Эти несносные флорентийки
Шрифт:
— Кто ты, чужеземец? И кто этот прекрасный ребёнок, чей лоб озарён светом?
— Меня зовут Тарчинини, а это Фабрицио, мой сын.
Воздев руки, как будто она произносила заклинание, Тоска дель Валеджио прогремела:
— Счастлив тот, кто любим Богом и творит во славу своего дома. Есть у вас 500 лир, чтобы потратить их, синьор?
— Простите?
— За 500 лир я открою вам всё, что вас ждёт, все, чего вы сможете ещё избежать, и всё, что вам придётся всё же перенести! 500 лир, да? Чтобы избежать ловушек
Фабрицио потянул отца за рукав:
— Что говорит эта синьора, папа?
— Ничего.
Это был ответ, который одинаков для всех отцов, желающих избежать навязчивых вопросов, но который поставил мальчика перед дилеммой: либо его папа глухой, либо он врёт. Ромео хотел пойти дальше, но прорицательница вовремя загородила ему дорогу. Полицейский, словно этакий Лаокоон, пытающийся освободиться от опутавших его змей, старался высвободиться из рук Тоски, которая провозгласила:
— О! Ромео, неужели ты не любишь свою Джульетту?
— Какую?
— Ту, что дала тебе этого гениального ребёнка!
Гениальный ребёнок, объятый неосознанным страхом, предпочёл покинуть отца, чтобы скрыться в комнате милой особы, столь легкомысленно одетой, а Тарчинини уступил, охваченный волнением всякий раз, когда его спрашивали о жене. Любовь взяла верх над недоверчивостью.
— С ней что-нибудь случилось?
Прорицательница схватила левую руку своего собеседника и, плотоядно усмехнувшись, стала изучать его ладонь.
— С ней все в порядке, но я вижу большие облака, скопившиеся на ее небе.
— А? Что за облака?
— Те, что несёт демон ревности.
Успокоенный, веронец пошутил:
— Если только это, то тогда нет особой опасности.
Вдруг Тоска издала нечто вроде хрипа и отбросила руку Ромео.
— Что такое, синьора?
— Кровь! Я вижу кровь!
— Да? Какую? Где?
— На тебе! Вокруг тебя! Ты человек крови!
Комиссар подумал, что она угадала его профессию или же, уже имея сведения, играла перед ним комедию.
— Ну, я человек крови, а дальше?
Она сипло прошептала:
— После крови остаётся только... только смерть!
Бросив своего клиента и забыв потребовать 500 лир, она убежала и закрылась в своей комнате, и во внезапно установившейся тишине слышно было, как она поворачивала ключ в замке.
Оказавшись у себя, Ромео упал в кресло и воскликнул:
— Нам, кажется, досталась в соседки сумасшедшая!
Фабрицио серьёзно выразил своё мнение:
— Мне больше нравится дама, которая гуляет совсем голая.
— А если я тебе сейчас отвешу пощёчину?
Потрясённый такой чудовищной, несправедливой угрозой, которую, в его глазах, ничто не оправдывало, мальчик спросил себя, не сходит ли его отец потихоньку с ума. Внезапно, охваченный естественным желанием мести, он заявил:
— Раз так, то я тебе не расскажу, что было у
Подумав о грузчике-мяснике, Тарчинини решил, что его сын, может быть, присутствовал при проявлениях нежности, и от одной мысли об этом холодный пот выступил на его спине.
— Как, Фабрицио, ты ничего не скажешь своему папочке?
— Нет!
— Ты больше ему не доверяешь?
— Нет!
— Почему?
—Потому что ты сказал, что дашь мне пощёчину, а я ничего не сделал!
— Это была шутка!
Мальчик смерил своего отца подозрительным взглядом.
— Странные шутки!
— Ну, забудем об этом, и расскажи мне!
— Нет!
— Ну хорошо! Не будем больше об этом говорить! Тем более, я думаю, что ты всё сочинил и что, в общем-то, ничего и не произошло.
— О-ля-ля! Если бы ты видел Розалинду с её черепашьей грудью и козьей задницей!
— Как ты смеешь...
— Это графиня сказала ей, что у неё...
— Замолчи! Хватит!
— Ma que! Папа, это только начало!
— Я запрещаю тебе продолжать!
Да, Ромео запомнит школьных друзей Джульетты!
— Пойди умойся, Фабрицио, мы уходим.
— Куда?
— Сначала гулять, потом обедать.
Такая программа улучшила настроение мальчика. В этот момент постучали в дверь и, не дождавшись ответа, вошла София, и Ромео почувствовал, что бледнеет. Однако на этот раз на ней был очень короткий домашний халатик. Она всего лишь забыла его запахнуть. Тарчинини, послушный своему долгу, загородил собою Фабрицио, которого совсем не заботили отцовские проблемы и который, напротив, хотел встретить ту, кого считал уже своим другом. В результате все трое со стороны выглядели так, будто танцевали какой-то немыслимый балет-импровизацию.
— Я принесла книжку для Фабрицио.
— Очень любезно с вашей стороны, но не могли бы вы...
— Что же?
Соответствующими жестами веронец старался дать понять своей посетительнице, что она должна завязать пояс на своём халатике. Она не понимала смысла в мимике, которую сочла весьма странной. Полицейский наконец решился:
— Одеться.
— Одеться? Но я и так уже оделась, чтобы прийти к вам, ведь у вас ребёнок.
Ромео сдался и, сев на стул, провёл рукой по лбу, сказав себе, что флорентийки довольно странные создания.
— Послушайте, синьорина...
— Всё нормально... Не утомляйтесь!
Она завязала поясок.
— Вот! Вы довольны? У вас извращённый ум, наверное! Ma que! Не надо принимать меня не за то, что я есть. Я раздеваюсь, это точно, но никогда на публике!
— А здесь, сейчас?
— Здесь сейчас я, кажется, одета?
Ромео вспомнил старое правило, что одни и те же слова не имеют равного смысла для всех.
— Простите, синьорина.
— Зовите меня София. Вы придёте вечером к графине?