Фуше
Шрифт:
На посту главы Временного правительства Фуше в полной мере проявляет присущие ему таланты ловкого и беспринципного политика. «В этом качестве, — пишет Шаррас, — Фуше принялся работать с обычным пронырством и неслыханной деятельностью»{815}. По словам Беранже, «после битвы при Ватерлоо Фуше… держал нити отдельных интриг, которым он отдался целиком в период Ста дней, когда возглавил доверенное ему Наполеоном министерство. Снова отворить Бурбонам ворота столицы, казалось, было его единственным намерением. И для его выполнения этому смелому человеку ничего не стоило вести переписку с Талейраном, Меттернихом, Веллингтоном, и даже самим Людовиком XVIII, рассылать по деревням своих эмиссаров, расточать деньги, запугивать малодушных и заключать сделки с изменниками»{816}. Фуше вступает в контакт со всеми мало-мальски влиятельными лицами: обращается к Талейрану, по-прежнему находящемуся в Вене, пишет письмо Веллингтону, пытаясь выяснить, каковы шансы на французский престол у герцога Орлеанского{817}, освобождает из Венсенского замка одного из «столпов» роялистской партии графа Эжена Франсуа Огюста Витроля. рассчитывая тем самым снискать доверие у христианнейшего короля{818}. Пригласив Витроля к себе домой, в особняк на улице Черут-ти, Фуше уверяет графа в своем искреннем намерении всеми силами содействовать восстановлению «отеческого
В своих мемуарах сам Фуше следующими словами характеризовал ситуацию, в которой действовало возглавляемое им Временное правительство: под стенами Парижа, писал он, собралось до 80 тыс. французских солдат, спасшихся от поражения и грезящих о реванше (Тибодо в своих записках свидетельствует о том, что «солдаты… требовали битвы»), к столице Франции приближались армии союзников, Наполеон внезапно предложил свои услуги Временному правительству в качестве простого генерала[98], роялисты горели желанием открыть ворота Людовику XVIII, коллеги по «комиссии пяти» не доверяли президенту Временного правительства{824}. «Мы были в отчаянной ситуации, — писал Фуше, — казна была пуста, кредит исчерпан, правительство загнано в тупик и вследствие яростных столкновений множества непримиримых мнений находилось как бы в кратере вулкана… страну ежедневно захлестывали все новые и новые волны интервентов. Если бы при этих обстоятельствах столица была захвачена силой, мы не могли бы надеяться ни на капитуляцию, ни на принятие согласованных условий, ни на какие-либо уступки»{825}.
Что и говорить, положение Фуше было не простым. Ситуация более всего осложнялась тем, что следовало безотлагательно решать вопрос о войне. Формально Временное правительство как будто собиралось возглавить борьбу по отражению вражеского нашествия. 25 июня 1815 г. специальным декретом оно объявило о том, что все его действия будут предприняты «от имени народа»{826}. Звучная терминология в духе 93-го года, надо полагать, кое-кого обманула, особенно тех, кто желал быть обманутым. Но самого Фуше заботила, разумеется, совсем не мысль об организации «всенародного отпора» вторгшемуся во Францию неприятелю. Он лихорадочно перебирал варианты: когда и кому сдаваться и на каких условиях?
Ближе всех к Парижу находился Веллингтон со своей армией. И вот эмиссары Фуше уже мчатся по дорогам Франции, направляясь в английскую главную квартиру. Герцогу Отрантскому неизвестно, кто из претендентов на вакантный престол путешествует в обозе у английского фельдмаршала. На всякий случай, он вручает своему агенту сразу два письма, аккуратно зашитые от нескромных глаз в воротник посыльного: одно — Людовику XVIII, другое — герцогу Орлеанскому. «Никаким средством не следовало… пренебрегать, — пишет Фуше, — для того, чтобы достичь тихой гавани»{827}.
Власть, как и счастье, очень часто приходят слишком поздно. Президент Временного правительства, первое лицо в государстве, Жозеф Фуше получает власть только для того, чтобы передать ее новому хозяину. «Калиф на час», он отнюдь не так могуществен и всесилен, как считают некоторые историки{828}.
