Фронтир
Шрифт:
Кроме того, всегда находился удачный повод избежать разговора с Учителем.
Сержант не отдавал себе в этом отчета, но упорно уклонялся от встречи именно с ним. Пытающийся заговорить беженец вызывал лишь качание головой и взгляд из-под бровей. От Учителя же он бы просто сбежал на край света.
Хотя, один раз они таки виделись.
Нельзя было не прийти, когда отправляли на орбиту тело Самоина. Сообщение пришло без подписи, простым печатным текстом, так что ответить отказом, сославшись на занятость, он не смог — некому. Сама церемония произвела на Сержанта более чем удручающее впечатление. Гости стояли под хлещущим дождем в мокрых плащах с непокрытыми головами. Стояли молча, так же молча разошлись. На
Это было очевидно и поразило Сержанта, хотя там и не было произнесено ни слова. Когда капсула с телом, блеснув номером 028 на борту, серебряным росчерком взмыла к небу, Гость ощутил на себе какое-то нехорошее внимание собравшихся, но когда опустил глаза, то все смотрели вверх, и только Учитель глядел куда-то под ноги.
Ушёл тогда Сержант настолько быстро, насколько позволяли приличия момента. В тот день ему предстояло ассистировать на трёх полостных операциях в госпитале и посетить выздоравливающих больных в отведенном на их сектор стационаре. Его познаний в медтехнике и полевой хирургии для этого вполне хватало, так что появился ещё один широкий фронт работ — рук со смертью Самоина стало не хватать ещё сильнее.
Казалось бы, работа в поликлинике должна способствовать общению, но и там он замыкался, то и дело слыша за неплотно прикрытой дверью голоса: «Как он постарел за это время — весь седой стал, а раньше-то — ни морщинки», — выбираться оттуда в кабину летательного аппарата было почти облегчением.
«От всего-то ты бежишь…» — подумал Сержант, спускаясь по ступенькам и рассеянно наблюдая, как те настороженно втягиваются в корпус, ставший снова литым.
Многое изменилось.
Все эти дни беженцы ходили по улицам, словно опасаясь с его стороны внезапного нападения. Испуганные взгляды, взгляды ожесточенные, взгляды сочувствующие… Атмосфера натянутости, отчуждения сковывала людей. Участились летальные исходы среди пациентов стационара — слабые больные тяжело реагировали на обстановку. Надо же, раньше казалось, это апатия вгоняет иного в гроб. Сам Сержант похудел на двадцать килограммов, его волосы снова приобрели пепельный цвет зрелой седины, как тогда, в бытность его Капитаном Планетарного Корпуса. Морщины угнездились вокруг пустых глаз, он теперь выглядел на полвека старше, стал похож на Учителя, — неожиданно пришло в голову.
Впрочем, на беженцев он не был похож так же, как не бывает похожа королевская кобра, даже смертельно раненная, на застывшего в зимней спячке ужа.
Как я устал…
Это мир давил на него, как когда-то давила Галактика, как давили бронированные корпуса боевых модулей и космических крепостей с их нечеловеческими проблемами, как до того тяготили потерянные миры, а ещё раньше никем так и не укрощённый Аракор. Вспомнился только тёплый курортный мирок Наристия, где он очутился после гибели своего мира. Смерть родителей была единственной смертью, которая почти не исковеркала внутреннее самосознание не состоявшегося Избранного — тогда он был юн и беспечен, ему помогали родные и близкие, а вот всё последующее — безвременная смерть Эстрельдис и Оли, уход товарищей по ПКО, гибель целых миров уже поневоле толкала, как и сейчас, куда-то вперед… и вниз.
Но и те прошедшие трагедии, большие и не очень, лишь меняли что-то в его душе, сейчас же… Много накопилось мыслей за это время, многое испытано, лишь немногое понято, но даже того, что есть, хватало, чтобы переполнить бездонный колодец человеческого сознания. Мир стал тесен под этим черепом и крошился от любого удара.
