Folie a Deux
Шрифт:
— Это вам, мисс. Ваш салат с лапшой в азиатском стиле, суши, пирог с заварным кремом, и шоколад. Предпочитаете чай или кофе?
— Простите, но это какая-то ошибка. Я приобрела билет почти в самый последний момент и не могла ничего заказать.
— Я не знаю, когда вы покупали билет, но у нас в системе есть ваш оплаченный заказ. Так что вы будете?
— Зелёный чай, пожалуйста, — говорю я, понимая, что девушка просто делает свою работу и действительно не обязана вникать в мои слова. Особенно учитывая то количество людей, которое ей ещё только предстоит обслужить. Да и о чём тут спорить? Только Райан Андерсон мог взломать систему и похозяйничать в ней, пусть и не лично, а поручив
Я набираю номер Райана, едва сажусь в такси. Даже зная о риске потревожить, если он всё-таки заснул, никак не могу заставить себя ограничиться скупым и коротким сообщением. Но ответ между первым и вторым гудком мгновенно обогревает меня небезразличием:
— Привет. Всё хорошо? — я слышу, как на заднем плане голоса из телевизора становятся значительно тише, пока не сменяются, вероятно, беззвучным режимом. Моё дыхание словно вторит этому, давая мне возможность понять, чем сейчас занят мужчина, но около него больше ничего не происходит. Наверное, он просто сидит на диване. Или в кровати, привалившись к её изголовью. Возможно, просматривает какие-то бумаги перед сном под фоновое бормотание или находит что-то полезное и важное для себя даже в нём. Например, деловые новости. Выпуски с ними ведь повторяются поздно вечером? Или они выходят в эфир исключительно в дневное время суток? Я так мало знаю об этой стороне жизни Райана Андерсона, что просто чувствую себя школьницей, только что перешедшей в новое образовательное учреждение.
— Да, всё в порядке. Я уже в машине, еду в гостиницу. Ты ещё не собираешься спать?
— Может быть, через двадцать минут. Как прошёл полёт? — спрашивает он, далёкий, но близкий. Из-за голоса, звучащего чуть иначе, чем в реальности, я хочу оказаться рядом, чтобы услышать его настоящим, и, чтобы хоть как-то компенсировать возрастающую тоску, прижимаю телефон совсем плотно к уху.
— Долго. От Рио до Нью-Йорка лететь дольше, но с тобой… в твоём самолёте я этого не чувствовала.
— Думаю, я знаю, в чём тут может быть причина.
— И в чём же она заключается?
— В салонах обычных самолётов нет кроватей, Моника. И вообще нет столько пространства, сколько в моей птичке.
Я вспоминаю его Боинг невольно и быстро. То, как он буквально ошеломил меня своими размерами и потряс роскошным видом и комфортом. Может быть, где-то в мире и выпускаются частные лайнеры с более высокими и широкими салонами, но я не думаю, что самолёт, принадлежащий Райану, будет когда-либо сильно им уступать. Он упомянул лишь спальню, но моему взгляду предстали ещё и гостиная с диваном, креслами и телевизором, столовая с кофемашиной и микроволновкой и множество окон для всегда хорошего естественного освещения. Вместительная ванная комната, в которой нашли своё воплощение тенденции современного дизайна, также не оставила меня равнодушной. Озвученная Райаном стоимость, пожалуй, должна была удивить, но этого не произошло. Я отреагировала на неё так, как если бы мы просто обсуждали погоду за окном.
— Триста шестьдесят восемь миллионов долларов?
— Да. Без учёта внутреннего оснащения.
— Наверняка это не предел.
— Конечно, нет. Время идёт, а запросы людей имеют склонность возрастать,
Я кивнула, безмолвно отвечая на прозвучавший вопрос, но Райану этого оказалось словно мало. Он запер дверь спальни прежде, чем мы оказались в кровати королевских размеров. Каждое его последующее движение и прикосновение ощущались особенно значительно. Будто преследовали цель что-то мне доказать. Убедить, что все предшествующие слова действительно относились лишь к тому, что можно купить за деньги. Не имели в виду близких людей, невзирая на мои ассоциации с женой, и, в частности, меня.
Позже, когда мы просто лежали в огромной и мягкой кровати, под тихий аккомпанемент шума двигателей я осмелилась прикоснуться левой рукой к груди Райана Андерсона и спросить, глядя в его сосредоточенные на моём лице глаза:
— Почему ты купил отель, находящийся в историческом здании, когда мог выбрать что-то современное во всех отношениях?
— Мне понравился его изысканный классический стиль. Олицетворяемое им очарование старого мира. Я приобрёл здание в год его восьмидесятилетия и тут же занялся обновлением помещений и коммуникаций в том числе. В следующем году ему будет девяносто. А вообще сыграла свою роль и близость отеля к различным достопримечательностям и особенно Центральному парку. До всех этих мест можно дойти пешком. Если бы ты не оставила меня той ночью, то уже знала бы, как выглядит парк, освещённый первыми лучами солнца, с высоты тридцать пятого этажа.
— Ты позволял другим оставаться в твоём номере до самого утра?
— Да, Моника, позволял. Но они не просили у меня детей, ни одна из тех женщин, которые теперь стали безликими в моей голове, и, даже если вдруг, не вызвали бы во мне желания согласиться.
— Почему нет?
— Я не знаю конкретную причину. Может быть, она заключается в том, что все они начинали смотреть на меня абсолютно одинаково, как только узнавали, кто я есть. Я почти видел мысли о деньгах в их взглядах. А в твоих глазах нет ничего подобного, — Райан скользнул руками вниз по моей спине прежде, чем прижал к себе совсем основательно. Мы заснули вскоре после этого и проснулись незадолго до приземления в Нью-Йорке.
— Но еда на рейсе всё равно была вкусной, — возвращаясь в настоящее, говорю я. От горно-равнинного пейзажа за окном захватывает дух. Или от того, что я вижу его и одновременно говорю с человеком, которого… который мне небезразличен, и словно могу разделить свои ощущения с ним. Почувствовать, что он рядом, а не в миллионах километрах от меня.
— Да? И чем же кормили тебя и всех остальных?
— Не уверена насчёт других, но у меня было особенное меню. Я не ожидала.
— Тебе понравилось, Моника?
— Да.
— Ты и не представляешь, как я рад, — выдыхает Райан почти громко. В этом звуке я слышу… облегчение. Неприкрытое, искреннее и содержащее постепенное успокоение. — Знаешь, я не летал обычными коммерческими рейсами уже много-много лет. Восемь или девять, не меньше. С тех пор, как приобрёл первый личный самолёт. Цессна потребовала от меня двадцати миллионов. Это была первая вещь в моей жизни, за которую я единовременно заплатил столько денег. Наверное, именно тогда я по-настоящему ощутил, что они у меня есть. Что мои дети никогда не будут ни в чём нуждаться. Даже если в полёте что-то случится, и мне не посчастливится выжить.