Феникс

Колышкин Владимир Евгеньевич

С несказанным облегчение я, наконец, попадаю из мира безмолвия в огромный зал. Высоченный потолок его и далекие стены скорее угадываются, чем видятся. Как морской горизонт в утреннюю пору. Здесь уже нет тишины. Далеко-далеко слышен шум, напоминающий морской прибой. Я иду к незримому морю, и предо мной, словно видения, возникают фигуры людей. Их много, и все они с разных сторон света направляются в одну точку, в которой нахожусь я. Останавливаюсь. Они тоже замирают. Поднимаю руку, они подражают мне. Тогда я догадываюсь, что вся эта толпа - всего лишь мое собственное зеркальное отражение. Это помещение имитирует комнату с зеркальными стенами. Гляжу вниз, под ноги, смотрю на потолок - и везде вижу свое отражение. Я в окружении самого себя, размноженного в бесконечном количестве экземпляров. Ум заходит за разум. Я пугаюсь того, что не могу в точности сказать, кто из них настоящий

я, а кто - отражение.

Доведенный до отчаяния, закрываю глаза, углубляясь в себя. "Да вот же я", - говорю, обхватив себя за плечи. Когда открываю глаза вновь, отражений уже не было.

Зато стоит передо мной женщина. Вернее, монумент женщине в образе скорбящей матери, несомненно, отлитого из металла, высотой с девятиэтажный дом. В чугунном лике я узнаю Владлену, закутанную в какую-то хламиду. Не успеваю я прийти в себя от изумления, как лицо у женщины меняется с легкостью перетекания ртути, и я вижу, что это Инга. Я ошеломлен. А женщина уже приняла облик моей матери, потом - какой-то полузнакомой женщины... Образ был текуч, как вода в быстром ручье. Эта была абстрактная женщина. В ее лице попеременно отражались лица всех женщин, которых я когда-либо знал, даже мельком видел случайно.

"Кто ты?", - спрашиваю я женщину-с-тысячью-лиц. "Я - Мать-королева, Прародительница муравьиного народа, Повелительница всего, что ты зришь", - отвечает она металлическим голосом, на время приняв облик известной дикторши национального канала телевидения Литавии. "В таком случае, я - земной червь", - отвечаю я смиренно. "Что тебе нужно в Моем Городе?", - гремит в зале грозный глас белокурой Герды Петрис. "Я ищу своего товарища", - отвечаю я и мысленно представляю облик рядового Куприянова. "Этого?", - задает вопрос Мать-королева, и я вижу возле себя скорбную тень нашего казака. Он без оружия и без одежды, словно новобранец перед армейской призывной комиссией. Только вид у него куда более плачевный, чем у новобранца. Он склонил голову на грудь и как будто спит стоя. "Да, - отвечаю я, - отдай его нам".
– "Вы убили Моих солдат", - с астматическим придыханием выдвигает обвинения дородная Мать-королева в образе Валерии Новодворской. "Это была самозащита", - пытаюсь оправдаться я. "А твой воздушный налет на дорогу? Тоже самозащита? Ты предал ужасной смерти ни в чем не повинных рабочих..." - "Я искренне раскаиваюсь в содеянном... Прошу меня простить, я не ведал, что творю".
– "Забирайте своего собрата и покиньте Мой Город. Очень быстро. И не возвращайтесь сюда. Иначе".
– "Благодарю Вас, Ваше Величество", - низко кланяюсь я женщине в образе Екатерины Великой, и беру за холодную безвольную руку рядового Куприянова.

– Папа!
– удивляется он, - Как ты здесь оказался? Ты же у...

Слова застывают у него на губах, растрескавшихся, страшных.

– Все позади, Витя, - успокаиваю своего воина.
– Сейчас пойдем к ребятам...

Я перекидываю руку "сыночка" себе через шею. Он очень тяжел и мокр от пота. Стеклянные его глаза безумны, как у обкурившегося наркомана.

Мы направляемся в сторону света.

– Не туда!
– останавливает нас Мать-королева в облике Марии Стюарт.
– Вам туда еще рано. Назад идите.

Мы направляемся в сторону тьмы.

– Простите, - говорю я, оборачиваясь.
– Можно задать последний вопрос?

– Задавай.
– На меня смотрят мудрые раскосые глаза Хакамады.

– Что есть истина?

