Этот мир не для нежных
Шрифт:
Девушка подошла к краю, чуть свесилась с ограждений, всматриваясь вниз, в центр белого круга. Это, конечно, была она, зловещая ритуальная чаша, которая притягивала и пугала одновременно. Осколки не просто заполняли круг. Острые грани стекол щерились режущими пиками в стремительно потемневшее небо. Напоминало аппликатор Кузнецова, который мама Лив использовала при приступах остеохондроза. Только стёкла находились друг к другу намного плотнее, чем деревянные шипы на мамином аппарате. Как по такому вообще можно ходить? Даже в обуви. А танцевать, как можно?
Грядущий ритуал нравился Лив всё меньше и меньше. За время своих странствий она выработала уже какое-то шестое чувство, которое ей подсказывало
Затрещали пакеты. Лив оторвала взгляд от глубины чаши и увидела, что туристы надевают смирительные рубашки. Между ними лавировали два человека в белых халатах, которые доходили до пола, и помогали завязывать невероятно долгие рукава на спине. Лив не хотелось облачаться в эту одежду, но один из людей, похожих на лаборантов неведомого научно-исследовательского института, остановился прямо около неё и смотрел уже вопросительно. В упор, не отрывая взгляда.
Тяжело вздохнув, Лив надорвала край пакета и вытряхнула бесформенное одеяние из мягкого, но очень плотного и прочного трикотажа. Она сделала вид, что надевает эту спецодежду, надеясь, что лаборант с буровящим неприятным взглядом отойдет, но человек в белом отчалил, только лишь крепко завязав рукава на её спине. Лив оказалась спеленатой смирительной рубашкой и это было совершенно не то состояние, в котором она была бы счастлива находиться. Лив с недовольным видом села на жёсткую скамью, на всякий случай, стараясь держаться подальше от остальных потенциальных зрителей.
Неожиданно нежный прозрачный свет озарил чашу, и все взгляды устремились в её сердце. Острия осколков засветились трогательными отблесками, казалось, что хрустальные звёзды упали разом в этот круг. Невозможно было уловить момент, когда в этих отблесках тонко засветились андрогинные существа, сразу же напомнившие Кузю. Они просто высветились из темноты, и переливы хрустальных граней осторожно касались босых, тонких ног. Метаморф ещё совсем чуть-чуть тронул фигуры девочек, и эти будущие женщины выглядели совсем детьми, внезапно вытянувшимися за лето. Лив ощутила, как немного саднят на локтях призраки давно исчезнувших царапин, которые оставляют сухие ветки шалаша на старой семейной даче. Нежно-розовые тонкие туники мягкими складками спадавшие с острых плеч, только подчеркивали эту переходную от младенчества к взрослости хрупкость и недолговечность.
Сначала всё происходило в полном безмолвии. Резко прекратилось шуршание пакетов и смолк нестройный гул редких шепотков. Андрогины разом, повинуясь какой-то неслышной зрителям команде, вступили в круг. И тут тонко и душераздирающе, на одной ноте заныла скрипка. Её полуплач-полувой мистическим вязальным крючком бесцеремонно и очень больно воткнулся в душу, и, поелозив там немного, зацепил и потащил тщательно спрятанное, надёжно укрытое в самой глубине солнечного сплетения. Это были совсем не музыка и не танцы. Огромная, всеобъемлющая тоска, которая несла за собой истерику, а затем — катарсис, очищение.
Андрогины закружились, сначала угловато, неловко запинаясь, словно ещё неоперившиеся детёныши птиц. Плечи и ключицы остро торчали сквозь мягкую ткань туник, выделялись и лопатки — лёгкие, полые, незавершённые. Словно они только ещё готовились стать крыльями. Выражения на лицах танцоров оставались жертвенно непроницаемыми, пока они неловко кружились под одну-единственную скрипичную ноту, длящуюся, казалось, бесконечно.
Но вот уже то тут, то там на прозрачных осколках расплывались алые пятна, а на бледных масках неподвижных лиц набухали ярко красным рты. Это дети, молча, до крови кусали губы.
