Гарабомбо-невидимка
Шрифт:
– Спасибо, хоть лошадь не моя, – смеется Скотокрад.
Не хотели мы, а охали. Солдаты швыряли бомбы. Я раньше не знал, что бывают слезоточивые газы. Всюду дым.
– Братья, пришла пора умереть за нашу землю! Пока дым, ничего не видно, нападем на них!
– В атаку! – крикнул Маседонио Ариас и выругался по-индейски. Он всегда так, перед дракой бранится.
– Вперед! – крикнул Мануэль Кристобаль.
Мы поскакали вперед и напали на них. Они нападения не ждали. Раздались выстрелы. Когда рассеялся
– Сио! – свистнула мошка по имени Освальдо Гусман.
Верных коней – Золотого, Брыкуна и Нипороро – прострелили навылет. Золотой был на самом деле буланый, с белой мордой, очень хороший конь, шести лет. Брыкун был каурый и сильно лягался.
– Сио! – свистнула мошка Максимо Ловатон.
– Сио! – свистнула очень маленькая мошка.
Мошки свистели, Гапарина пылала. Они подожгли сотни хижин. Ветер раздувал пламя. «Сио, сио». Мы поскакали вверх по склону. «Сио, сио».
– Зачем они напали? Зачем, жгут? Ух, жарко мне! – крикнул Марио Куэльяр.
– Да и я не прочь с ними схватиться! Вперед!
– Это вниз?
– Вниз!
Мы на полном скаку слетели вниз. Нет, половина доскакала, а другая полегла на склоне! Кони брыкались, просили их пристрелить.
– Жарко, не могу! – кричал Ариас.
Его коня убили, но он вовремя спрыгнул. Лучший пращник из Гапарины пошел вперед, вращая свое оружие. Тогда выстрелили в него.
– Сио, – свистнула его мошка.
– Сио, сио, сио, – свистнули еще три.
– Ах! – вздохнул мой конь и упал, ногу мне подмял.
– Куцый, что это ты? Куцый?!
– Сио, – просвистела мошка, которая в ту пятницу плясала с моей племянницей Росарио.
Двое солдат увидели, что я встать не могу, и пошли ко мне. Я пробую выбраться, никак! А он штык заносит. Ну, я с горя ударил его ногой, шпора на ней. Он лицо закрыл и отскочил. Темно уже, всюду кричат, люди и кони умирают.
– До свиданья, Мелесьо, – вздохнул Куцый.
А я ему ответить не смог, еще один солдат подходил. Но тут я выбрался, коня поцеловал – он не слышал, он уже умер, и Травка, и Боров, и Соловый. Борова так назвали, у него глазки были свиные, а вообще-то он очень шустрый. Ему что изгородь, что скала, что река – все одно. Когда его хозяин напьется, он прямо летал через стены. А Травка – та кроткая, как овечка. Послушная. А Соловый – лихой конь, молодец!
– Сио, – свистнула маленькая круглая мошка, похожая на Алехандро Хинеса.
Я схватил солдата и через тучи этих мошек понес его вверх, на Мурмунью, чтобы сбросить вниз. Он меня бьет, а я себе иду, иду, иду.
– Да стреляйте вы, братцы! Стреляйте, миленькие!
– Патроны кончились! – отвечают ему солдаты и отходят, а на них сыплются удары бичей.
Я все иду, иду, иду. Он
– Прости меня, сеньор!
С высоты я посмотрел, как горит Мурмунья. Поднял его и чувствую, у меня изо рта летит мошка.
– Сио!
Был я у себя, в Гапарине, старался скотину успокоить, а тут вижу, соседка моя, Фауста Травесаньо.
– Сосед, войско идет!
Я ничего не отвечаю.
– Бумаги спросят или перебьют нас, как в селенье Ранкас? Могут они нас убить?
– Войско – это войско и есть, кума.
– Давай хоть скотину спасем!
Мы сгоняли наши оба стада, когда прибежал молодой Ханампа, весь дрожит.
– Алехандро Кальюпе, солдаты так и валят! Обманул нас Гарабомбо! Теперь все умрем.
– Чего ты? У нас права. Мы чужую землю не занимали.
Поднималось солнце. На дороге в Тамбопампу показался всадник, качается.
– Это кто?
– Он раненый.
– Пьяный он!
Максимо Трухильо едет, орет, веселится. Лицо в муке, голова в траве в какой-то.
– Слушай, дон Максимо, ты солдат не видал?
– Где это?
– Наверху.
– Выпить нету?
– Я не шучу, Максимо. Они идут с гор, все жгут.
– Это мы мигом! Я человек военный. В армии служил, сражаться научен. Никто не может напасть без объявления войны.
– Матерь божия! Да вот они!
Солдаты спускались по склону.
– Бежим-ка лучше! – сказал Ханампа.
– Еще чего! Это я мигом. Сейчас поговорю с товарищами по оружию. Переговоры, братцы, переговоры!
Он вынул пестрый платок. Солдаты медленно шли.
– К вам обращается бывший товарищ по оружию! Поговорим спокойно, братцы! Как положено, по всем правилам! – Он пошел к штурмовому отряду. – С вами хочет говорить сержант кавалерии! Ветеран! Стойте, ребята!
Они покропили на хижину Ханампы. Солома была старая.
– Да стойте вы! Где это видано жечь дома мирного населения? Что, устава не знаете? На гражданское население не нападают. Что с вами, братцы? Вы правила уважаете или нет?
Его прошили пулями. Ханампа заплакал.
– И нас так убьют! Что мы против них можем?
Тогда Скотокрад понял единственное, что открыл ему Речной Старец: «Ты умрешь, когда тень будет белой». Тень белая! Летучая мышь летела в ярком свете. Вот оно! Мертвые давно ему являлись, порасспросить, как идут дела. Приходили они голодные. Он всегда припасал им еду. Они так и кидались, но все зря. Они ведь зря едят, у них все вываливается через дырку в горле. По этому признаку их и можно узнать. Они ели, а он им рассказывал, как и что. Но последнее время, больше месяца, они присядут, и все, ничего не слушали. Если он начинал им рассказывать, как все хорошо идет, они глядели в землю, словно им это ни к чему. Теперь он понял: они ждали, когда он будет с ними!