С невидимого купола зала с грохотом падают камни: так смеется эта чудовищная женщина-с-тысячью-лиц. Я не ждал ответа, но он прозвучал:

– Всё - в Одном, Одно - во Всем.

Я благодарю ее, и мы уходим. В узкое пространство. Здесь нас уже поджидают Фокин и Хамзин, чего я совсем не предполагал. У Фокина на спине распластался Геннадий Целоусов. Видно, что он уже пришел в сознание,

но еще очень плох. Мы чуть ли не бежим по проходу, а стены шевелятся ожившими фигурами. Теперь они не безмолвны. Они издают звуки. Они даже говорят, и мы их понимаем. Они просят, стенают, умоляют взять их с собой. Боковым зрением вижу, как хозяйственный Хамзин пытается прикарманить приглянувшуюся ему вещичку. А за ней тянется какой-то росток, словно мягкий корень, разматывается спиралью и тащит за собой оставляемых собратьев.

– Брось это!
– кричу я и даю Хамзину такой подзатыльник, что он чуть не роняет автомат.

Впереди уже брезжит жемчужный свет, и когда мы достигаем этого света, я теряю сознание.

Глава двадцать шестая

ПЕЙЗАЖ В СТИЛЕ КУИНДЖИ

Экспедиция: девятый день пути

Тихо плещет светлая волна о бревна. Вода журчит, обтекая лопасти рулевого весла. Наш плот медленно движется вниз по течению реки "Попутной". Сплав по реке - одно из приятнейших занятий человека. Это благодатный отдых от всех трудностей и злоключений, в изобилии выпавших на долю участников нашей экспедиции. Можно слегка расслабиться - физически и, что важнее, психологически. Когда все хорошо, то и светило вдруг выходит из-за туч, спеша порадовать вас своим блеском. И мы загораем на солнышке, наблюдая из-под полуприкрытых век, как лениво уплывают в прошлое берега, заросшие густой зеленью и кишащие земноводными тварями разнообразных размеров и видов, подчас весьма экзотических, причудливых, иногда пугающе кошмарных, но, как говорит Фокин, совершенно безобидных. Два таких чудика с шипастыми костяными воротниками сейчас стоят у берега по брюхо в воде, лениво жуют зеленую жвачку, провожая нас равнодушными взглядами. Скоро (в известном смысле) их потомки - динозавры - освоят и заполонят всю землю, станут абсолютными хозяевами всего и вся на долгие сотни миллионов лет, пока не ахнется им на головы безымянный астероид. Закончится история холоднокровных, начнется история теплокровных, в том числе и человека. Где тут добро, где зло?

Иногда, в местах, где русло сужается, буйная растительность обоих берегов, смыкаясь вверху, заключает реку в тесный плен, и мы вновь попадаем в такой знакомый, приевшийся зеленый тоннель. Одно утешает: нет нужды шевелить ногами, тонуть в зыбкой почве. Лежи-полеживай, река сама несет тебя сквозь эту трубу, прихотливо изгибающуюся, зеленый потолок которой там и сям пробивают дымные лучи. Но главное, наконец-то мы отмылись и постирались и можем позволить себе раздеться до плавок. Я пользуюсь случаем, в относительной безопасности продолжить свои записки, излагаю на бумаге все, что с нами случилось за прошедшие сутки.

Владлена, раскинув руки и ноги, лежит на теплых бревнах плота, загорает. Из чьего-то порванного обмундирования она сшила себе купальную пару цвета хаки. Очень идет такой наряд к ее смуглой коже. Она похожа на воинственную амазонку, и хорошо накаченные мышцы подчеркивают это сходство. Единственное чего боится наша мужественная женщина, так это гигантских насекомых. Однако подобная слабость заслуживает снисхождения, тем более что мужчины в такой же степени испытывают ужас, когда сталкиваются лицом к морде с шести или, боже упаси, восьминогим обитателем леса величиной с крупную собаку. Сейчас Владлена уже оправилась от шока, но тогда, в день встречи с муравьями, она потеряла голову от страха и убежала так далеко, что заблудилась. Осознав это, она пришла в еще больший ужас. Подхорунжий Лебедкин рассказал, что они с трудом сняли беглянку с дерева, двое казаков не могли разжать ей руки. Самое удивительное то, что ствол дерева, на который она вскарабкалась, был абсолютно гладким.