Это могли быть мы
Шрифт:
Он подождал, глядя, как ее глаза чуть прикрылись, и чувствуя, как возвращается на место завеса.
– Я об этом подумаю, – снова произнес он, сам замечая, как дрогнул голос, и ненавидя себя за трусость. – Это довольно трудно принять вот так сразу.
– Она не вернется, – сказала Оливия, но момент уже миновал, и она встала, чтобы забрать у него тарелку.
Эндрю посмотрел на часы. Скоро он сможет сбежать наверх и забыть об этом разговоре, и ему не придется подавать заявление на развод или вообще задумываться о Кейт. Он уже начал думать, что победил, когда Оливия пустила парфянскую стрелу.
– Думаю, тебе следует подумать о языке жестов. Разве ты не хочешь испробовать все возможности?
Эндрю
– Ты в самом деле считаешь, что Кирсти сможет этому научиться?
– Почему нет?
– Ну, она… Не уверен, что у нее мозг работает подобным образом.
Он всегда испытывал чувство вины, говоря о том, на что Кирсти не способна. Но от фактов никуда не скроешься. Им говорили, что она не понимает речь и, скорее всего, едва узнает родителей. Она была лишена возможностей проявлять даже эти мельчайшие признаки человечности.
Оливия покачала головой.
– Она все понимает. Я в этом уверена. Она поворачивает голову, когда ты говоришь. Она не может произносить слова ртом, но, возможно, она может их себе представлять, может показывать их знаками. Что значит быть ею… Представляю себе, каково это – оказаться в огромном холщовом мешке, не имея возможности как следует видеть, слышать или поговорить с кем-нибудь из нас.
Эндрю поставил стакан, чувствуя подступающую тошноту. Думать о Кирсти почти как о домашнем питомце было слишком просто – с ней можно было сюсюкать, можно было ее обнимать и даже любить ее, но она не могла тебя понять, не могла ответить. При мысли об альтернативе у него похолодело в животе.
– Если ты считаешь, что это поможет, – сказал он.
Он сам так не думал. Но едва ли у него были причины утверждать, что не стоит и стараться. И вот так Эндрю проиграл в другом вопросе.
– Завтра им позвоню.
Оливия долила ему остатки пива, и он выпил.
Ставить крест на всякой надежде – не в природе человека. Но когда родилась Кирсти, Кейт начала постепенно избавляться от последних остатков. Она сразу начала исходить из того, что их дочь никогда не сможет ни смеяться, ни говорить, ни ходить, ни пользоваться туалетом. Мироздание нанесло ей подлый удар в спину, и она была полна решимости больше не доверять никому и ничему. Эндрю оказался в странном положении человека, которому приходилось играть роль оптимиста. В конце концов, они все равно должны были заботиться о дочери, кормить ее, переодевать, любить. Если один человек взвалил на себя всю отрицательную сторону ситуации, не остается иного выбора, кроме как взять на себя противоположную.
С годами стало проще справляться с ожиданиями других людей в отношении Кирсти. Когда они сюсюкали над коляской, стараясь казаться великодушными, говоря с ней, он слышал собственный голос: «Не стоит, она все равно не понимает». И иногда на него смотрели с укором, словно это жестоко – говорить подобное о собственной дочери. Кое-чему Кейт его научила: когда ты – родитель, тебе приходится продираться сквозь покров утешающей лжи, чтобы докопаться до истины. Иначе разочарование убьет тебя. Если Кирсти не испытывала боли и была настолько счастлива, насколько это возможно, Эндрю этого было достаточно. Он с самого начала решил не ожидать ничего сверх этого.
Конечно, оставалась еще Оливия. Ее спокойствие, настойчивость и целеустремленность. Иногда ему казалось, что ей проще было сохранять оптимизм в отношении чужого ребенка, чтобы не испытывать ужаса полной безнадежности, настолько болезненной, что немногие были способны жить с этим чувством постоянно.
Этим и объяснялось появление в доме Сандры, обучавшей языку жестов. Она появилась в доме через несколько
Он услышал Сандру еще до того, как увидел, а потом, когда осторожно спустился вниз, сама ее внешность показалась ему оскорбительной. Крашеные курчавые рыжие волосы, провонявшие сигаретами и лаком для волос – и как только она умудрялась не сжечь их? Обтягивающие легинсы и туфли на высоких тонких каблуках, на которых она еле держалась. Сандре было не меньше пятидесяти лет, но одевалась она, словно подросток после набега на магазин дешевой одежды под кокаином. Кейт пришла бы в полнейший ужас. Во всяком случае, Прежняя Кейт, которую он знал до ее дружбы с бедняжкой Эйми, безмерно его удивившей. С каких это пор его склонная к снобизму жена, всегда так старавшаяся показать принадлежность к более высокому классу за счет произношения и стиля, вдруг проявила такой интерес к женщине, болтавшей без умолку о гороскопах и танцевальной музыке? Возможно, он все же совершенно не знал Кейт. Бедная Эйми. Эндрю не нравилось думать об этом, и он смирился, не впервые ощутив себя чужаком в собственном доме, который вдруг заявился без приглашения на вечеринку, устроенную на кухне.
Кирсти была одета в комбинезончик и розовую футболку – симпатичный наряд для ребенка намного младше – в пятнах от банана и слюней. Она была в ходунках, предназначенных для малышей, начинающих ходить, вот только ей к этому времени было уже семь. Казалось, что ей это нравится, насколько ей вообще могло что-то нравиться. Иногда она начинала двигаться по выложенному плиткой полу, загребая согнутыми ногами, словно человек, бредущий по колено в воде по невидимому морю. Из портативной колонки на кухонном столе играла музыка. Что-то попсовое с басами и визгливыми женскими голосами. Женщина с крашеными волосами держала его дочь за руки, управляя ими, словно кукловод.
Оливия стояла рядом, не то чтобы хлопая, но сводя и разводя ладони в такт мелодии.
– Вот так! – кричала женщина. – Молодец, Кирсти. Вот как ты умеешь танцевать.
Эндрю захотелось как-нибудь объявить о своем присутствии, но рядом не оказалось двери, которой можно было бы хлопнуть. Вместо этого он закрыл лицо ладонями. Зашибись! Почему бы просто не принять Кирсти такой, какая она есть? Наверняка она была напугана – весь этот шум, крики, незнакомая женщина.
Покалывание в затылке подсказало ему, что позади, на лестнице, стоит сын, держа в руках игрушку Кирсти, когда-то бывшую кроликом. Не сказать чтобы они были уверены, что девочка вообще ее узнавала. Теперь кролик лишился глаз и ушей, пав жертвой своего рода игрушечного миксоматоза [2] .
2
Миксоматоз – вирусное заболевание, которое в 1950-х годах в Австралии пытались применять для борьбы с чрезмерно размножившимися кроликами.
– Привет, дружище, – произнес он по привычке, хотя Адам редко ему отвечал.
Ребенок пристально посмотрел на него. В девять лет он начал быстро расти, а лицо стало приобретать суровые черты, напоминавшие Кейт. Скоро, когда вырастет, он станет красавцем.
– Что они делают?
– Танцуют с твоей сестрой.
– Она не может танцевать.
– Знаю.
– Она не чувствует музыку. Так мама говорила. Г-глупо. Ей не понравится.
Эндрю удивленно заморгал. Это было самое длинное высказывание сына с момента ухода Кейт и первый раз, когда он вообще упомянул о ней.