Феникс

Колышкин Владимир Евгеньевич

Закрепив на голове и надвинув на глаза приборы ночного видения, мы были готовы. Ложимся ничком рядом с трупами муравьиных солдат, я делаю знак казакам.

– Зовите похоронную команду, - гундосю я из-за того, что прибор сдавливает мне нос, и, повернув голову к Фокину, добавляю: - Только бы они не прочли на наших "табличках": "Я - замаскированный враг".

– В этом случае, - отвечает зоолог, - будем притворяться насекомыми мирмикофилами, которых полно в муравейнике.

– Лично я никогда

ничего не имел против рыжих лесных муравьев, - отзываюсь я с наигранной веселостью, а сам думаю, почему же меня никто даже не попытался отговорить? Может, они рады случаю избавиться от меня? Но потом до меня, давно уже оштатившегося человека, все-таки доходит, что "так надо" и что если я вернусь живым, то получу почетное звание - "батяня-комбат", который, как известно, жопу не прячет за спины ребят.

Лишние люди уходят в лес. Четверо казаков бросают на предполагаемый свод муравьиного туннеля по два огромных валуна, которые с треском обрушиваются под землю. Я вижу, как по накренившейся папоротниковой поляне убегают за деревья казаки, растворяются в зелени. И тогда я закрываю глаза.

Глава двадцать пятая

ПОДЗЕМНЫЙ ГОРОД

Дальнейшее походит на жутковатый сон. Мы как будто попадаем в потусторонний, астральный мир. Стены тоннеля мягко светятся зеленоватым фосфоресцирующим светом, прибор ночного видения прекрасно справляется с кромешной тьмой подземного города. Гораздо более ярче светятся кошмарные тела подземных жителей. И не только светятся, но ужасно воняют чем-то нестерпимо кислым. Так и подмывает натянуть на себя противогаз, чтобы избавиться от этого запаха. Но приходится терпеть.

Нас несут уже черт знает сколько времени, вернее, волокут. Так, что я спиной пересчитал все неровности их дороги. Я вижу, как тяжело им тащить мое тело, как подгибаются и заплетаются их лапки, тут гравитация не на их стороне. В большом мире муравей слаб и не может тягаться с животными с костным скелетом и мощными легкими. Крупные насекомые, с их несовершенной дыхательной системой, не способны делать тяжелую работу так же эффективно, они задыхаются, им не хватает кислорода. В борьбе за выживание насекомые гиганты обречены.

Но пока их спасает коллективизм, их многочисленность, кастовая система и самодисциплина. Им бы еще добавить крупицу индивидуального разума, цены бы им не было. При всей кажущейся организованности, муравьи во многом бестолковы. Восемь особей волокут меня, судя по компасу, на юго-восток, а двое других почему-то пытаются тянуть меня в обратную сторону. Это еще ничего, можно выдержать, если напрячь мускулатуру. Теперь-то они приноровились, а сначала я чувствовал себя, как воз, который тянут лебедь, рак и щука. Довольно-таки с жесткими челюстями. Муравьи - существа без сущности. Они похожи на роботов.

Моя команда роботов сворачивает в правый коридор, двое оппозиционеров делают попытку волочить мою ногу в прежнем направлении. Напрягаю мышца, трещит штанина, их челюсти соскальзывают, вырвав кусок материи. Наконец, эти два остолопа отвязываются от меня и убегают по другим делам. Синяки и ссадины мне обеспечены надолго. Но это еще ничего, по сравнению с тем, что я ожидал. Судя по наклону тоннеля, мы спускаемся в нижнюю часть муравьиного города. На этом участке дороги движение одностороннее, и потому нам никто не мешает быстро продвигаться. Меня несут вперед ногами,

как и положено нести покойника. Изредка мне удается разглядеть, где и в каком состоянии находятся мои товарищи. Пока нас не разъединили, и это хорошо. Значит, нас несут в одно место. Скорее все, в один из их некрополей - подземное помещение, предназначенное для захоронения бренных останков обитателей города, по разным причинам отдавшим свои жизни за дело муравейника и ее царицы. Интересно, умирают ли муравьи от старости? Или их жизнь так опасна, а значит, коротка, что они все погибают либо в бою, либо на трудовом фронте?

