Это могли быть мы
Шрифт:
– Любит. А если твоя мать вернется, с чем она останется? Ни с чем?
– Послушай… Она свалила от нас и не может просто так вернуться как ни в чем не бывало. Она не хотела быть нашей матерью или его женой. Что изменилось теперь? У нее богатая жизнь в Лос-Анджелесе, даже собственный раздел телешоу! А этот продюсер – ее муж. Понимаешь? Она замужем за тем парнем, который хочет снять фильм. Вот. Здесь ей делать нечего.
Еще один мудрый взгляд, который говорил, что она догадалась, что он гуглил Кейт, что он не впервые услышал о новой жизни своей матери. Его бесило, что это так очевидно.
– А начало продаж книги?
Господи!
– Адам, ты должен туда пойти, – строго сказала Делия. – Ты просто обязан.
Адам вздохнул. Он и не говорил, что не собирается.
– Хорошо, схожу. Ты довольна?
– Спасибо.
– Ты бы тоже не была там лишней. Разве нет? С твоей-то подготовкой?
Она лишь чуть повела бровями, услышав его колкость. В дополнение к степени в области изящных искусств, которую она получала на дистанционном обучении, Делия училась на курсах тренеров личностного роста, тренеров йоги, диетологов и прочих выдуманных профессий. Конечно, ей не нужно было работать. У ее деда денег было – куры не клюют. Адам едва мог прокормить себя за счет уроков игры на гитаре. Но он отказывался работать на какой-нибудь тупиковой должности с двадцатипятилетним начальником, читавшим по вечерам автобиографию Алана Шугара [1] , прежде чем подрочить на сон грядущий. Он был творцом.
1
Алан Шугар – британский бизнесмен и политик. (Здесь и далее прим. перев.)
– Ты с ней увидишься? – спросила Делия.
– С кем?
Он уже успел погрузиться в фантазию о жизни в каньоне возле Лос-Анджелеса, о девушках в легких платьях вокруг плавательных бассейнов цвета дешевых бирюзовых украшений.
– Со своей матерью. Ты увидишься с ней, когда она приедет?
– Она не приедет. С чего ты взяла?
Большие глаза Делии широко распахнулись: ее способ показать, что он несет чушь, но она слишком вежлива, чтобы сказать это вслух. Она протянула руку, и он помог ей встать, не в силах не восхититься очертаниями ее бедер, обтянутых лайкрой.
– Я думала, продюсер приезжает встретиться с твоим отцом.
– Он по своим делам приезжает. Не только ради отца.
Почему он счел необходимым это подчеркнуть? Потому что не мог принять того, что его недотепа-отец в самом деле сумел продать книгу и стал человеком, с которым ищут встречи другие? Он попросту завидовал человеку, который на самом деле осуществил свое намерение.
– Не важно. Разве она с ним не приедет? Она ведь его жена? То есть не странно ли будет, если она не приедет?
Адам об этом не подумал. Неужели ему придется увидеться с матерью через столько лет? Заплачет ли она? Или, еще хуже, вдруг она вообще не захочет его видеть? Как и все последние пятнадцать лет.
– Понятия не имею. Она нас бросила – ей нечего сказать в свою защиту. Разве нет?
Делия перекинула длинные волосы через плечо.
– Оливия тоже меня бросила.
–
– Не очень часто.
И Адам знал, что по меньшей мере часть вины за это лежала на нем, но об этом он тоже предпочитал не задумываться.
– В общем, к черту это сборище беглых пациентов психушки. О чем ты со мной хотела поговорить?
Делия задумалась, и он заметил странное выражение, промелькнувшее на ее лице. Страх? Обычно ее ничто не пугало. Столкнувшись с уличным грабителем, она, наверное, сумела бы убедить его сдаться.
– Давай сначала выпьем кофе, ладно? Ничего серьезного, просто… нужно кое-что тебе сказать.
Пока она сворачивала дорогущий коврик, ему пришло в голову, что, если бы дело было действительно несерьезное, она сказала бы ему сразу. Что-то здесь было не так.
Эндрю, 2009 год
– Что думаешь? – спросила Оливия.
У них вошло в привычку после ужина перекусывать еще раз чем-нибудь легким, из яиц или рыбы, прямо на кухонном острове, о котором так мечтала Кейт, когда они покупали дом. Словно остров, будь он кухонный, тропический или необитаемый, мог в самом деле принести человеку счастье. После этого «второго ужина» они уходили в гостиную, читая или беседуя у камина, пока не приходило время ложиться спать. Разжигать камин придумала Оливия, которая покупала дрова и зажигалки и вычищала его по утрам. В своей обычной тихой манере она так часто повторяла ему, что не любит телевизор, пока однажды он не проснулся в полной уверенности, что это его идея. Эндрю часто уходил в спальню раньше и смотрел на ноутбуке любимые программы, а иногда украдкой – и порно, выключив звук и положив одну потную ладонь на клавиатуру, оставляя, как ему казалось, разоблачительные отпечатки пальцев. Эндрю очень этого стыдился, но он уже несколько лет не притрагивался к женщине. Иногда ему казалось, что этого может больше никогда не произойти.
– Не знаю, – сказал он, ковыряя вилкой яичницу и думая, не странно ли есть ее не на завтрак. – Мне не очень хочется впускать в дом еще кого-то.
Хватало и Мэри, чтобы производить ужасающий шум, мешавший работать.
– Мне кажется, это было бы очень полезно.
Она налила ему пива, оставив половину в бутылке, словно официантка, и он задумался: почему она так беззаветно ухаживает за ним? Он никогда ее об этом не просил. Он никогда не просил ни о чем этом, но она все равно продолжала, и он не знал, как попросить ее остановиться. Он несколько раз пытался поднять эту тему: «Ну… понимаешь, ты не обязана оставаться, Оливия. Ты бы, наверное, хотела заняться чем-то другим». Но она попросту отказывалась его слышать и поселилась здесь, в гостевой комнате, возможно, навсегда.
– Но… Кирсти не умеет говорить. То есть нам же сказали, что она никогда не заговорит.
– Тогда какой смысл в логопеде?
– Знаю, – терпеливо ответила Оливия. – Но я вспомнила о Дилане, сыне Эйми. Он мог объясняться жестами – не умел говорить, но мог попросить о чем-то. Попить, сходить в туалет. Я посмотрела. Это не обычный язык жестов. Он называется макатон – специально для инвалидов.
По ее словам, ей пришло в голову попросить муниципалитет предоставить Кирсти логопеда. Она умела упрашивать, когда речь не шла о ней самой.