Федор Алексеевич

Мосияш Сергей Павлович

— Хэ-хэ, — потирал радостно руки Хитрово. — Испёкся наш Артамошка.

Жалобу прочли царю, тот сказал:

— Пусть уплатит всё сполна тому Гею, дабы не ронять лицо государства перед иностранцами.

Однако Дума, подогретая Милославским и Хитрово, подняла шум.

— Как так? Человек, опозоривший перед всем миром державу, стоит во главе Посольского приказа.

— Гнать такого, — кричал Волынский.

— В ссылку его, — подпевал Хованский-Тараруй.

А тут подоспела из Польши от русского резидента Тяпкина слезница, которую думный дьяк Иванов подсунул Стрешневу для прочтения государю.

— «В Краков на коронацию мне нечем подняться, — читал Стрешнев жалобу-грамоту Тяпкина, писанную им для начальника Посольского приказа, но

никак не для государя. — Занять не добуду без заклада, а заложить нечего, одна была ферезеишка соболья под золотом и та ныне в Варшаве пропадает в закладе, потому что выкупить нечем. Поневоле не поеду на коронацию, ежели денег на подъём не добуду. Лошадь одна и была, на которой волочился на двор королевский и к панству, и та теперь пала. Выбресть не на чем в люди, придётся и самому так же издохнуть от скудости. Не такие тут порядки, что в государстве Московском, где, как пресветлое солнце в небеси, единый монарх и государь по вселенной просвещается и своим государским повелением, яко солнечными лучами, всюду един сияет: единого слушаем, единого боимся, един даёт и отнимает по данной ему, государю, свыше благодати. А здесь что жбан, то и пан, не боятся и самого Создателя, не только избранного государя своего, никак не узнаешь, где у кого добиться решения дела, все господа польские на лакомствах души свои завесили».

Стрешнев кончил чтение, государь спросил:

— Отчего наш посол в Польше в такой скудости пребывает?

— А это, государь, с Посольского приказа спрос, — сказал Хитрово.

— Вот сором-то державе нашей, — поддакнул Милославский. — Дума уж приговорила, государь, тебе лишь указать осталось.

— Что-то ты, Иван Михайлович, навыворот всё поворачиваешь. Сначала я указать должен, а уж посля Думе приговаривать.

— Ну, укажи, Фёдор Алексеевич, чего ж медлишь. Укажи, а в Думе приговор уж готов.

— А каков приговор-то?

— Ссылка.

Фёдор задумался, потом спросил не очень решительно:

— А не строго ли это? Может, уволить от Приказа, и довольно.

— Не строго, государь. Он вон нас и перед Данией, и перед Польшей осрамил.

— Нет, не могу я ему ссылку указать. Всё-таки его отец жаловал. Не могу я его всего лишать. Перед памятью отца не могу.

— Но, государь, вся Дума просит.

Царь хоть и юн был, и здоровьем слаб, но не захотел в ссылку отправлять Артамона Сергеевича. Тогда Милославский, вспомнив свой горький опыт, предложил:

— Хорошо, Фёдор Алексеевич, давай тогда отправим его воеводой куда подале.

— Ну вот воеводой — это можно, — обрадовался царь. — А то ссылка. Он ведь не враг мне. А куда воеводой-то?

— В Верхотурье хотя бы.

— А где это? Покажите чертёж.

Принесли чертёж Русской земли, показали Фёдору.

— Так это ж аж за Уралом?

— Да, это за Уральским камнем, государь.

— А нельзя ли ближе? Не хотелось бы обижать.

— Везде уж есть воеводы, государь. На живое место не пошлёшь.

—Это верно.

И уж на следующий день едва Матвеев появился в передней, как от царя вышел Стрешнев с указом в руках и объявил ему:

— Указал великий государь, быть тебе, Артамон Матвеев, на служении воеводой в Верхотурье. И отъезжать туда со всем поспешанием.

Матвеев поклонился указу и сказал:

— Передай государю, Родион Матвеевич, что я служил верой и правдой отцу его, Алексею Михайловичу, и ему послужу ещё, в любом качестве и на любом указанном им месте.

