Где апельсины зреют
Шрифт:
— Боже мой, грязь-то какая! — восклицала Глафира Семеновна. — Вотъ-бы нашей кухарк Афимь здсь пожить. Она каталась бы здсь, какъ сыръ въ масл. Она только и говоритъ, что при стряпн чистоты не напасешься, что на то и кухня, чтобы въ ней тараканъ жилъ.
Дорога шла въ гору. Запряженные въ омнибусъ мулы еле тащили экипажъ по переулкамъ. Наконецъ переулки кончились, кончился и подъемъ въ гору, выхали на Корсо Виктора Эмануила, широкую улицу съ проходящей по ней конно-желзной дорогой и обстроенной домами новйшей постройки. Улица шла на высокой гор и представляла изъ себя террасу, дома находились только на одной сторон, поднимающейсія, въ гору,
— Иванъ Кондратьичъ, видите, какъ горитъ Везувій? — указывала Глафира Семеновна Конурину.
— Вижу, вижу, но я все-таки воображалъ его иначе. Это что за топка! У насъ по Николаевской желзной дорог мимо Колпина прозжаешь, такъ изъ трубы желзо-прокатнаго завода куда больше пламя выбиваетъ.
Омнибусъ остановился около гостинницы. Звонки. Зазвонили въ большой колоколъ, подхватили въ маленькіе колокольчики. Выбжали швейцаръ и, помощникъ швейцара въ фуражкахъ съ золотымъ галуномъ, выбжала корридорная прислуга въ зеленыхъ передникахъ, выскочилъ мальчикъ въ венгерк съ позументами и въ кепи, выбжалъ управляющій гостинницей, элегантный молодой человкъ въ пенснэ и съ двумя карандашами за правымъ и лвымъ ухомъ. Вс наперерывъ старались вытаскивать багажъ изъ омнибуса и высаживать прізжихъ.
— Дуе камера… начала было Глафира Семеновна ломать итальянскій языкъ, но прислуга заговорила съ ней по французски, по нмецки и по англійски.
— Madame parle fran`eais? спросилъ ее элегантный управляющій и, получивъ утвердительный отвтъ, повелъ садиться въ карету подъемной машины. Николай Ивановичъ и Конуринъ шли сзади.
Скрипнули блоки подъемной машины — и вотъ путешественники въ корридор третьяго этажа. Вдругъ въ корридор раздалась русская рчь:
— Иди и скажи имъ, подлецамъ, что ежели у нихъ сегодня опять къ обду будетъ баранье сдло съ макаронами и черный пудингъ, то я, чортъ ихъ дери, обдать не намренъ.
На площадк стоялъ молодой человкъ въ клтчатой пиджачной пар, съ капулемъ на лбу, въ пестрой сорочк съ упирающимися въ подбородокъ воротничками, въ желтыхъ ботинкахъ, съ кучей брелоковъ на массивной золотой цпочк, съ запонками по блюдечку въ рукавчикахъ сорочки. Передъ нимъ помщался довольно потертый среднихъ лтъ мужчина, съ длинными волосами и съ клинистой бородкой. Онъ былъ маленькій, худенькій, тщедушный и платье висло на немъ какъ на вшалк.
— Разв только узнать, какое меню сегодня къ обду, а вдь перемнять блюда они для насъ не станутъ, отвчалъ маленькій и худенькій человчекъ.
— Ты не разсуждай, а иди.
— Русскіе! невольно вырвалось у Глафиры Семеновны восклицаніе и она толкнула Николая Ивановича въ бокъ.
— Точно такъ-съ, мадамъ, русскіе, отвчалъ молодой человкъ. — Позвольте представиться. Изъ Петербурга… Продажа пера, пуху, полупуху, щетины и волоса наслдниковъ Аверьяна Граблина. Григорій Аверьянычъ Граблинъ, отрекомендовался молодой человкъ. — А это господинъ художникъ-марало изъ Петербурга Василій Дмитричъ Перехватовъ. Взялъ его съ собой заграницу въ переводчики. Нахвасталъ онъ мн, что по-итальянски лучше самаго пвца Мазини говоритъ, а оказалось, что самъ ни въ зубъ и только по-французски малость бормочетъ, да и то на жидовскій манеръ.
