Этот мир не для нежных
Шрифт:
В прозрачных кювезах лежали младенцы. Очень тихие, и это было как-то неправильно. У некоторых из новорожденных были открыты глаза, и они оглядывали доступный в их поле зрения мир с молчаливым бесстрастием. Глаза, да, были живыми, внимательными, зрачки двигались, отмечая любое движение вокруг. Все малыши были в одинаковых серых комбинезончиках. Не в пеленках, которые стесняли бы движения, но младенцы всё равно лежали, словно по стойке «смирно», не делая никаких попыток даже чисто рефлекторно пошевелить ручками или ножками. Это было жутко. Словно на складе рассредоточилась целая армия пластиковых пупсов с живыми
– Это работники, Оливия, – шепнул Джонг. – В смысле, будущие работники.
Если бы Лив могла каким-то образом минуть этот жутковатый инкубатор, по эмоциональному ощущению больше похожий на склеп, она бы непременно это сделала. Но пришлось проходить его насквозь, мимо рядов с кювезами, под внимательными взглядами жутких младенцев. Кроме как сквозного, другого пути не было.
Они опять бесконечно шли и шли по лестницам и коридорам, в белых халатах, скрывающих пыльную, грязную одежду с пятнами засохшей крови. У Лив закружилась голова от однообразности пути в какой-то нереальной тишине и пустоте. Никто, совершенно никто не встретился им, хотя всё просто светилось стерильностью, и явно тут кто-то поддерживал эту стерильность, но и коридоры, и лестницы были абсолютно безлюдны.
Ей уже до чертиков надоело это место под называнием Изнанка или Блед, как по-разному его называли. Лив была согласна вернуться на суматошную и опасную, но яркую Ириду, в пугающую, но живую Пихтовку, к черту на рога, только, чтобы на уши не давила эта тонна то ржавого, то молчаливого, но неизменно пронзительно молчащего воздуха. Кто сказал, что тишина успокаивает? Когда её слишком много, она начинает бесить. Не слышно даже шума листвы на улицы, потому что на улицах нет никаких деревьев. Не поют птицы. Не орут коты. Не шуршат шинами по асфальту автомобили. А гулкое пение ветра в трубах, возможно, кому-нибудь и показалось бы оригинальным, неземным музицированием, но Лив воспринимала уже как проклятую тишину и эти звуки, тянущиеся на одной ноте.
Видимо, Джонг принёс ей в колбе какой-то особый питательный раствор, потому что ни есть, ни пить ей совершенно не хотелось, усталости тоже не чувствовалось, но вот больше всего хотелось услышать хоть что-нибудь. Пусть бы даже Джонг с Саввой, сразу невзлюбившие друг друга, опять переругивались, но и они молчали. И старались вести себя как можно тише, словно ещё опасались встретить кого-нибудь в коридорах.
Лив начинало давить чувство, что они остались втроём в этом мире. Она, Джонг и Савва.
– А там, где не работники, может, повеселее? – шепнула она рыцарю..
Джонг пожал плечами, тихо ответил:
– Не знаю, но думаю, что так же. Это же конвейер. Просто с разными функциями. У этих будущее – конвейер на производстве, у тех – на воспроизводстве себе подобных. Какая разница?
– Ну да, – согласилась Лив. – Абсолютно никакой.
И, правда, что говорить о детях, рождённых в любви, светлому хансангу, для которого смысл деторождения тоже заключается в абсолютном воспроизводстве?
Савва зыркнул на них гневным взглядом, и они замолчали.
Наконец Лив заметила в конце длиннейших рядов столиков с прозрачными кювезами что-то вроде выхода. По крайней мере, почувствовалось, что эти ряды когда-нибудь закончатся.
И тут, когда уже совсем был виден проём, после которого не
– Быстро! На выход!
Они втроем метнулись к широкому коридору, уходившему в пустоту, за которой кончалось царство живых пупсов, и тесно влипли в небольшую нишу, обнаружившуюся там. Лив, зажатая между двумя своими спутниками, попыталась чуть развернуться и посмотреть, от чего они так резво помчались прятаться. Угол обзора оказался не очень удобный, тем не менее, она смогла увидеть, как в кювезную вошли два лаборанта. Белые халаты катили тележку, на которой высилась огромная бутыль. В похожих в офис Лив привозили воду для кулера.
Бесполые существа бодро и привычно накинули на горлышко бутыли прозрачный, широкий шланг гармошкой, от которого как лапы паука шли тонкие, но такие же прозрачные трубочки. Халаты подходили к младенцу, закатывали правый рукав на сером комбинезончике и цепляли эти странные капельницы.
Лив ещё немного поерзала, напрягла зрение и с каким-то мистическим страхом узрела, что на каждой крохотной ручке пульсирует прозрачный катетер. Казалось, что эти крошечные канюли вросли в запястья младенцев. Или росли из них, словно маленькие дополнительные мизинчики. «Они так их кормят», – пронеслось в голове у Лив.
Впрочем, нет. Кормят, это когда малыш ловит губами сосок материнской груди. Или сжимает в ладошках теплую бутылочку, кося соловеющим взглядом на того, кто ему её дал. Когда размазывается каша по мордашке и всё вокруг в этой каше, а мама привычно и счастливо ворчит, и даже не ворчит уже, а гулит, вытирая и стол, и чумазые щёчки мягкими салфетками. Или из пипетки капают подогретое молоко, которое, размазывается по мягкой щенячьей мордочке. В конце концов, наливают молоко в блюдечко и гладят по пушистой шёрстке. Вот так кормят детенышей в мире, где привыкла жить Лив. А здесь, скорее, питают.
Почему-то именно это питание выбило её из колеи больше всего остального, увиденного на Изнанке. Мир без страстей предстал перед ней во всей своей безнадежности в этот момент так ярко, что она вздрогнула и на мгновение закрыла глаза.
Тележка с бутылью постояла на одном месте, веерной каруселью раздавая сразу несколько трубок в разные стороны, затем лаборанты убрали трубки из катетеров, и пошли к следующей... партии... младенцев.
«Это надолго», – подумала Лив, и, приподняв голову, прочитала точно такое же предположение во взглядах своих спутников. Но пока белые халаты со своей питательной тележкой передвигались между прозрачными боксами, о том, чтобы двинуться с места, не было и речи. Пришлось стоять и ждать, несмотря на то, что совсем скоро затекли ноги, руки и шея.
Как только схлынула первая волна напряжения и страха, к Лив пришло осознание, что они все трое находятся в какой-то пугающей близости. Она вдруг просто физически почувствовала электрические искры, простреливающие и от одного, и от другого спутника. Но это не было неприятно, ей хоть и стало неловко, но не так, чтобы очень. «Наверное, я извращенка», – подумала Лив. Потому что нахлынули ощущения надёжности и тепла. И какого-то приятного волнения. Чего нельзя было сказать о её спутниках. Их негодующие взгляды друг на друга, а потом и на неё, красноречиво говорили лучше любых слов.