Хорошо понимал Артамон Сергеевич, от кого всё исходит, за что мстят ему и что отрок-государь тут вовсе ни при чём. И был отчасти даже доволен, что уедет подальше от этого осиного гнезда. Он был уверен, что едет ненадолго, что может так случиться, что воротят его даже с дорога. Потому как, имея неплохие познания в медицине, знал, что Фёдор не жилец, что здоровье у него ещё хуже, чем было у старшего брата Алексея. А когда (Господи, прости ему мысли грешные) Фёдор уйдёт из жизни, то престол наследует Пётр, а по малолетству его правительницей

станет Наталья Кирилловна, и уж она-то первое, что сделает на троне, — воротит Артамона Сергеевича в столицу, ибо из всего притронного окружения доверяет только ему, своему воспитателю. Ведь именно его стараниями она стала женой Алексея Михайловича, царицей стала.

Матвееву было разрешено взять с собой дворни и поклажи сколько сможет увезти. А так как ехал он воеводой, то взял с собой не только пищали, но и две пушки с запасом пороха и свинца. Предполагалось, что в пути могут напасть разбойники и пушки тогда сделают своё дело.

Отправлялся окольничий Матвеев на воеводство длинным обозом, что-то около двадцати телег со скарбом, слугами, их жёнами и даже детьми. Взял с собой десятилетнего сына Андрея [16] и даже племянников, которых дорогой учил чтению и письму, если позволяли обстоятельства. Даже карл Захарка, призванный в пути потешать господ, ехал с обозом.

16

Матвеев Андрей Артамонович (1666—1728) — сын Матвеева Артамона Сергеевича. Государственный деятель, дипломат. Сподвижник Петра I. С 1696 г. — посол в Гааге. Вене. Ему принадлежат «Записки» о событиях конца XVII века.

Однако, выпроводив Матвеева из Москвы, недруги не успокоились. Если с сидящим на троне царём — даже и юным — спорить было не принято, то уж в верхней горнице, куда собиралось всё семейство, сёстрам и тёткам царя представлялась возможность уговаривать царственного отрока, а то и требовать хором исполнения женских желаний и капризов. Туда, в верхнюю горницу, была вхожа и Хитрово Анна Петровна, как кормилица царевича, ненавидевшая молодую царицу Наталью Кирилловну и её воспитателя Матвеева. Само собой, на эти семейные посиделки мачеху никогда не приглашали, а Фёдору, однажды пожелавшему позвать её, дали понять, что мачехе здесь делать нечего.

Вот Милославский и Хитрово стали действовать через верхнюю горницу, дабы «упечь-таки Артамошку в ссылку».

— Федя, — обращалась тётка Ирина Михайловна, — сказывают, Матвеев увёз книгу с рецептами из аптеки и в той книге указаны цифирью составы зелий.

— Надо книжку-то посмотреть эту, — подхватывала Софья Алексеевна. — В народе слухи ходят, что батюшку отравили, поди, в книжке той зелье эта и записано.

Фёдор, за день уставший от сидения в Думе, обычно лежал, и сёстры наперебой ухаживали за ним: кто подавал питьё, кто укрывал ноги или поправлял подушку. И самая старшая Романова — Татьяна Михайловна по-матерински ласково советовала:

— Ты, Феденька, вели ту книжку-то у него забрать. Пусть хоша кто-то знающий посмотрит её. Хотя бы твой учитель Симеон Полоцкий [17] . Пошли кого-нито вослед.

А уже через день в переднюю был вызван полуголова стрелецкий Лужин Петьша, и Стрешнев, выйдя туда от царя, прочёл:

— Государь указал тебе, Пётр Лужин, ехать вслед за Матвеевым, пусть встанет в Лаишеве под Казанью впредь до особого указу. И забери у него книгу аптекарскую, в которой многие статьи писаны цифирью, а ещё забери у него Ивана-еврея и карлу Захарку. И вези книгу и людей сюда, на Москву.

17

Симеон Полоцкий. (1629—1680) — общественный и церковный деятель, писатель, публицист. Был наставником царевичей Алексея и Фёдора, царевны Софьи. В 1678 г. открыл при царском дворе типографию. Активно участвовал в полемике с идеологами раскола (Аввакумом и др.). Симеон Полоцкий выступал за расширение светского образования, участвовал в подготовке проекта создания Славяно-греко-латинской академии. Полоцкий — зачинатель русской силлабической поэзии и драматургии.