Где апельсины зреют
Шрифт:
— Въ четырехъ сортахъ макароны. Замтили, господа? Вотъ она Италія-то! обратила вниманіе мужчинъ Глафира Семеновна. — А какіе люди-то при досмотр хорошіе! Ни рытья, ни копанья въ чемоданахъ. Пуще всего я боялась за кусокъ шелковаго фая, который везу изъ Парижа. Положила я его въ сакъ-вояжъ, подъ бутерброды и апельсины, а сверху была бутылка вина, такъ чиновникъ даже и не заглянулъ туда. Видитъ, что откупоренная бутылка и булки. “Манжата”? говоритъ. Я говорю “манжата”. Ну, и налпилъ мн сейчасъ на сакъ-вояжъ билетикъ съ пропускомъ. — И такой легкій здсь языкъ, что я сразу поняла. По французски да — манже, а по итальянски манжата.
— Фу, ты пропасть, какъ легко! Стало быть, ежели деньги по французски —
— Да, должно быть, что такъ.
Съ отъзда изъ Монте-Карло Николай Ивановичъ еще въ первый разъ заговорилъ безъ раздраженія. Снисходительная таможня, хорошій и недорогой буфетъ и неторопливая остановка на станціи больше часа и на его хорошо подйствовали.
— Только франкъ здсь ужъ не франкъ, а лира называется. Помните, продолжала Глафара Семеновна.
— Да, да… Сейчасъ при расчет я говорю гарсону: франкъ, а онъ мн отвчаетъ: лира, лира. Вотъ что лира-то значитъ! Коньякъ только здсь дорогъ. До сихъ поръ по французскому счету мы все платили по полуфранку за пару рюмокъ, а здсь ужъ на франкъ пары рюмокъ не даютъ.
— Стало быть “вивъ ля Франсъ” совсмъ ужъ кончилось? спросилъ Конуринъ.
— Кончилось, кончилось. Италія безъ подмса началась. Видишь, основательные люди… уже вокругъ не суетятся, никуда не спшатъ, на станціи по часу сидятъ, отвчалъ Николай Ивановичъ, мало-по-малу приходя въ хорошее расположеніе духа.
Вотъ звонокъ. Прибжалъ носильщикъ, схватилъ багажъ и сталъ звать Ивановыхъ и Конурина садиться въ вагонъ, кивая имъ на платформу и бормоча что-то по итальянски.
— Идемъ, идемъ… привтливо закивала ему въ сбою очередь Глафира Семеновна.
Направились къ вагонамъ. У вагоновъ, на платформ, два жирные смуглые бородача-брюнета играли на мандолин и гитар и пли.
— Вотъ она Италія-то! Запли, макаронники… — подмигнулъ на нихъ Конуринъ.
— А что-жъ… Лучше ужъ пніемъ деньги выпрашивать, чмъ разными шильническими лошадками, да вертушками ихъ у глупыхъ путешественниковъ выгребать, — отвчалъ Николай Ивановичъ. — Все-таки себ горло деретъ, трудится, вонъ приплясываетъ даже. На теб лиру, мусье, выпей за то, что мы выбрались наконецъ изъ игорнаго вертепа, — подалъ онъ бородачу монету.
— Здсь уже не мусье, а синьоръ, — поправила его Глафира Семеловна.
Поздъ тронулся. Въ купэ вагона было сидть удобно. Ивановы и Конуринъ опять были только втроемъ. Начались итальянскія станціи, изукрашенныя роскошною растительностью. Вотъ Бордигера, вотъ Оспедалетти, Санремо, Порто-Мауржзіо, Онеліо, Алясіо. Туннели попадались рже. Виды на море и на горы были по прежнему восхитительны. Повсюду виноградники, фруктовые сады, въ которыхъ работали смуглыя грязныя итальянки съ цлой копной всклокоченныхъ волосъ на головахъ. Такія же грязныя итальянки появлялись и при остановкахъ на станціяхъ съ корзинками апельсиновъ и горько-кисленькимъ виномъ Шіанти (Chianti) въ красивенькыхъ пузатенькихъ бутылочкахъ, оплетенныхъ соломой и украшенныхъ кисточками изъ красной шерсти. Конуринъ и Ивановы почти на каждой станціи покупали эти хорошенькія бутылочки, и морщась, выпивали ихъ. Мандолины бряцали тоже на каждой станціи и въ окна вагоновъ протягивали свои рваныя шляпы ихъ владльцы-музыканты съ лихими черными усами или бородами и глазищами по ложк и выпрашивали мдныя монетки. Босые и съ непокрытыми головами мальчики и двочки носили свжую воду въ глиняныхъ кувшинахъ и предлагали ее желающимъ. Нкоторые изъ мальчишекъ плясали передъ окнами вагоновъ и выпрашивали подаяніе. Охотники до развлеченій кидали имъ мдныя монеты на драку и начиналась свалка. Двочки кидали въ окна букетики цвтовъ и тоже выпрашивали у пассажировъ монетки. Желзнодорожное начальство снисходительно относилось и съ оборванцамъ музыкантамъ, и
Вечерло. Прохали: Савону съ узломъ желзныхъ дорогъ и приближались съ Гену. Утомленный дорогой и изрядно выпившій вина Шіанти, Конуринъ растянулся на диван купэ и спалъ крпкимъ сномъ. Дремалъ и Николай Ивановичъ, клюя носомъ. Глафира Семеновна читала книжку итальянскихъ разговоровъ и твердила себ подъ носъ:
— Супъ — минестра, телячье жаркое — аросто дивительо, папате — картофель, окорокъ — прескіуто, колбаса — салами, рагу — стуфатино, сладкій пирогъ — кростата ля фрути, цвтная капуста — кароли фіори, апельсинъ — оранчіо или портогальо.
