Фуше
Шрифт:
Полагаю, что мне известно настроение французского общества, Монсеньор. У меня было достаточно времени, чтобы наблюдать его в то время, когда мне было поручено его просвещать и направлять. Представляется, что при нынешних обстоятельствах вся Франция намерена сплотиться под сенью Бурбонов в том случае, если королевская и национальная конституция в равной степени будут гарантировать нерушимость всех прав и свобод.
С другой стороны, представляется не менее реальным, что народ в своей массе выказывает сожаление относительно Регентства и что в остатках наших армий предпочтение отдается Наполеону. Если бросить в эти размышления зерна разногласий, миролюбивые настроения будут скоро уничтожены, а враждебные чувства получат дальнейшее развитие. Все снова будет ввергнуто в огонь, если мудрые короли, но великодушно мудрые, не начертают вокруг трона Бурбонов и даже на своей короне, так сказать, десять принципов свободы, такой же подлинной и такой же обширной, как декалог[89] Англии. Я добавлю только одно слово, Месье. Я знаю людей, осужденных несправедливо, и которые, однако, молчат: среди этих людей есть много таких, которые не выказали бы никакого сожаления по поводу своей жизни, если бы перед тем, как они ее потеряют, им дали бы возможность излить свою душу Франции, Европе и смерти. Было бы опасно погубить такие души. Важно суметь их оценить и заставить их признать, что они чувствуют и умеют
Что касается меня, Монсеньор, давно уставший, чувствующий отвращение к жизни, я желаю только отдыха, и без пылкого желания видеть трон Бурбонов восстановленным на вечных основах у меня не было бы сил ни размышлять об общественном устройстве Франции, ни донести свой голос до Вашего Королевского Высочества.
Имею честь быть…»{702}.
Увы, чернила потрачены герцогом Отрантским впустую. Светлейший адресат хранит гробовое молчание, однако Фуше трудно обескуражить. Герцог Отрантский не сдает позиций без боя. Он старается вновь стать нужным, необходимым. Его мертвенно-бледное лицо мелькает в доме у Талейрана, в салоне герцога Дальберга; ему удается попасть на аудиенцию к «Агамемнону всех народов» — российскому императору Александру I. Он не скупится на советы: возвратившимся во Францию эмигрантам Фуше рекомендует умеренность, справедливость, терпимость; развенчанному императору он советует уехать в Соединенные Штаты, чтобы «начать жизнь среди народа… который будет в силах оценить (его) гений, не страшась его…»; он пишет письма графу д’Артуа. Одно из них гласит: «Почитаю своим долгом сообщить Вашему Высочеству, что спокойствие… не может быть вполне гарантировано до тех пор, пока император Наполеон находится на острове Эльба»{703}. Герцог Отрантский «не забывает» и короля Людовика XVIII, которому послания Фуше передает назначенный морским министром Малуэ. Он настойчиво внушает власть предержащим мысль о том, что не стоит менять цвет национальной кокарды и флага, возвращаясь к белому знамени Бурбонов. Король должен его понять. Сделать ему это тем проще, что в свое время у его знаменитого предка Генриха IV достало мудрости отречься от протестантизма, получив взамен корону{704}. Фуше делает все, чтобы заинтересовать новых хозяев своей особой, но повсюду натыкается на глухую стену: в нем не нуждаются. «Герцог Отрантский, — пишет А. З. Манфред, — трижды предлагал Бурбонам свои услуги, и трижды они были отвергнуты»{705}. Ничего не добившись, он едет в Феррьер, но затем вновь возвращается в Париж. Предлог для возвращения легко найден: его превосходительство господин сенатор ищет в столице учителей для своих детей. Наряду с поисками учителей Фуше проводит розыски совсем иного рода. Через русского дипломата Поццо ди Борго он сводит знакомство с королевским любимцем, графом де Блака. На неопытного Блака многоопытный экс-министр производит большое впечатление. Герцог Отрантский не прочь стать ментором фаворита. Он пишет к нему обширное послание, в котором сообщает, что возбуждение среди народа вызвано боязнью восстановления феодальных порядков в стране, что правительству следует также учесть недовольство, существующее в армии, и т. п.{706}. Зерна брошены в каменистую почву. Герцогский титул Фуше не изглаживает из памяти обитателей Тюильри его «революционного» прошлого. Король не может «победить… отвращения для того, чтобы принять на службу человека, голосовавшего за смерть его брата»{707}.