Ему удается, правда, свести на нет усилия бонапартистов провозгласить императором Наполеона II — сына отрекшегося повелителя{829}, он нейтрализует армию с помощью Даву. С его подачи пользовавшийся большим авторитетом в армии Даву заявляет о том, что Париж невозможно оборонять{830}. Французские войска покидают предместья столицы и отступают за Луару. Тайком, без ведома своих коллег герцог Отрантский ведет переговоры с Бурбонами, убедившись в неизбежности их второго «пришествия». По его распоряжению запрещены какие-либо карикатуры на Бурбонов, а во главе Национальной гвардии поставлен маршал Массена, который «думал только о том, чтобы пользоваться на досуге своими повсюду награбленными несметными богатствами… Выбрав подобного главнокомандующего, — замечает Шаррас, — Фуше останавливал одну из пружин оборонительного механизма»{831}. Впрочем, разве он собирался от кого-нибудь обороняться?
Фуше продолжает переписываться с Веллингтоном. Выяснив через своих эмиссаров Гайяра и полковника де Риньи, что англичане склонны поддержать Бурбонов, Фуше в соответствующем «ключе» сочиняет письмо британскому главнокомандующему: «…Французская нация, — пишет он Веллингтону, — желает жить под властью монарха, но она также хочет, чтобы монарх царствовал, подчиняясь законам. Республика познакомила нас со всеми несчастьями, вызываемыми чрезмерной свободой, империя — с бедами, проистекающими от злоупотребления властью». Идеал политического устройства для Франции это — английская конституция. «Мы не стремимся стать более свободными, чем она (Великобритания), — пишет Фуше, — но
Герцог Веллингтон
Через своих агентов Фуше договаривается с Веллингтоном о встрече. Герцог Отрантский встречается с победителем Наполеона в Нейи 5 июля 1815 года. Беседуя с ним, Фуше хочет добиться положительного ответа на два вопроса: об амнистии всех тех, кто поддержал «узурпатора» в период «Ста дней», и о судьбе трехцветного знамени. На оба вопроса он получает отрицательный ответ. По поводу снисходительности Веллингтон заявляет следующее: «Такое случится впервые, трон низвергнут и восстановлен, король предан, преследуем и вновь водворен на престол, и все это без того, чтобы хотя бы единое наказание удовлетворило требования справедливости и устрашило тех, которые могли бы соблазниться повторить подобные преступления». Что же касается трехцветного флага, «железный герцог» и здесь не согласен с Фуше, который хочет оставить его национальным флагом. Английский фельдмаршал говорит на это герцогу Отрантскому: год назад я сам думал так же, но теперь «эта кокарда стала символом мятежа и король не может принять стяг, под которым узурпатор развязал войну с Европой»{833}. Фуше интересуется, каковы пожелания «железного герцога» в отношении Временного правительства и что фельдмаршал рекомендует ему предпринять в ближайшее время. Ответ Веллингтона по-солдатски резок и бескомпромиссен. «Лучшее, что могут сделать Временное правительство и Собрание, — надменно указывает он, — …это объявить о своем самороспуске… поставить короля в известность об этом акте… оправдаться в своем поведении и… предложить Его Величеству меры, которые могут… принести пользу стране»{834}. Возможно, простота рекомендаций «железного герцога» натолкнула Фуше на мысль о том, что туповатого солдата он без труда оставит в дураках. Отчетливо видимая перспектива возвращения Бурбонов все менее и менее устраивает герцога Отрантского. Во время переговоров в Нейи он «доверительно» сообщает герцогу Веллингтону новость — другая французская правительственная делегация, находящаяся при штабе союзных монархов. выяснила их мнение по поводу восстановления Людовика XVIII на французском престоле. Монархи-победители решительно высказались против реставрации Бурбонов, так как понимают невозможность их вторичного воцарения. Поэтому он, Фуше, за отсутствием кандидата в короли Франции, предлагает отдать трон герцогу Орлеанскому. Из этой мистификации Фуше, однако, ничего не выходит, ибо на руках у английского фельдмаршала есть бумага, с протокольной точностью передающая ответ монархов посланцам Временного правительства, и в нем ни слова… об их отказе поддержать Людовика XVIII. Да, выдержке и самообладанию Фуше, действительно, можно позавидовать, — он «удивлен» несказанно тем, что депутация, вернувшаяся в Париж, не ознакомила его со столь важным документом.
