Гарабомбо-невидимка
Шрифт:
Солдаты перешли к другой хижине. Они с трудом дышали и от страха, и от тяжелого оружия.
Старуха Сульписия упала на колени.
– He жгите мой домик, бога ради! Я тут зерно держу. У меня больше ничего нету!
Солдаты полили крышу бензином и подожгли. Солома буйно горела. Сульписия стонала. Начали лопаться маисовые зерна. Выскочили обожженные кролики. Старуха узнала тех, кого угостила, и, как ни была она слаба, ярость опалила ее сердце. Она вцепилась в куртку капрала.
– Я тебе дала поесть!
–
– Я дала тебе маису, а ты жжешь мой дом. Тогда плати! Или отдай картошку! Плати, такой-растакой!
– Брысь, старуха поганая!
Но она кричала и бранилась, пока старая мошка не свистнула: «Сио…»
Солдаты перешли к дому Нестора Гутьерреса, В хижинах остались только старики и дети. Уже час, как Скотокрад прошел по селенью и сказал, что Мелесьо Куэльяру в Гапарине нужны люди. Жена Гутьерреса опустилась на колени.
– Не жгите, ради господа! Мы старые. Мы уже не можем работать. Последний раз дети нам помогли снять урожай.
И это я видел во сне: Леандро-Дурак принес письмо от тех, снизу. Я их знал, они были из Туси, а потом скотоводы в Чинче подрались и убили их. Они мне уже говорили, что главные, с того берега, скоро пришлют очень важную весть. И кого же эти главные выбрали? Леандро-Дурака! Кто Ж мне доверит? Так и вижу во сне: приходит он, садится есть и не здоровается. Еда вываливается, а он все ест. Так в кашу въелся, что письмо из рук выпустил. Вот беда! Оно полетело к двери, а там его ветер унес. Я за ним, но нет, унес ветер. Так я из-за Дурака ничего не узнал.
– Сио, сио, сио, – свистнул ткач, которого я видел в Пакараосе.
На вершине Мурмуньи появился Гарабомбо, едва дыша, весь в крови. Он показал на разбросанные тела.
– Трусы! Почему вы оставили нас одних?
– Мы ничего не видели, Гарабомбо!
– Не видите, что вся Мурмунья горит?
– Ничего мы не видели!
Он глотал небо открытым ртом. Опять затрещали выстрелы.
– Стреляют, – сказал он и встал. – Будем биться?
– Будем.
– Так будем или нет? Говорите правду! Хотите бежать – не держу.
– Будем.
– Строй-ся!
Тогда за нашей спиной показалась еще одна шеренга солдат.
– Руки вверх!
Я не знал, что это такое, и еще я не знал, что у меня изо рта летела голубая мошка.
– Чего ты столько ешь?
Дурак покатился со смеху.
– Думаешь, внизу есть не хочется?
Из этих его слов я вывел, что должен запастись едой, с вечера, раньше, чем лечь, я ставил еду под кровать. Сперва ничего, а потом стала она куда-то деваться. Проснусь – нету. И мясо, и каша, и картошка, и початки маиса. Значит, кто-то их уносит к себе.
Конокрад бросился на землю и посмотрел на небо, где уже летали ястребы. Стреляли поменьше. Может, пули кончились? Он ощупал тишину, встал, полез на Мурмунью. Наверху его затрясло –
– Сио… – просвистел один скотовод из Янайчо, с которым он как-то поспорил из-за цены.
– Сио, сио… – просвистели две незнакомые мошки. Конница общины готовилась к новой атаке!
Он увидел каску на голове Мелесьо Куэльяра. Продвигаясь к ним, он взглянул влево, где несколько всадников оберегали женщин и детей, и почти сразу вправо, где от Юмпака, судя по блеску оружия, шел эскадрон, чтобы отрезать отступление.
– Они, гады, убьют женщин и детей! – закричал он.
Ему ответило предсмертное ржанье, и он увидел среди камней коня по кличке Леденец. Он пошел к нему. Конь пытался скатиться на обагренную траву, где лежали Задира и Красавец. Конокрада он узнал, тот погладил его по холке. В стороне Юмпака опять стреляли. Неужели они способны убивать женщин и детей? Он снова полез на Мурмунью и ясно увидел сверху, как движется эскадрон. Он ударил ногой, как копытом. Кони отвечали ему тревожным ржаньем. Он все бил ногой. Из лощины вышли Подсолнух, Пингвин, Травка, еще какие-то кони и мулы, он их не знал.
– Что случилось? – спросила Травка.
– Солдаты убивают и жгут, подружка. Идем защищать нашу землю!
– Она не наша. Пусть защищают, если хотят, ее хозяева.
– Да их убили, Травка! – сказал Подсолнух.
– Я думала, они спят.
Тут они услышали жалобный плач, какие-то дети шли и плакали.
– Это не Ханампы? – встревожилась Травка. Ее хозяин жил рядом с Ханампой. Она знала все радости и беды, все удачи и горести этой семьи.
– Ая-я-я-яй!.. Ая-я-я-яй!.. Папеньку нашего убили. Ая-я-я-я-я-я-яй!.. Маменьку убили.
Они очень медленно шли и медленно плакали.
– Ну, это уж слишком! – вскричал Подсолнух.
– Да! – сказала Травка. – Идем! Надо на них напасть! Командуй!
– Мало нас, – сказал Подсолнух. – Позовем других!
Они заржали и забили копытами. Дети прошли. Яростное ржанье приблизилось. Вскоре собралось почти пятьдесят лошадей, все больше оседланных. Конокрад не решился спросить, где их хозяева.
– Сио, сио, сио! – просвистели три толстые мошки и одна поменьше, кажется – новый ризничий из Чинче.
Годились не все, пятнадцать были ранены. На самой вершине Гром упал. Конокрад посмотрел на лагерь, отделенный теперь от беглецов. неполными пятьюстами метрами.
– Один справлюсь! – крикнул Подсолнух и поскакал вниз.
Конокрад улюлюкал, пришпоривая Патриота. За ними, стуча копытами, неслись кони. Вихрь налетел на солдат. Те уронили от удивления автоматы. Кони, с яростным ржаньем, окружили их. Подсолнух укусил одного капрала, тот убежал, громко крича.