В его годы люди оседают, заводят жену и троих детей, широкий круг знакомых и не такой широкий круг друзей. Впереди век, а то и более, плодотворной жизни, труда на благо планеты, человечества, Вселенной, наконец. А он не
Опять не успел.
Отсюда, с этого чуждого Галактическому Содружеству мира не было пути дальше. Он просчитался в выборе тропы, но стать на другую уже не мог. Сержант дрогнул плечами и двинулся к дому Кеиры. Скоро местные, следившие в его отсутствие за ней и её «братом», должны уйти, и он сможет поговорить с ними обо всём этом. А что они не слышат и не ответят, так чего тут поделать.
Дверь бесшумно открылась, и Сержант в который уже раз задумался о том, как же тем удалось войти, не взламывая замок. Баррис, сидевший за книгой в кресле, в котором раньше обычно находился бродяга, вскочил и, извинившись за то, что «зачитался», слегка коснулся плеча Сержанта в каком-то немом жесте отчаяния, потом быстро собрался и ушёл. Глянув на часы, Гость сообразил, что до прихода Мэта есть два часа.
Сержант разделся, налил себе кипятку, запил им кусок хлеба, благо голод давал себя знать, и поспешил в заднюю комнату, превращенную в медицинскую палату и уставленную приборами походного медблока из его личного арсенала. Скользнувшего взгляда хватило, чтобы понять — пока все старания напрасны.
Физическое здоровье бродяги и Кеиры, пусть относительное, было обеспечено, но и только. Странник так и не вышел из своей комы, столь же необъяснимой, как и его интеллектуальная квазижизнь до того, а Кеира…
Она не спала иногда по трое суток, глядя широко распахнутыми стеклянными глазами в одну точку, приборы то и дело показывали малфункциональные ритмы — девушка страдала от боли. Иногда оцепенение спадало, но облегчения это Сержанту отнюдь не приносило. Хорошо хоть, что Кеира перестала в немом ужасе рвать на себе ночную рубашку, как делала поначалу. Это было ужасно. Глядя на то, как тонкие руки-ниточки в исступлении терзают плотную ткань, он готов был выть от отчаяния, сострадания и горя. Теперь она просто теребила бинты на запястьях и издавала неразборчивые интонированные звуки, будто кому-то что-то выговаривая, с кем-то споря. Проверка фонозаписи церебром Миссии не принесла результатов, звуки не несли видимой смысловой нагрузки.
Сержант тихо поставил чашку на столик и присел на корточки рядом с кроватью, осторожно взял её ладонь и тихонько погладил.
Здравствуй, милая, я очень скучал без тебя. Если бы ты знала, как не хватает мне твоего голоса среди всего этого безумия, только он приносил мне облегчение в трудную минуту. А теперь остаётся сжимать зубы да пытаться держать себя в руках.
Нет, стоп. Так нельзя, это не метод. Кеира должна тебя видеть сильным. Сержант поднялся, сел на стул и принялся разговаривать с ней вслух. Интересоваться, про себя выслушивать ответы, осторожно шутить, вспоминать.
Каждый раз это был как спектакль, в котором он был и актёром, и зрителем. Это была пытка, но только так оставался шанс привести её и бродягу в чувство, вернуть их для реальности. Так надо. Сколько раз он сам себе это говорил? Вот ведь какое гнусное слово. Необходимость чего-то подразумевает принуждение, неестественность происходящего, искусственность этой необходимости. Это неправильно.
Три недели он разыгрывает эту самую необходимость меж двух каталок в надежде на чудо, которое должно вот-вот произойти. И прикрывает зияющую дыру действительности чудовищным словом «надо». Оно никого не обязывает, ничего не решает, но при этом не позволяет сойти с проторенной тобой же тропы. Сержант поймал себя на том, что уже не рассказывает, какие он видел цветы тем летом, а истово молится. Неизвестно чему, не отслеживая никакой логики, шепчет какие-то невнятные просьбы, жалобы, проклятия и клятвы. Всё тело его мелко дрожало, так что пришлось схватиться за спинку готового опрокинуться стула.