Путь к вершине закрыт, и Фуше, вновь уединившемуся в Феррьере, остается только высмеивать государственных мужей, «ничего не забывших и ничему не научившихся». «Больше года им не продержаться», — с уверенностью предрекает Жозеф. Для подобного вывода у Фуше оснований более чем достаточно. Во Франции неуклонно продолжают взиматься косвенные налоги, и это при том что правительство обещало их отменить. Вернувшиеся во Францию эмигранты ведут себя по отношению к крестьянам в своих поместьях, словно в завоеванной стране. Священнослужители с церковных кафедр предают анафеме тех, кто в годы революции приобрел земли, принадлежавшие церкви. «Псы Сен-Жерменского предместья» вымещают годами копившуюся злобу в отношении деятелей Революции и Империи. Бывший камергер короля Вестфалии Жерома Бонапарта, один из тех, кто «умеет служить», разъезжает по улицам столицы, прицепив орден Почетного легиона к хвосту своей лошади… Фуше отлично видит все эти «опрометчивые поступки или, — как он «уточняет», — …поступки, опрометчиво совершенные»{708}.
Он справедливо полагает, что напряженная социальная обстановка в стране имеет вполне конкретные причины. Во-первых, это страх восстановления феодальных прав, от чего прежде всего и больше всего пострадает многомиллионное французское крестьянство; во-вторых, и этого опять-таки более других опасаются крестьяне, — это боязнь потерять имущество, приобретенное из фонда так называемых «национальных имуществ»[90]; еще одна из причин для беспокойства — возможные преследования со стороны властей лиц, послуживших в свое время Республике и Империи; нельзя сбрасывать со счетов демократов, разочарованных Хартией 4 июня 1814 г., один из пунктов которой гласил: «Королю одному принадлежит исполнительная власть. Король есть верховный глава государства, он начальствует над сухопутными и морскими силами, объявляет войну, заключает мирные, союзные и торговые договоры, назначает на все должности государственного управления и издает регламенты и ордонансы для исполнения законов и безопасности государства»{709}. Наконец, день ото дня растет недовольство в армии, «ради экономии» сокращенной на 32 тыс. человек. Время будто возвращается на четверть века назад. Вновь на продвижение по службе, чины и звания могут рассчитывать лишь те, у кого в роду наберется несколько поколений «блистательных» предков… Подписывая Хартию, король датирует этот документ так, как если бы ни революции, ни республики, ни наполеоновской империи просто не существовало: «Дана в Париже, в год от Рождества Христова 1814, царствования же нашего в девятнадцатый»[91]…
В течение какого-то времени Фуше продолжает «докучать» христианнейшему королю своими советами. «Известно, с чего начинается реакция, — пишет он королю, — но никто не ведает, где можно ее остановить; она увлекает за собой все и прежде всего верховную власть…»{710}. «Верховная власть» в лице монарха хранит молчание. Представления высокородных «друзей» герцога Отрантского в пользу «самого способного из людей, явившихся в годы Революции», также остаются без последствий. Поццо ди Борго, внимательно подмечавший все происходившее вокруг, сообщал в Санкт-Петербург 11 июля следующее: «Экс-министр Фуше, несмотря на наружное спокойствие, весьма старается убедить короля привлечь его на свою службу»{711}. Британский дипломат Чарльз Стюарт, в свою очередь, информировал Фории Оффис о том, что, к величайшему огорчению Фуше, все его предложения, переданные королю, были отвергнуты. «Вскоре для меня стало очевидно, — писал Фуше в своих
И все же Фуше невозможно ни в чем обвинить. Улик против него практически нет. Лишь однажды агентам королевской полиции удается перехватить подозрительное письмо Фуше вице-королю Евгению. Канцлер, виконт Дамбре, вызывает герцога Отрантского с целью получить у него объяснения по этому поводу, но вместо объяснений получает форменный нагоняй. Негромко, но отчетливо, взвешивая каждое слово, его светлость Жозеф Фуше перечисляет все прегрешения королевского правительства, буквально рта не дав раскрыть смущенному виконту. Закончив свою обвинительную речь, Фуше неторопливо направляется к выходу, а получивший взбучку Дамбре лично распахивает перед ним двойные двери своего кабинета. «Я не осмелился допрашивать этого человека», — честно признался Дамбре королю, докладывая о своей встрече с герцогом Отрантским{717}.