Ну вот, кажется, мы прибыли. Похоронная команда укладывает нас рядком и начинают заваливать камнями. К счастью для нас, погребальный обряд проводится довольно формально, не так основательно, как принято у людей. Иначе нас бы ничто не спасло от захоронения заживо. Поверх камней наваливают кучи сухих папоротниковых ветвей.

Когда наступает могильная тишина, мы выжидаем какое-то время, после чего восстаем из праха, сами похожие на каких-то чудовищ.

Стряхнув с себя погребальный хлам, мы осматриваем помещение. Оно довольно обширно, с низко нависающим потолком и, скорее всего естественного происхождения. Какое-нибудь карстовое образование. Вход, как и следовало ожидать, завален камнями, ветками растений и прочим мусором. Если отсюда не выберемся в ближайшие полчаса, то непременно задохнемся от недостатка кислорода. Поэтому мы действуем быстро. Мы идем вдоль лиственно-каменных холмиков, насыпанных весьма небрежно. Кое-где из могил торчат скрюченные лапы усопших рабочих муравьев и мощные, но уже нестрашные саблевидные челюсти солдат. Кое-где валяются даже отдельные части тела: высохшая, как бы мумифицированная нога, обломки усиков-антенн, а вот голова с обломанными челюстями и с дырками на месте глаз. "Бедняга Иорик! То бишь формик".

Мы осмотрели около сотни захоронений, но останки свои ребят так и не обнаружили.

– Может, они на другом кладбище?- говорит Фокин, приблизив свою голову, не похожую на человеческую, к моей, столь же обезображенную прибором ночного видения.

Я даю знак проверить самый отдаленный угол захоронения. И тут мы делаем ужасное и вместе с тем радостное открытие. Мы находим бездыханное тело Геннадия Целоусова. Мы стряхиваем с него землю, обнажаем грудь. Она вся в крови, которую мы воспринимаем как зеленый свет. Яркими пятнами светятся рваные входные отверстия от слишком нам теперь знакомых орудий убийства. Фокин прикладывает чувствительные пальцы к сонной артерии казака и через несколько томительных мгновений, делает рукой обнадеживающий знак - есть пульс! Мы снимаем с головы "ночные глаза", зажигаем фонарики, достаем бинты из санпакета и делаем перевязку раненому. Я прикладываю к носу и рту пострадавшего кислородную маску и прикрепляю маленький баллончик с живительным газом к его телу. Кислорода хватит на сорок минут, чтобы оклематься и прийти в себя ему больше и не надо. А мы в это время должны разыскать Куприянова и постараться выйти на поверхность. Я совершенно не представляю, как это сделать, не столкнувшись с многочисленным населением муравейника. А это значит - бой, бессмысленный и беспощадный. Бессмысленный, потому что мы все погибнем. Фокин вгоняет шприц с каким-то лекарством в безвольную вену Геннадия Целоусова. Еще один укол он делает непосредственно в голову раненому. Я отворачиваюсь. Не переношу я этого натурализма.

Рядовой Хамзин почти разобрал проход и теперь ведет наблюдение за муравьиной дорогой. Вдвоем с Фокиным мы перетаскиваем раненого к выходу, ближе к коридору, где чувствуется ток воздуха. На минуту оставляем приходящего в сознание Целоусава, сами бежим к проделанным Хамзиным амбразурам. Туннель пуст. Кладбище, оно и у муравьев кладбище - на отшибе.

– Ну что, будем прорываться?
– дребезжащим от волнения голосом спрашиваю я у Фокина.
– Эвакуируем раненого, потом вернемся... вы как считаете?