Феникс

Колышкин Владимир Евгеньевич

Я слышу, как Хамзин нервно дергает затвор, забыв, что патрон уже дослан. Краем глаза вижу, как ходит из стороны в сторону ствол его автомата. Парень на грани нервного срыва. Еще немного, и он без команды откроет огонь веером. Лучше держится Фокин. Он даже не поднял оружия. Следуя его примеру, я тоже опускаю ствол к земле. И снимаю противогаз. Смотрите, не такие уж мы страшные. Мне вдруг делается дурно. Волна едкого запаха, исходящая от тел готовых к атаке муравьиных солдат, как-то особенно остро шибает в нос. Может быть, это запах агрессии. Так они предупреждают врага о своем скором нападении, если они вообще склонны предупреждать кого-либо. Так же внезапно неприятный запах исчезает из моих ноздрей, и вместо него я ощущаю легкий пряный аромат одеколона "Подарочный",

который мне нравился и которым я пользовался давным-давно, лет 30 назад.

Одновременно с запахами у меня началось усиленное слюноотделение вкупе со вкусовыми ощущениями. То жуткую горечь чувствовал я, по сравнению с которой горчица покажется сладким кремом; то кислота десятков выжатых лимонов обжигала мне глотку так, что лицо мое перекашивалось от судороги и левый глаз слезился и непроизвольно закрывался. Затем без промежутка некий экспериментатор дает мне попробовать самую соленую соль в мире. Лишь после этих садистских испытаний мне выдают десерт. Воздушная сладость заполняет мой рот.

И тут сознание мое начинает раздваиваться. Я по-прежнему стою на каменном карнизе в метре от пропасти и одновременно оказываюсь в старом дедовском доме. Но теперь он не старый, а недавно выстроенный, значит, сейчас пятидесятые годы. Я и сестра моя сидим за столом. Мне не больше пяти лет, сестре и того меньше. Комната, где мы пребываем, еще как следует не проснулась, голубоватый сумрак бродит по углам. Я рисую в альбоме из ватманских листов, сестра перебирает цветные карандаши, нюхает, жадно втягивает ноздрями их сладкий кедровый запах. Быстро исчеркав свою бумагу, она пытается вторгнуться на территорию моего листа, почти что еще чистого. На уголке рисует "калябушку". Неожиданно получается лохматый мишка. Мы восторгаемся, как это так у нее получилось?

Потом из репродуктора звучит знакомая мелодия: "Угадай-ка", "Угадай-ка" - интересная игра...", и мы бежим слушать загадки, которые задает умный дедушка маленьким своим внучатам - Боре и Галочке. Сестра говорит: "Давай посмотрим, где они там прячутся". Я снимаю со стены и ставлю на стол репродуктор с двумя такими железными полосками и круглым, затянутым материей окном. Сзади радио оказывается просто фанерным ящиком с закругленными углами и с какими-то фиговинками внутри. Еще там виднеется старая пыльная паутина с запутавшейся в ней дохлой мухой. Но ни Галочки, ни Бори, ни тем более их дедушки там не обнаруживается, от чего мы сильно огорчаемся. Исследуя таинственный аппарат, я ненароком обрываю проводок, и в доме наступает зловещая тишина. "Вот тебе сегодня будет баня", - грозит мне сестра. От непривычной тишины нам становится страшно, и мы прячемся под стол. Где-то слышны скрипучие шаги. Сестра шепотом говорит: "Это идет злой и страшный Какатьхочешь!", и без перехода мы с сестрой оказываемся за околицей нашего поселка. Слева чернеет лес, прямо перед нами раскинулось широкое поле аэродрома. Мы следим, как заходит на посадку маленький "У-2", и бежим его встречать. Летчик вертит головой и показывает нам кулак, мол, какого черта тут делаете, а ну брысь...

На горизонте, там, где раскинулся город Серпо-Молотов, в голубоватой дымке виднеется башня со шпилем. "Это - Москва", - говорю я сестре, указывая на башню. Меня не удивляет, что столица нашей Родины находится так близко от нашего уральского города. Наплыв, смена ракурса.

Я сижу на корточках возле забора, склонившись над муравейником. Я веду себя как умненький мальчик, муравьишек не трогаю, только наблюдаю за их жизнью. В следующем эпизоде, где мне уже 17 лет, я веду себя как дикарь. Играю во вьетнамскую деревню. Мой воображаемый вертолет зависает над муравьиной дорогой. Я решаю атаковать ее с применением напалма. Я зажигаю пластмассовую трубочку для коктейля, она горит голубоватым пламенем, с ее конца на землю капают расплавленная масса. Горящие капли с протяжным воем падают на муравьиную дорогу. Там начинается паника. Пять или шесть жителей сгорают заживо... Это самый позорный эпизод из моего прошлого. Мне вдвойне стыдно вновь его переживать... наплыв, смена ракурса.