На исходе 1814 г. в Париже сложился разветвленный заговор, в котором участвовали самые разнородные элементы. Их объединяла ненависть к Бурбонам и желание низвергнуть реставрированную монархию. Что же касается планов дальнейшего устройства Франции, то по этому вопросу высказывались самые резные точки зрения: от восстановления империи во главе с Наполеоном до возведения на престол герцога Орлеанского{718}.
«Главным руководителем заговора, — по словам Анри Гуссе, — бил Фуше… этот трагический Скапен, — замечает он, — задумал свергнуть короля за то, что король медлил назначить его министром{719}. Среди заговорщиков было немало известных лиц. В их число входили Тибодо, Даву, Маре, Савари, Лавалетт, Ламарк, Друэ д’Эрлон. Фуше, развернувший бурную деятельность, сообщает, что, по предложению «военной партии» (под этим названием, видимо, подразумевался бонапартистский в своей массе офицерский корпус французской армии), он переписывался с Евгением Богарне, предлагая ему полномочия военного диктатора{720}. Кроме того, герцог Отрантский поддерживал отношения с Мюратом, который должен был принять косвенное участие в заговоре{721}, объявив себя арбитром Италии{722}. По словам одного роялистского автора, Фуше и Савари — самые состоятельные из заговорщиков — финансировали заговор{723}.
О том, что Фуше был одним из его руководителей, писал осведомленный и весьма близкий к Наполеону граф Лавалетт. По его словам: «Маршал Даву, герцоги Отрантский и Бассано[92]… стояли во главе предприятия»{724}.
План заговора, судя по всему, состоял из двух взаимосвязанных частей: во-первых, заговорщики собирались помочь Наполеону, высадившемуся на юге Франции, совершить марш на Париж через Гренобль и Лион, во-вторых, одновременно с севера на столицу должны были двинуться войска 16-го военного округа под командованием генералов Друэ д’Эрлона и Лефевра Денуата{725}. Современный американский историк Рэй Кабберли пишет сразу о двух заговорах — бонапартистском, связанном с «эльбским императором»[93] и антибурбонским, связанном с походом на Париж гарнизонов северных городов Франции. Инициатором последнего, по мнению Кабберли, был Фуше, желавший установить режим регентства при малолетнем сыне Наполеона — Наполеоне II{726}. Источники не дают достаточных оснований для подобных выводов. Одним из немногих мемуаристов, подтверждающим версию о двойном заговоре, является Савари[94]{727}. Однако его словам в данном случае вряд ли можно доверять, тем более, что Люсьен Бонапарт в своих мемуарах говорит о существовании единого заговора, подтверждение чему можно найти и в мемуарах самого Фуше.
Кстати, о настроениях Фуше в начале 1815 года сохранилось одно любопытнейшее свидетельство. В январе Фуше получил письмо от Меттерниха. В нем австрийский канцлер задавал вопрос: какая форма правления, по мнению Фуше, является наиболее приемлемой для Франции в случае падения Бурбонов: империя с Наполеоном! империя с Наполеоном II, республика или же монархия, с герцогом Орлеанским в качестве ее главы? Отвечая на этот вопрос, Фуше недвусмысленно высказался в пользу второго варианта, иными словами за регентство императрицы Марии Луизы при Римском короле. «Никогда не было случая, — писал он, — более благоприятного для установления регентства во главе с императрицей; новое правительство (Бурбоны) настолько всех разочаровало, что если бы сын императора появился в Страсбурге, сопровождаемый крестьянином верхом на ослике, первый же встретившийся ему полк, без всяких препон, доставил бы его прямиком в Париж»{728}.
Гортензия Богарне
Жизнь окажется богаче фантазий герцога Отрантского. На деле все обойдется без Римского короля с крестьянином на ослике….
1 марта 1815 года Наполеон, тайно покинувший остров Эльбу, высаживается на французском берегу в бухте Жуан. Королевское правительство Франции игнорирует «гасконаду» «беглеца с острова Эльбы». Официальное сообщение о высадке «чудовища» появляется в «Монитере» лишь неделю спустя. Для Фуше наступает время большой игры. Как всегда, он начинает действовать быстро, четко, выверяя все ходы, обдумывая все до мелочей. Шарлотта Робеспьер писала впоследствии, что «у него (у Фуше) все было рассчитано»{729}. Она неплохо знала герцога Отрантского.