Еще одна сказка барда Бидля

rain_dog

– Тебе все можно.

Он смеется, придвигается ко мне и шепчет близко-близко «зато тебе ничего нельзя», так, что мне щекотно от его дыхания. И от его шепота и губ, что легко касаются сейчас моего уха, по всему телу бегут мурашки. И это немного жутковато и невероятно здорово - ощущать эту дрожь и предвкушение, которые будто собираются между лопатками, сбегают вниз по позвоночнику, спускаются ниже, до самых пяток. Наверное, я глупый, говорю я себе, он же тысячи раз касался меня, проводил руками по груди, слушая мое сердце, обнимал меня, шептал мне в макушку всякие ласковые слова, даже тогда, когда я падал в пропасть. Но сейчас все совсем иначе, его прикосновения несут не тепло, а жар, в них жажда, его руки двигаются то очень медленно, замирая, то быстро, рвано, как будто он хочет вобрать меня всего, растопив своими горячими ладонями. И я,

ощущая это, начинаю дышать как-то судорожно, откидываю голову ему на плечо, прижимаюсь к нему, мне плевать, что будет дальше. Если просто от его прикосновений я готов потерять голову, зачем думать обо всем остальном? А он опять тихо смеется, видя мою реакцию, теперь уже я понимаю, что он очень боялся, а теперь вот расслабляется. Доволен. И переворачивает меня на спину, медленно стягивает мою футболку, целуя каждый открывающийся участок кожи, поднимаясь от живота к ключицам, а потом наклоняется к моим губам и опять спрашивает:

– Можно?

Я пытаюсь улыбнуться.

– Я же трофей, который ты честно взял на поле боя, почему ты спрашиваешь?

– А что делают с трофеями?
– его голос такой вкрадчивый сейчас, мне немного страшно, и в то же время хочется, чтоб все продолжалось.

– Наверное, они достаются на милость победителей?

– Победителей, говоришь?

И вот теперь он целует меня, совсем не как тогда, две ночи назад, а очень осторожно. Губы у него мягкие, он касается ими моих очень нежно, и я чувствую, как и мои становятся мягкими и податливыми от этих прикосновений. Рука его на моей груди, совсем не невинные касания - его пальцы будто рассеянно обводят мои соски, чуть сжимая их, поглаживая, спускаются к животу, вновь скользят вверх. И он рисует языком контур моих губ, я подаюсь еще ближе к нему, не отпускаю, не пугаюсь, когда ощущаю, что этот поначалу столь легкий поцелуй становится глубже, его язык касается моих десен, неба. Только прижимаюсь к нему еще ближе, пытаясь обнять.

– Не боишься меня?
– спрашивает он тихо, я вижу его глаза в полутьме, красиво очерченный рот, ставшие влажными губы, растрепавшиеся волосы.

– Совсем не боюсь, - шепчу я.

И он продолжает целовать меня, спускается вниз, проводит языком от подбородка к ключицам, повторяя свой путь кончиками пальцев, еще ниже, теперь его занимают мои сжавшиеся и затвердевшие соски, рука скользит все дальше, ложится на впалый живот… Сейчас он заметит… Я идиот, он же взрослый мужчина, он же понимает, что я уже возбужден до предела, что он там такого нового заметит, успокаиваю я себя. Но мне все равно немного неловко. А он как бы случайно чуть ниже смещает локоть, так, что уже просто не может не ощущать моего затвердевшего члена сквозь тонкую ткань боксеров. Надо было спать в пижаме! В латах! Прикрывшись щитом и положив между нами меч, как в старые добрые времена! И как будто ничего не замечает, теперь щекочет языком мой пупок, целует нежную чувствительную кожу на животе - весь дрожу. А потом, небрежно, будто случайно, дотрагивается до меня через ткань там, где я бы не позволил дотронуться до меня никому. Да что там, я и сам, скитаясь, страдая и сражаясь, совсем забыл о том, что подобные вещи вообще возможны в мире. А сейчас это делает он, возвращая моему телу воспоминания о том, что в мире бывают не только боль и долг. А, может быть, он и себе так возвращает эти воспоминания… Вот так, медленно и уверенно поглаживая меня, пока даже не пытаясь проникнуть под тонкую ткань. И эти как бы скрытые прикосновения заводят меня еще больше, я уже не могу сдерживаться, начинаю стонать, а так как мне стыдно делать это в голос, грызу губы, кусаю костяшки пальцев. Северус, ну он, разумеется, замечает, что я пытаюсь делать, отводит мою руку, но не удерживает - просто проводит большим пальцем по моим губам, чуть нажимая, как тогда, когда я видел сон про Святого Себастьяна, но сейчас на них не выступает кровь, я кусаю его за палец, совсем чуть-чуть, он усмехается, позволяет мне и дальше кусаться, а потом вновь приникает к моему рту, я задыхаюсь, потому что на этот раз он целует меня так, как хочет он сам - долго, требовательно, иногда прерываясь, чтобы провести языком по моим губам. И я чувствую его горячую руку там, теперь уже не через ткань, кожа к коже, схожу с ума, пытаюсь стонать, но он не перестает целовать меня, выгибаюсь, но он не отпускает - и вскоре мир вокруг становится ослепительно ярким и горячим. Я ловлю ртом воздух, пытаюсь заново научиться дышать, а он прижимает меня

к себе, будто хочет, чтоб этот миг по-настоящему принадлежал нам обоим.

