Folie a Deux

Шишина Ксения

Я всё-таки убираю ладонь, осознавая всю невозможность вот так просто взять и преодолеть тяжесть, поселившуюся везде и в то же время нигде конкретно, и скорее слышу, чем вижу, как, вытянувшись в кресле, Райан откидывает голову на стену за ним. Или делает что-то подобное, что сопровождается звуком, с которым руки проходятся по волосам. Его уж точно ни с чем не спутать. Мне ещё никогда не доводилось предчувствовать столько беспокойства разом. Но теперь оно тут, и подтверждением служит новое движение пальцев через спутанные пряди, снова осязаемое мною исключительно при помощи слуха. В силу верности темноте он является единственным, на что я могу значительно полагаться. Только на уши, не глаза.

— Я согласился, потому что возненавидел саму мысль о том, что ты можешь обратиться к кому-то ещё, едва прошла всего лишь одна чёртова секунда после того, как она возникла

в моей голове. Не захотел тебя терять, пока не выясню, почему ты занимаешь столько места внутри неё. Отказ означал бы, что мне придётся оставить тебя в покое. А я не мог даже думать об этом. В животе тут же становилось пусто и тошно. Или это было ощущение в грудной клетке. Тяжесть где-то в теле. Я даже не знаю точно. Но я не романтик, Моника. Со мной у тебя может никогда этого не быть. Цветы, публичные проявления чувств. Двое людей, которые держатся за руки. Это не дано мне, Моника. Я не умею.

Я покидаю постель с одеялом, обхватывающим тело тёплым коконом. Мои руки удерживают тяжёлую ткань поверх часто вздымающейся грудной клетки. Отвлечённый мужской взгляд перемещается от пола или другого предмета обстановки в мою сторону и становится более целенаправленным. Сосредоточенным. Словно боящимся что-то во мне пропустить или попросту не заметить. Это из-за темноты? Или всё ощущалось бы так, даже будь мы освещены светом?

Райан наблюдает за тем, как я приближаюсь окончательно и бесповоротно. И глубоко, пронзительно вздыхает, едва мои ноги вступают в контакт с его коленями. Обнажённый торс притягивает взгляд словно магнитом.

— Кто сказал, что мне обязательно это надо? — говорю я, дотягиваясь до левой руки своей ладонью. Хочу дотронуться больше, но не уверена в реакции и потому медлю, и вдруг понимаю, что чувствую то, что хотела. Райан окружает фаланги моих пальцев мягким сжатием. Это ощущается нежно, и взгляд только вторит испытываемым мною эмоциям. Твёрдый, но вроде бы содержащий надежду на что-то.

Андерсон притягивает меня к себе близко-близко, делая расстояние между нашими лицами совсем ничтожным. А потом, как только я прикасаюсь к нему, отпустив одеяло, теперь удерживаемое телами, произносит то, в чём, вероятно, и заключается причина, по которой он не смог вернуться к прерванному сну.

— Кэтрин убеждена, что мы поделим всё поровну. Тебе всё равно не надо столько денег, Андерсон. Сколько бы их ни было, они в любом случае никогда не позволят тебе купить любовь. Ведь то, каким ты стал, невозможно любить. Я единственная, кто оставалась бы с тобой до конца жизни, даже зная, что твой член бывает, где угодно, но только не в ней. И даже если тебя вдруг полюбит какая-нибудь несчастная, не пройдёт и года, как ты её разочаруешь, неспособный удержать себя в штанах, и она не будет долго думать прежде, чем уйти. Неплохо звучит, да? Вполне бы подошло для реплики одного из героев фильма. Может быть, моей жене стоило писать книги, а не просто сообщения, — его руки опускаются мне на бёдра, но нисколько не сжимают кожу. Лишь едва касаются, и только. Райан откидывает голову на подголовник, отбирая у меня зрительный контакт и в некотором смысле самого себя тоже. Я знаю, что не могу видеть всё это и ничего не делать. И хотя я также не могу презирать одну конкретную женщину за её слова, потому что, может быть, у неё есть основания так говорить, да хотя бы элементарная злость, но вопрос даже не в ней. Гораздо больше меня волнует, почему это ударило по Андерсону настолько сильно, что лишило его сна. Переживает за своё состояние? Не хочет отдавать его в столь больших количествах, и чтобы Кэтрин стала богатой сама по себе в ходе удачного развода?

— Ты наслаждаешься её финансовой зависимостью от тебя?