И вот снова я стою на краю того же поля, только с противоположной его стороны, рядом с новенькой кирпичной пятиэтажкой, в которую мы недавно переехали. Сестра, уже семнадцатилетняя красивая девушка, прицеливается в меня объективом фотоаппарата. Я стою против солнца, нацепив на нос узкие ультрамодные черные очки. Рядом с сестрой стоит наша общая подруга Виолетка. "Иди ко мне", - зову я Виолетку. Она смеется, жеманничает. Я хватаю ее, прижимаю к себе и говорю сестре: "Давай снимай!" После этого я на краткие мгновения перескакиваю в разные моменты своей жизни вплоть до моего появления в подземном городе. Они мелькают, подобно кадрам невиданной кинохроники с эффектом присутствия. Теперь уже совершенно отчетливо я понимаю, что кто-то тестирует мой мозг. Чувствуя, что теряю сознание, я мысленно кричу в рушащееся пространство-время, с мольбой вопрошаю: "Кто ты?! Оставь меня в покое!"

И тогда у меня начинаются еще более жуткие галлюцинации. Весь мир погружается в фиолетовый мрак. Дома исчезают. Я стою один в пустынном поле, покрытом алой травой. Впечатление такое, будто я попал в ожившую картину сумасшедшего импрессиониста. Солнце, черно-фиолетовое с яростными протуберанцами, бегает кругами по небу. Вслед за ним вращается моя тень цвета индиго. Сам я почти бесплотен, по оголившимся венам можно видеть, как струится сине-черная кровь, насыщенная углекислотой, и светится голубая кровь, обогащенная кислородом. Я поднимаю голову и вижу вдали высокую башню как будто бы с зубчатым верхом. Меж зубцов загораются два тусклых огня и сбоку третий, едва различимый. Раскаленный воздух дрожит, делая очертания сооружения неверными, обманчивыми. Мираж?

Я понимаю, что должен войти в эту башню. Такое бывает во сне. Ты просто знаешь, что надо делать. Я делаю шаг навстречу башне и сейчас же оказываюсь у ее подножия, словно исчезли понятия о расстоянии. Высокие деревянные ворота, окованные железом, медленно открываются. Внутренность помещения похожа на пещеру, но веет оттуда не сыростью и холодом, а сухостью пустыни. Я иду в узком пространстве, словно прохожу через центральный неф величественного собора, с потолком, теряющемся в высоте. И оттуда льется свет, похожий на туман.

Присмотревшись, я понимаю, что это не туман, а некая субстанция, своим строением напоминающая сеть. И в ее узлах сверкают крошечные капли влаги, точно роса на паутине. А еще они напоминали жемчужины. В каждой жемчужине отражался мир. И я в том числе.

Стены - не гладкие, а как бы состоящие из многоэтажных аркад - обросли мхом и даже как будто водорослями. И под слоем этой странной растительности вдруг начинают угадываться какие-то не вполне явленные образы, существа, какие-то предметы, вещи... И все они были словно бы продолжением друг друга. Постепенно, по мере моего продвижения, вещи приобретали зеркальную поверхность, и в каждом предмете я видел свое отражение. Значит, думалось мне, они все-таки не утрачивают индивидуальности. Тут я понял, что и думаю-то я как во сне - чьими-то готовыми формулировками. Я понял, что этот мир сам по себе не обладает никакой природой. Реальность этих вещей является порождением сознания. Они меняли свой облик, по мере того как я на них пристально смотрел.

Опять же, так бывает только во сне. Неужели я заснул в самый неподходящий момент? Или от страха впал в кому?

Я пытаюсь проснуться, обычно я легко это делаю, когда мне снятся кошмары. Надо там, во сне, закрыть глаза так, чтобы почувствовать собственные веки. А потом открыть глаза.

Бесполезно. После десятка попыток, я все еще в башне. Я иду вперед и не слышу своих шагов, словно нахожусь в радиостудии с прекрасной звукоизоляцией. Такой тишины я не ощущал никогда. Не слышно было даже шума в ушах, неизбежного в таких случаях. Это была АБСОЛЮТНАЯ тишина. Мне становится страшно. Кажется, вещи и образы коварно притаились и только ждут сигнала наброситься на меня.