Только нет ничего вечного, даже страданий. Постепенно тоска оседала на дно. Как подсыхает вскрытый гнойник, так душевная, сначала непереносимая боль уходила всё дальше, становилась
Пришло время злости. Андрогины закружились яростнее, казалось, они уже испытывают наслаждение от боли. По изрезанным, иссечённым безжалостным стеклом ногам девочек кровь уже не капала, а струилась, и осколки, ощерившиеся на чаше, жадно впитывали в себя эту кровь, не успевая очиститься. Лодыжки Лив пронзило судорогой, когда в опустошённую душу резко вбилось что-то совершенно неведомое и потустороннее. Это был экстаз такой силы, что она дернулась, словно от внезапного мощного удара. Гигантская волна подхватила и понесла её, туда, вдаль, в глубины подсознания, недоступные никогда ни до, ни после. Лив показалось, что вот-вот поймет что-то самое важное, ухватит суть сущего. Того, что выше и дальше её, туристов, хрипящих в изнеможении, сползающих с жёстких лавок, извивающихся по направлению к кровавой арене. Выше и дальше этих детей, режущих ноги в первую кровь, приносящих себя в жертву во имя будущего. Выше и дальше управления налоговой инспекции, коварной лесосеки Фарса, борьбы единства и противоположностей хансангов, всего-всего, что она знала, знает, и когда-либо будет знать.
Это было настолько непереносимо, что единственным выходом выпустить из себя прежнюю, ненужную уже сущность и впустить новое откровение, подошедшее так близко, что уже ближе некуда, казалось восхождение на кровавую арену. Лив как и все остальные в едином порыве забарахталась в смирительной рубашке и дёрнулась в сторону ограждений.
Кто-то сзади одной рукой обхватил её крепко за плечи, а другой с силой ударил чем-то острым по узлу на спине. Рукава бессильно обвисли, Лив забилась в сильных руках, благодарная за то, что уже не связана и может ринуться вниз. Не было сейчас ничего важнее этого полета, который довершил бы катарсис, омыл её душу полностью, а если за ним последовала бы смерть, то это тоже не имело никакого значения, потому что в этот момент Лив явно осознавала, что смерти нет. Но руки держали её так крепко, и в то же время пытались оттащить с балкона обратно в глубь темноты с такой силой, что не принимать их во внимание даже в экстазе Лив всё-таки не могла.
— Тихо, тихо, — прошептал тот, кто вытащил её из этого состояния.
Видимо, чужеродное присутствие, идущее в диссонанс с волнами, которые несли всех присутствующих, почувствовала не только Лив.
— Отставший турист, — чей-то истошный до смерти перепуганный голос вдруг разорвал метафизику происходящего. Разом упавшие в тишину крики подхватили и усилили панику.
— Это отставший турист! Он здесь! Он явился!
Те из туристов, что оказались поблизости от нашей парочки, отпрянули от них, стремясь максимально удалиться от ожившей легенды. Так как они все были завязаны в смирительные рубашки, то неловкими движениями сбивали друг друга с ног. В куче-мале, растущей на глазах, блестели сумасшедшим блеском выпученные глаза и орали что-то нечленораздельное раззявленные рты. Теперь вся туристическая группа точно напоминала стайку психов, выведенных во двор больницы на прогулку и устроивших непредвиденную бузу. Лив стремительно обернулась и встретилась глазами с Саввой.
— Я так и знала, — все ещё тяжело дыша от только что пережитого потрясения, сказала она, просто констатируя факт. Лив, действительно, почему-то совершенно не удивилась. Словно они не расставались каждый раз, как в последний, и каждый раз, мягко говоря, при очень странных обстоятельствах. — Это ты.
— Угу, — сказал Савва и отпустил её плечи. Что-то грохнуло и тряхнуло так, что даже не включенные в общую кучу туристы посыпались на пол. Лив и её спутник, удивительным образом удержавшиеся на ногах, разом оглянулись на выход. Увы, было уже несколько поздно.