Ко времени переговоров Фуше с Веллингтоном относится и другой эпизод, о котором красочно поведал в своей автобиографии знаменитый поэт-песенник Пьер-Жан Беранже. Организуя делегации для встреч с представителями стран-победительниц, пишет Беранже, Фуше стремился не допустить к участию в них людей, известных своими республиканскими принципами, и просто порядочных людей. Когда в состав одной из таких депутаций попал Манюэль, человек, известный своим патриотизмом, Фуше «отправил вместо него, но под его именем одного из своих секретарей — Фабри…». Вскоре обман открылся. Трое разгневанных депутатов — Солиньяк, Дюрбаш и Дюпон — поспешили к герцогу Отрантскому. «Они застали его неодетым, чем еще более увеличивалось неприятное впечатление, производимое его отталкивающей внешностью. Выслушав упреки этих господ и настойчивые вопросы Дюпона, Фуше начинает свои лживые объяснения. А затем, видя, что никого не убеждает, он осмеливается напомнить о своих революционных званиях, будто бы доказывающих его ненависть к Бурбонам. Звания эти, к несчастью, снискали ему доверие со стороны многих граждан и, между прочим, Манюэля, честная душа которого не могла постигнуть того, что при политических переворотах те, которым есть что искупать, первые бывают доступны подкупу.
Утомленный, наконец, разглагольствованиями Фуше, Дюрбаш в пылу негодования встает, когда Фуше еще и еще раз повторяет:
«Разве вы забыли, кто я?» —
Дюрбаш отвечает ему:
— Нет, мы этого не забыли, и воспоминания толпой приходят ко мне. В самом деле, кто же такой этот монсеньор герцог Отрантский? Разве это не тот бывший член конгрегации Оратории и не тот председатель народных собраний, который в то время, как возгласы возмущения прерывали речь одного рабочего, требовавшего уничтожения культа высшего существа, воскликнул: «Не перебивайте этого молодого философа»? Разве это не тот Фуше, который вместе с Колло д’Эрбуа купался в крови расстрелянных картечью лионцев? Не Фуше, подавший голос за смерть Людовика Капета; не тот Фуше, речь коего дышала при этом всей силой железной логики, хотя потом он и объяснял ее внушенным ему страхом? Или это не тот Фуше, который поочередно служил и изменял жирондистам, Дантону, монтаньярам и Робеспьеру? Вы совершенно правы, господин герцог, между Фуше и Бурбонами немыслимо примирение. Изменив императору, который обогатил вас и дал вам возможность пользоваться вашим богатством, даже когда вы впали у него в немилость, вы не посмеете изменить Франции! Вы не посмеете, единомышленник попа Талейрана, сдать Париж принцам, которые никогда не перестанут видеть в вас одного из палачей их брата! Даже если бы они и забыли это на минуту, дочь Людовика XVI на коленях с плачем напомнит им об этом. И чем дороже они заплатят вам за возвращение на трон всякими милостями и высокими должностями, тем страшнее: они вскоре заставят вас искупить их собственную слабость. Берегитесь же, как бы, несмотря на вашу дружбу с Веллингтоном, не пришлось вам потом позавидовать участи Карно, над доблестями которого вы так смеялись. Пусть его изгоняют, он может быть уверен, что повсюду встретит сочувствие великодушных сердец. Но подумайте, господин герцог, когда будет изгнан Фуше, продавший императора, нацию и ее представителей, когда этот Фуше будет вне Франции, то где же он сможет показаться, не напомнив каждому того, что сам Робеспьер называл его кровавым извергом? И разве, увидев его, не вспомнят слов Наполеона: «Вот человек, который всюду запускал свои грязные лапы». Умереть в изгнании и умереть в позоре, герцог, это страшнее мучительной пытки. Предайте нас, и вы испытаете и то и другое».
Фуше, бледный от сдерживаемого гнева, хотел было скорчить презрительную мину, но мог пробормотать только несколько ничего не значащих слов, которые он закончил чем-то вроде сентенции, усвоенной впоследствии его наемными хвалителями и послужившей им для смягчения его преступлений:
— Я никогда не изменял ни своим друзьям, ни своим убеждениям.
Как будто подобный человек мог иметь каких-нибудь друзей и какие-нибудь убеждения! Увидев бесполезность предпринятого ими шага, трое депутатов вышли, охваченные негодованием»{835}.