— Я наслаждаюсь знанием того, что под одеялом ты обнажена, — первоначально он обращается исключительно к потолку, но, коснувшись факта, с которым невозможно спорить, основательно вжимает меня в себя и словно пригвождает к месту своим авторитарным взглядом, — а что же до остального, то мне непринципиально, какое решение примет суд в отсутствие брачного контракта. Я всё равно не перестану заботиться о своих детях, даже если материально их мать сможет дать им всё и без моего непосредственного участия. Но, может быть, я нахожу некое извращённое удовольствие в том, что она по-своему собирается бороться за меня. Да, это лишь мои деньги, не я сам, но всё же они связаны со мной, являются частью меня, я их заработал, и что, если она права, и я всё-таки больше не создан для того, чтобы принадлежать кому-то конкретному? Лишь одному человеку? Я вроде бы желаю

этого и жажду, основательных и глубоких отношений с тобой, но вдруг всё это просто бред? — зачем говорить такие вещи и одновременно касаться в том числе и моей нижней губы? Проводить по ней подушечкой большого пальца правой руки, тем самым заставляя меня дышать чаще и мечтать о поцелуе вместо того, чтобы слушать? — Вдруг эмоционально я готов и способен только на что-то поверхностное, на то, что не требует от меня взятия на себя истинно серьёзных обязательств? Что, если быть желанным для многих женщин, но по-настоящему не принадлежать ни одной из них это как раз то, что спустя все эти годы больше всего по мне? В любом случае с тобой я реально начал с попытки подкупить тебя, Моника.

Я встаю и поворачиваюсь к нему спиной. Он и не препятствует. У меня просто нет сил. Не столько потому, что сейчас слишком рано, сколько из-за внутреннего непонимания. Это ведь Райан Андерсон. Наверное, ему должно быть безразлично какое-то там сообщение. Даже если оно от матери его детей. В личном смысле она же ничего для него не значит, так ведь? Тогда откуда у неё в принципе столько власти над ним? Над человеком, который сделал себя сам и может позволить себе быть доминирующим, чтобы всё было только по его. Конечно, я не знаю, почему он вообще полагал, что способен остановиться в целом и остановиться в частности из-за меня, но уже была близка к тому, чтобы поверить в нас. Не раствориться и не потерять бдительность, но оттолкнуть страх о срывающемся Райане Андерсоне, который передумывает разводиться или банально меняет мнение о вероятном будущем со мной, возжелав очередной привлекательный объект противоположного пола. Но, возможно, соперничать с женщиной, которая всегда будет где-то рядом по причине существования совместных детей, это изначальное гиблое дело. Так же, как и всерьёз рассчитывать на то, что привыкший ходить налево мужчина вдруг успокоится и перестанет чувствовать искушение перед очередной ни к чему не обязывающей ночью. После всего услышанного в мыслях крутится лишь один единственный вопрос.

— Кто я для тебя, Райан? Я тебе важна? Или ты собираешься меня разочаровать? — я обращаюсь к нему, но говорю скорее с пустотой и комнатой, чем с ним. Если он не уверен в себе и, как может, пытается донести до меня то, что у него тоже есть определённые страхи, это одно, но прямо-таки убеждённость в неспособности хранить постоянную верность подразумевает под собой вещи, которые, возможно, не перебороть. Нереально всегда быть подле человека, чтобы он видел тебя и из-за этого не мог совершить что-то, чего ему очень хочется. Рано или поздно он всё равно ускользнет и, избавившись от оков контроля, пустится во все тяжкие.

Я сажусь ровно на то место, где сидел Райан до того, как мой голос согнал его, и только тогда поднимаю глаза. Фигура в кресле словно застывшая. Сколько бы ни прошло времени прежде, чем она приходит в движение и выпрямляется в полный рост, за окном уже зарождается рассвет. Мрачный, пасмурный и без солнца, но, несмотря на плотные занавески, вокруг становится заметно светлее. Мне уже не требуется особо напрягать зрение, чтобы видеть дальше нескольких сантиметров. Именно они и остаются между нами, когда Райан останавливается. Его взгляд, направленный на меня сверху вниз, настолько… решительный, что я, возможно, впервые чувствую, что Андерсону было плохо от расставания со мной. Отвратительно. Подавленно. Немыслимо ли повторение для нас обоих в одинаковой степени?

— Я не собираюсь делать этого с тобой сознательно и намеренно, Моника.

— Тогда прекрати меня отталкивать. Мне всё равно, что ты не романтик. Я не знаю, что тебе сделали или какую боль причинили, или другую причину, по которой ты… разочаровался в собственном браке… и клятвах верности, вероятно, тоже, но я не твоя жена. Хотя с моей стороны и глупо обещать, что я не повторю её ошибку, если таковая была и оттолкнула тебя от неё, когда мне неизвестно, в чём она заключалась… я также не собираюсь делать тебе больно умышленно, — это занимает всего несколько секунд или около того, но я замечаю. Потому что внимательно смотрю на мужское лицо. Губы Райана ненадолго искривляются в усмешке, нет, не весёлой, дразнящей или возбуждающе-сексуальной, как обычно, а горькой, от которой внутри загустевает кровь. Данная эмоция говорит мне всё, что я должна знать. Здесь определённо не обошлось без супруги. В ответ на это от желания… нет, потребности дотронуться кончики пальцев начинает словно покалывать. Но я могу только догадываться, как ему, должно быть, будет трудно признать сам факт, что эмоционально он не всегда неуязвим.