Фрейлина
Шрифт:
И вот последний танец этого бала — вначале зазвучало соло арфы, к ней присоединились флейты, а дальше и струнные — нежные скрипки, бархатная виолончель, солидный контрабас… Не увидев рядом Загорянского, я легонько выдохнула и непозволительно расслабилась, поглядывая в окна. Легкие сумерки белой ночи уже позволяли зажечь иллюминацию и в Верхнем потихоньку вспыхивали огоньки — пока еще неяркие, но разноцветные и многочисленные.
Бал заканчивался. Дальше планировался легкий ужин для желающих и чинные гуляния.
— Окажите мне честь, Таисия Алексеевна, —
Развернувшись, как манекен и с таким же, наверное, лицом, я смотрела на Константина. Пожилые дамы встали из-за столика и присели в поклоне. И сразу же опустились обратно, когда высочество вежливо кивнул им. Метрах в десяти от нас замер в движении Загорянский, виновато улыбаясь и разводя руками — не успел.
— Зачем это уже… сейчас? — еле выдавила я из себя.
— Наблюдал за вами. В последнем танце вы ничем не рискуете, приглашений больше не будет. Вы не можете отказать мне. Прошу вас, — протянул он мне руку в перчатке. Чистой, белоснежной… тоже менял, наверное.
— Здесь же, кажется, падали, — слезливо прошептала я, принимая ее.
— Сутолоки больше не будет. Те, кто плохо вальсирует, в усталости уже не рискнут выйти на паркет. Подайте фрейлине трен, — скомандовал он кому-то.
Я оглянулась — молодой мужчина в ливрее поднял шлейф и безупречно сложив его, перекинул через левую мою руку, дав ухватить край пальцами. Везде он за ним ходит, что ли?
Господи… Господи, помоги… у меня скрипели зубы, пока мы шли «на паркет».
Встав ко мне лицом, Константин основательно уместил правую руку на моей талии, заглянул в глаза и ободряюще улыбнулся:
— Понимаю — это дебют, и вы волнуетесь. Но справитесь, я верю в вас, Таис. Доверьтесь и вы мне. Смотрите только на меня… в лицо.
Салага! Мне четвертый десяток, учить он меня будет… я и сама в себя верю. Немного успокоили его слова про дебют и о том, что не все хорошо вальсируют. Значит и мне будет простительно.
Слегка склонив голову набок, я легко опустила руку в перчатке на золотой эполет… Подберут и его с пола, если что… эта мысль заставила улыбнуться и кивнуть — поехали!
Шагнув вперед, Константин повел меня в танце по широкому кругу, медленно набирая скорость. Я смотрела ему в глаза — это был хороший совет. Глядя по сторонам, обязательно сбилась бы. Думая о том, как шагнуть, запуталась бы, как та сороконожка. А так… я доверилась кавалеру, своему скромному опыту и тому, что помнило тело Таи. Есть такое понятие, как «машинально» или «на автомате». Двигательный навык, как говорится, не пропьешь — он или наработан, или нет его. А еще Константин отвлекал меня разговором:
— Я много думал о нашей беседе, почти постоянно.
— И к чему пришли в итоге? — насторожилась я.
— Со многим я бы поспорил.
— Да спорьте на здоровье, только разумно аргументируйте.
— Но… кое-что все же имеет смысл.
— Все там имеет смысл, — становилось мне обидно.
— Вы прелестны, Таис, в своей уверенности, — снисходительно улыбался высочество.
—
— Мне далеко в этом до Сергея, во флирте я не так силён, — серьезно признался Константин, кружа меня по залу.
— Не расстраивайтесь так — у вас получается, Константин Николаевич.
— Однообразный и безумный… как вихорь жизни молодой… кружится вальса вихорь шумный… чета мелькает за четой.
— Классика, — согласилась я, за Пушкина прощая ему сомнения в моей правоте.
Юное тело было легким, с Таиным ростом и длиной ноги шаг получался достаточно широким и даже летящим. Никогда еще я не двигалась так свободно, практически не чувствуя своего тела. И даже… кажется, у нас даже получалось достаточно изящно. Облако вуали взлетело в очередном кружении и тут же опустилось, зацепившись за правый эполет высочества и полностью скрыв его руку, обнимающую меня. Мы улыбнулись, глядя друг на друга.
Размытыми пятнами мелькали другие пары. Всё остальное проносилось мимо широкой смазанной полосой. Казалось небрежной пробой художественной кисти на холсте, невнятным росчерком, смешавшим краски. И только мужское лицо надо мной представлялось на этот момент единственно реальным.
И нужным.
И даже не сама мысль, а ощущение от нее… вот что испугало. Сгинь! Это даже не Дубельт…
Потом он провел меня обратно. Мы шли вдоль человеческой стены, народ еще не расходился, бал еще не был объявлен оконченным. И всё это были сплошь голые женские плечи и руки, пена пышных юбок, блеск дорогих украшений. А еще военные мундиры, золотые позументы, эполеты, усеянные бриллиантами орденские планки; знаки отличия, украшенные эмалью и камнями, будто образующие на груди очаги света…
Пиршество для глаз, да и только. Но в зале уже было душновато, попахивало потом и жженым воском.
— Благодарю вас за танец, Таисия Алексеевна, — слегка склонился высочество в поклоне.
— А я вас за то, что поддержали в дебюте, Константин Николаевич.
— Это было только приятно…
Оставив меня, он ушел, а Аня сразу схватила меня за руку.
— Это было не страшно, он крепко держал меня.
— Я знаю, — прошептала она дрогнувшим голосом.
О, Господи! Это же и она танцевала с ним вальс, только в Смольном, на выпуске. Заслужено танцевала. А я сейчас просто так… чем не повод для ревности? И даже не к мужчине, а к самому факту незаслуженного мною «успеха».
— Иллюминация… я приглашаю тебя в парк на прогулку, Анни.
— Нет. Нет… я провела там полночи в день помолвки. Устала. И сейчас тоже. Пойдем спать?
— Аня! Я же не видела еще ничего, — удивилась я, — с какого, извини, я должна спать, когда тут… такое?
— Ты снова говоришь дерзостями, — заметила она.
— Горбатого могила исправит…
— Позвольте помочь вам решить вопрос к обоюдному удовольствию, — чертиком из табакерки возник рядом Загорянский, — проводим Анну Владимировну и будем смотреть иллюминацию. И я тоже ее еще не видел.