— Очень пріятно… проговорила Глафира Семеновна, кланяясь, и подала Граблину и Перехватову
Назвали себя и Николай Ивановичъ съ Конуринымъ и протянули руки новымъ знакомымъ.
— Такъ или и объяви насчетъ бараньяго сдла и пудинга, еще разъ отдалъ приказъ Граблинъ Перехватову. — И чтобъ этой самой бобковой мази изъ помидоровъ къ рыб больше не было.
Перехватовъ почесалъ затылокъ и, нехотя, медленно сталъ спускаться съ лстницы. Управляющій гостинницей повелъ Ивановыхъ и Конурина показывать комнаты. Граблинъ, заложа руки въ карманы брюкъ, шелъ сзади.
— Самая разбойницкая гостинница эта, куда вы: попали, говорилъ онъ Ивановымъ и Конурину.
— Да вдь он вс заграницей разбойницкія, отвчалъ Конуринъ.
— Нтъ, ужъ эта на отличку. Я полъ-Европы прохалъ, а такого разбойничьяго притона не видалъ… За маленькій сифонъ содовой воды полтора франка лупятъ. Вина меньше пяти франковъ за бутылку не подаютъ. Кром того здсь англійское гнздо. Вся гостинница занята англичанами. Англичанинъ на англичанин здитъ и англичаниномъ погоняетъ и потому въ гостинниц только и душатъ всхъ англійской дой. Къ завтраку баранина съ макаронами и бобами и къ обду баранина, къ завтраку черный пудингъ и къ обду черный пудингъ, а меня угораздило здсь взять пансіонъ на недлю. Три дня ужъ живу и хочу сбжать отъ мерзавцевъ. Ршилъ, ежели сегодня опять баранье сдло и бобковая мазь къ обду, плюну на пансіонъ и поду въ другой ресторанъ обдать.
— Нтъ… нтъ… Мы съ пансіономъ ни за что комнатъ не возьмемъ, отвчалъ Николай Ивановичъ. — Зачмъ себя стснять!
— Ну, то-то. Послушайте… Вы еще не обдали? Умойтесь, переодньтесь и подемте вмст обдать въ ресторанъ противъ театра Санъ-Карло, предлагалъ Граблинъ. — Я вчера тамъ ужиналъ посл театра. Отличный ресторанъ и дешевую шипучку подаютъ. Чортъ съ ней, съ здшней гостинницей! Глаза-бы мои не глядли на этихъ паршивыхъ англичанъ. Англичанки — рожи, у мужчинъ красныя хари. Право, не могу я жрать здшней бобковой мази изъ помидоровъ, а они. ею рыбу поливаютъ. И, кром того, вся да на такомъ перц, что весь ротъ теб обдеретъ. Такъ подемъ? Ужъ очень я радъ, что съ своими русопетамито повстрчался.
— Да погодите, погодите. Дайте намъ. прежде привести себя въ порядокъ, сказала Глафира Семеновна.
Ивановы и Конуринъ выбрали себ комнаты и начали умываться посл дороги.
XLVII
Глафира Семеновна только что успла переодться изъ своего дорожнаго костюма и завивала нагртыми на свчк щипчиками кудерьки на лбу, какъ ужъ Граблинъ стучалъ въ дверь. Съ нимъ былъ и его спутникъ художникъ Перехватовъ.
— Не стоитъ здсь въ гостинниц обдать, положительно не стоитъ. Вотъ мой Рафаэль узналъ, что и сегодня съ обду баранина и пудингъ, и хотя бобковой мази изъ помидоровъ къ рыб нтъ, но за то супъ изъ черепахи, началъ Граблинъ, кивая на Перехватова.
— Супъ изъ черепахи? Фи! Николай Иванычъ, слышишь? воскликнула Глафира Семеновна.
— Положимъ, что я, какъ человкъ полированный, всякую гадость могу сть и даже жареныя устрицы съ яичницей лъ, чтобъ доказать цивилизацію, но зачмъ-же я себя буду неволить? продолжалъ Граблинъ.- демъ лучше въ тотъ ресторанъ, противъ театра, про который я говорилъ вамъ. Вчера тамъ лакей говорилъ вотъ моему Рафаэлю, что тамъ все намъ приготовятъ, чего-бы ни пожелали: “селянку рыбную — и то, говоритъ, даже можно приготовитъ”. Рафаэль! Ты не навралъ мн?