Когда я перевожу дыхание и смотрю на него, а в глазах у меня, наверное, безумное счастье и благодарность, он улыбается и тоже почему-то абсолютно счастлив.

– А ты?
– спрашиваю я.

Это же нечестно, он же тоже, я же все время чувствовал и его возбуждение, хотя он точно старался не касаться меня определенными частями тела…

– А я обойдусь, - говорит он, а голос у него такой довольный, мурлычет, словно сытый кот.

– Но как же, ты же…

Я не понимаю, хотя, наверное, я сейчас уже ни на какие подвиги не способен. Даже на очищающие, но мне это и не нужно - он давно сделал все за меня.

– По крайней мере, еще два раза точно за мной, - смеется. Хорошо, что теперь мы оба можем над этим смеяться…

– Но так же нечестно, - не унимаюсь я, несмотря ни на что.

– Глупый, - он целует мои глаза, брови, виски, теперь уже не жадно, как несколько минут назад, а просто очень нежно.
– Просто, когда ты кончаешь в моих руках, это так здорово. Мне давно этого хотелось…

То, что он говорит это, и то, как он это говорит, это, даже, пожалуй, лучше, чем то, что он только что сделал для меня.

– А когда ты понял, ну, что я тебе, ну, что ты хочешь меня?

Я не решаюсь сказать, что «ты меня любишь», он же не говорит об этом, как не говорю этого и я. Может быть, просто время для этого еще не настало. Он отвечает, не задумываясь, наверное, очень давно уже знает ответ на мой вопрос.

– Когда ты заснул на ковре в гостиной в Греймор-хилл. Только я бы это не формулировал так, как ты сейчас. «Хочешь» - это слишком просто.

Он крепче прижимает меня к себе, может быть, боится, что я сейчас начну вырываться. Но я и не собираюсь.

– И ты отправил Рона с Герми спать, а сам отнес меня наверх?

– Ну да. Только не сразу. Сидел и смотрел на тебя, как дурак. А ты спал практически у моих ног, совсем беззащитный, такой еще ребенок. И мне захотелось сделать так, чтоб ты был просто счастлив, но не один, не с кем-то еще, а со мной. И тогда я все понял. То, что должен был понять гораздо раньше.

– Нам тогда оставалось несколько дней до второго ритуала. Как же ты смог?
– мне сейчас уже больше жалко не себя, а его.

– А ты?

А что я? Одно дело, когда тебя просто ведет долг, и ты не позволяешь себе отвлекаться на всякие глупости. А другое дело, когда ты вынужден делать то, что требовал от нас ритуал, с тем, к кому испытываешь какие-то чувства. Я обнимаю его, тянусь к его губам, целую, совсем неумело - мне негде было научиться. Он отвечает, легко, невесомо, мягко.

– Я даже целоваться не умею, - виновато говорю я.

– Ничего, - опять смеется, - я тебя научу.

– Ну да, - я улыбаюсь, - у тебя при твоей жизни, опыт, конечно, богатый!

– На тебя хватит.

Мы еще какое-то время лежим так, молча, я слушаю, как бьется его сердце - ровно, спокойно. И я хочу, чтоб так было всегда, чтоб у нас впереди была вечность, которую он мне уже успел пообещать. И мы оба засыпаем, а прочная стена, совсем недавно отделявшая нас друг от друга, наконец-то рассыпается невидимыми осколками, не задевая ни одного из нас.

* * *

Ожерелье Луны Лавгуд.

Рано-рано утром, когда первые лучи июньского солнышка только начинают проникать в наши окна, преломляясь в витражах и рассыпаясь тысячами красок, Северус уже встает. Сквозь сон я чувствую, как он осторожно вылезает из-под одеяла, стараясь не потревожить меня, а потом не удерживается, наклоняется ко мне, проводит рукой по моим растрепанным волосам и целует, целует меня, сонного, в уголок рта, я вцепляюсь в его руку и не отпускаю - и тогда он целует меня уже по-настоящему.

– Спи, малыш, - говорит он, - отсыпайся, пока есть возможность.

– А ты куда так рано?
– у меня голос со сна хриплый, не очень я похож на дитятю, которым меня тут пытаются считать.

– Мне работать надо, я ж не герой войны, а просто директор. Спи!

Врет он все, про то, что не герой войны. Он мне ничего не сказал, но от Гермионы я знаю, что в Министерстве нас всех ожидают ордена, только церемонию отложили до моего полного выздоровления. Меня, как самого героического героя, ждет Мерлин первой степени, а всех их - Северуса, Кингсли, Герми и Рона - второй. Ну и еще куча наград поменьше для всех, кто так или иначе поучаствовал - для Невилла, Луны, Мак Гонагалл.