песне «Оплавляются свечи…» (вновь — 1972) упоминались «отряды-струи», которые, «построясь в облаках» (АР-12-24), должны были победить «тупое равнодушье крыш». Эти «отряды-струи», названные водой, характеризуются следующим образом: «Ничего не теряла / В этой мутной воде, / Говорить продолжала / На своем языке» («Оплавляются свечи…» /3; 418/). Но так же вели себя и смычки в стихотворении «Он вышел…», причем они вновь действовали в облаках: «Что-то свое, но немое, / В небе писали смычки» (АР-12-56).

Подобную независимость часто демонстрируют лирический герой Высоцкого и герои, близкие ему по духу: «Хоть с волками жил — не по-волчьи выл. — / Блеял песенки всё козлиные» («Песенка про Козла отпущения», 1973), «На свой необычный манер» («Канатоходец», 1972), «Колея эта только моя — / Выбирайтесь своей колеей!» («Чужая колея», 1972).

Но поскольку смычковые «разошлись», их наказал «маэстро», то есть тот же «злой дирижер», причем наказал их картинно, публично — «чтобы впредь неповадно другим» («Прыгун в высоту»). Поэтому и в «Побеге на рывок» будет сказано: «Всем другим для острастки — / Кончен бал с беглецом» (С4Т-3-276).

Вообще мотив наказания постоянен у Высоцкого: «А потом перевязанному, / Несправедливо наказанному…» («Вот главный вход…», 1966), «Наказали бы меня за распущенность / И уважили этим очень бы» («Я сказал врачу: “Я за всё плачу…”», 1968 [2005] ), «Ну что ж такого — наказали строго» («Скажи еще спасибо, что живой», 1969; АР-2-94), «Жду наказанья каждый миг» («Песня Белого Кролика», 1973; АР-1101), «Стою наказания любого» («Песенка про прыгуна в длину», 1971), «Он не знает, что ему не светит, — / Я припомню — пусть потом секут, — / Все его арапники и плети: / Сброшу его, сброшу на скаку!» («Бег иноходца», 1970 /2; 535/), «Ушел с работы — пусть ругают за прогул» («Песня автозавистника», 1971), «И пусть наказанье грозит — я согласна» («Песня Алисы», 1973), «Будет нам наказаньем безмолвие, / И наградою — звук» («Белое безмолвие», 1972 /3; 377/). Это же наказанье безмолвием встретится в «Гербарии» и в «Истории болезни»: «А мне нужны общения / С подобными себе» /5; 72/, «Мне здесь пролеживать бока / Без всяческих общений» /5; 407/.

2005

в этом стихооворенни ллирческий герой ттже «разошелся, тс» ееть расходится»: «Я и буйствовать могу — полезно нам!».

Завершая разговор об образе смычковых, заметим, что они «взвились… штыками над страной». Похожий образ космической, «планетарной» битвы разрабатывается в песне «Мы вращаем Землю», написанной почти в одно время со стихотворением «Он вышел…», и между ними наблюдается интересная перекличка: «На краткий миг вселенная застыла, / И пианист подавленно притих» (АР-12-74) = «Кто-то там, впереди, бросил тело на дот, / И Земля на мгновенье застыла». В первой из этих цитат под вселенной подразумевается рояль, являющийся alter ego автора: «И утопают клавиши вселенной, / Поняв, что не ласкают их, а бьют» (АР-12-60). А во второй — Земля застыла в результате самопожертвования одного из солдат.

Теперь обратимся к тем отрывкам текста, в которых автор говорит уже только о себе: «Стоял рояль на возвышенье в центре, / Как черный раб, покорный злой судьбе. / Он знал, что будет главным на концерте, / Он взгляды всех приковывал к себе». Здесь очевидно сходство, в том числе ритмическое, со стихотворением «Парад-алле! Не видно кресел, мест» (1969): «Вот на манеже мощный черный слон, / Он показал им свой нерусский норов. / Я раньше был уверен, будто он — / Главою у зверей и у жонглеров» (а образ «мощного черного слона», в свою очередь, предвосхищает описание другого авторского двойника — из песни «Жили-были на море…», 1974: «У черного красавца борт подгнил, / Забарахлили мощные машины» /4; 440Г