Прочитавъ столбецъ до конца, она снова начинала затверживать эти слова. Николай Ивановичъ проснулся, открылъ глаза и спросилъ:
— Доходишь-ли?
— По немножку дохожу. Вдь все для васъ хлопочу и учусь, а вы этого не чувствуете!
— Кажется, языкъ не трудный. Манже — манжато, аржанъ — аржанто. Какъ красное-то вино по итальянски?
— Вино неро.
— Вино неро, вино неро. По русски вино, а по ихнему вино. Чего-жъ тутъ! Даже съ нашимъ схоже.
— Баня — тоже и по итальянски бани, сказала она ему.
— Скажи на милость! Стало-быть мы къ итальянцамъ-то ближе, чмъ къ французамъ. А какъ блое виню?
— Вино бьянко.
— Вино бьянко. Фу, какъ легко! Да это я сразу…
— Яблоки по французски помъ, а по ихнему поми. Сыръ — фромажъ, а по ихнему — форманно.
— Стало быть ты по итальянски-то будешь свободно разговаривать?
— Да, думаю, что могу. Особенно мудренаго, дйствительно, кажется, ничего нтъ. Очень многія слова почти какъ по французски. Вотъ только гостинница не готеліо, а альберго называется. Альберго, альберго… Вотъ это самое главное, чтобы не забыть. Гарсонъ — ботега.
— Какъ?
— Ботега…
— Ботега… ботега… Фу, ты пропасть! Вдь вотъ теперь надо вновь привыкать. Только къ гарсону привыкли, а теперь вдругъ ботегой зови.
— Также можно и камерьере гарсона звать. Также откликнется. Для гарсона два названія.
Конуринъ бредилъ. Ему, очевидно, снилась рулетка.
— Ружъ… Ружъ… Пятакъ на ружъ… и пятакъ на эмперъ… — бормоталъ онъ.
— Рьянъ не ва плю! — поддразнила его Глафира Семеновна, заучившая выкрикъ крупье, но Конуринъ продолжалъ спать.
ХХXIV
Прохали Геную. Стемнло. Конуринъ и Николай Ивановичъ, благодаря дешевому вину Шінанти, на которое они накинулись на первыхъ итальянскихъ станціяхъ, спали крпкимъ сномъ. Сна ихъ не могли потревожить ни мандолинисты, бряцающіе на каждой станціи, ни нищіе мальчишки, лзущіе въ окна вагоновъ, ни всевозможные торговки и торговцы, выкрикивающіе свой товаръ. Ихъ не интересовало даже, когда они прідутъ въ Римъ. Глафира Семеновна бодрствовала и была въ тревог. Изъ прочитанныхъ романовъ ей вспомнилось, что Италія страна разбойниковъ, бандитовъ и въ голову ей лзло могущее быть ночью нападеніе бандитовъ. Къ тому-же, со станціи Спеція стали появляться на платформахъ мрачные итальянцы въ шляпахъ съ необычайно широкими полями и въ цвтныхъ рубахахъ, безъ пиджаковъ и жилетовъ, очень напоминающіе тхъ бандитовъ, которыхъ она видла на картинкахъ. Ей казалось даже, что они, разговаривая между собой, сверкали глазами въ ея сторону, какъ-бы указывая на нее. Итальянецъ-кондукторъ, посмотрвъ два раза находящіеся у ней и у мужчинъ билеты и зная, что билеты до Рима, ни разу уже больше не заглядывалъ въ ихъ купэ. И это казалось Глафир Семеновн подозрительнымъ. Ей лзло въ голову, что кондукторъ въ стачк съ итальянцами въ шляпахъ съ широкими полями и въ цвтныхъ рубахахъ.